Дневники 1926-1927

Петя мне говорил, что он эти сорок пять верст шел с частыми перерывами от дождя, пережидал он дождь под елками, и с ним пережидали собаки и, когда он поднимался, они вскакивали и шли с ним, как будто знали куда и зачем надо идти. Вот это его дорогой очень занимало, что они шли в совершенно неизвестное им место, неизвестно зачем, и так бы могло быть бесконечно, сколько сил хватало, пока бы не умер от усталости и голода, а они бы все шли…

Но вот они входят в деревню, в дом, и тут их встретил хозяин, воспитатель, учитель, который пропадал уже третью неделю. Мать Кента встречает своего сына, Ярик — врага Ромку. Сколько в их жизни чудесного! Вокруг них собираются все деревенские дети, восхищению нет конца, и было такое замечание, сам слышал: «Это не собаки, это игрушки!»

Я же за это время до того сжился с Ромкой, что Кенту как будто несколько лет не видел, и удивлялся ей, и все мне казалось, что она стала какая-то не такая.

Мы вышли не рано под дождем краем болота второй ступени. Там, где раньше были бекасы, я пустил Ромку, чтобы показать Пете подводки по памяти, как было прежде с его матерью. Но Ромка не пошел, как обычно, к двум березкам, а куда-то вбок, но, видно, не попусту. И скоро вылетел прямо с подводки без стойки, мне подумалось, молодой бекас, но Петя узнал гаршнепа. Он сел недалеко, мы хорошо заметили место и пустили туда Кенту, а Ромку пока придержали. Кента, конечно, сразу причуяла, подвела и стала твердо. Петя прихватил ее на веревку, и я стал подводить Ромку.

Во время этой подводки мы заметили самого гаршнепа и почти у ног Ромки, причуять он его не мог, так как нос его выдавался далеко вперед.

— Осади, осади, — прошептал Петя.

Я подал Ромку назад, и он сразу причуял и впился в гаршнепа глазами. Кента, конечно, тоже гипнотизировала маленькую птичку своими страшными глазами.

Гаршнеп сидел на грязной плешинке болота между травами под углом в 45° к нашей линии, хвостом к нам, носом к открытому болоту, нос его был несколько опущен книзу, и великолепно блестели две его золотые полосы, параллельно идущие с головы и дружно огибающие сверху бочонком, как обручами, все его тельце до хвоста: далеко его можно увидеть по этому «рыжему золоту». Гаршнеп тяжело дышал, очевидно, испуганный до последней степени. Я предложил Пете шевельнуть его пальцем. Он тронул, хвостовые перья. Гаршнеп не летел.

— А если взять? — спросил я.

— Можно, — ответил Петя и взял в руку.

Мы дали Ромке хорошенько его понюхать, и когда пустили, то он не только полетел с фигурами, но даже и крякнул. По этому полету и кряканью мы предположили, что гаршнеп был старый.

Второй раз была спущена Кента и опять скоро нашла, и Ромка, подведенный, тоже учуял издали, и мы опять увидели гаршнепа сидящим открыто на островке грязи, среди воды. В этот раз Петя просто подкинул его пальцем, он пробежал немного и взлетел. Так мы шесть раз его поднимали, из них два раза Ромка нашел его совершенно самостоятельно и один раз учуял его на семь шагов через кусты и стоял твердо.

Вот когда уже не оставалось никакого сомнения и в прекрасном чутье Ромки, и в отличной его подготовке. Ромка сдал свой экзамен блестяще.

В бесконечную даль уходили стога сена на болоте, небо рассекали своим мерным полетом на два хозяйства две цапли, внизу под стогами выводок крякв кругами облетал болото.

Мы вышли на суходол отдохнуть. Кента села, вся-то мокрая. Ромка стал облизывать мать очень усердно, начиная от губ, по глазам, по шее, по спине, по животу, по сосцам, которые когда-то сосал, добрался до хвоста и тут от избытка чувств поднялся на задние лапы, а передними обнял за шею. Но последнее было лишним, сразу испортило прекрасное впечатление от первой ласки, Кента обернулась и так поучила его, что он жалобно викнул.

Потом откуда-то взялся в воздухе бекас, мы заметили, куда он сел, и пустили в том направлении Кенту. По ветру она взяла его шагов на шестьдесят, если не больше, и повела, но бекас сидел на скошенном месте и взлетел шагах в пятидесяти.

Нет ничего во всей охоте более изящного, чем подход собаки к бекасу, когда она его далеко зачует по ветру. Вот откуда, вероятнее всего, возникла непостижимая серому охотнику утонченность вкуса и строгое требование к породе собак. Подумайте, что происходит в таинственной глубине отношений человека и животного: человек — хозяин, учитель, воспитатель и бог. Но вот бог и раб переменяются местами, раб ведет своего господина. Необычно сладостное состояние изнутри, но извне ведь довольно глупое положение, если только собака не настолько красива, что всякий не посмотрит на охотника.

При этом мне вспомнилось, как я подумал, когда Ромка десятки раз не мог причуять перемещенного бекаса, что вообще и старой собаке трудно причуять перемещенного. Мне вспомнилось это как пример самообмана, когда устал, и не можешь переносить скуки — и хочется лучшего, и тут сочиняешь себе, совершенно забывая свой большой опыт в действительности наперекор всему. Так огромное большинство охотников врет именно от скуки, ведь если серьезно охотиться, то это очень трудно, а несерьезно — ничего не попадается, скучно, и начинают врать.

Расставаясь с этим болотом, мы крикнули Кенту, которая разбиралась в каких-то следах в осоке. Я крикнул, потому что думал, она шьет носом по наброду кроншнепов, но от моего крика из куста возле болота вылетело два петуха. Лесная тетеревиная база была довольно далеко от болота, и можно было удивляться смелости этих петухов, бродящих под дождем открытыми местами.

Потом мы перешли Вытравку и подобрались к тем местам, где вчера я встретил много бекасов. К сожалению, тут их было немного теперь, и потом на пути к нашей тропе встретил только одного. Я упражнял Ромку в подводке, следом за матерью, и один раз пустил одного, и он тихо подводил, хотя окончательной стойки не сделал. Потом я пустил его в поиск свободно вместе с матерью, и он работал отлично. Ввиду безгорячности матери и его большого послушания, мне кажется, можно его на таких совместных поисках учить с большим успехом. К сожалению, пустовка Кенты хотя и кончилась, и она отбивает, но для самцов еще продолжается влияние пола, так что когда долго не находилось следов, Ромка начинал свое бесплодное ухаживание, а раз увлекся до такой степени, что воспользовался стойкой Кенты по коростелю, и мы были свидетелями собачьего пастораля: она стояла, гипнотизируя глазами невидимую дичь в траве, а Ромка сзади облизывал ее ляжки около хвостика.

Звуки: привязанная собака у соседа визжит. Утята. Петух. Поют ласточки.

27 Июля. Хмурое утро. Клеверное сено горит. У амбара ток ежедневный. Девицы выкрикивают песенки свои, часто сентиментальные и наивные, стараясь отсрочить страшно грубое наступление хора мужчин. Вероятно, озорство парней рождается от ужасной скуки выслушивания тетерок. Сначала тихо и глухо, потом смелей и смелей, наконец, хор начинает свое наступление, и частушки умолкают. Вчера был особенный случай, бунт девичий, хор парней само собой и само собой хор девушек, частушки со взвизгиванием, ахахаханьем и прочее — целый букет. Похабные песни обыкновенно имеют вид самых старинных, приличных вроде «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке».

Шел дождь. Тетерева прятались под кустами. Прояснивало, они опять выходили и давали наброд, и новый дождь частью смывал следы, частью они оставались под деревьями и в густых кустах. Вот почему на Острове было очень утомительно и скучно следить за Кентой, и, в конце концов, часто мы оставались в дураках.

Немыслимо было пустить Ромку и вредно: в наброде необходимо разбираться нижним чутьем, и только очень опытная собака может по таким набродам не горячиться, а постоянно сдерживать себя, поднимать голову и проверять по воздуху, нет ли их уже где-нибудь вблизи.

Недалеко от того места, где я в тот раз нашел матку, мы и теперь нашли ее с одним маленьким, в воробья, тетеревенком, и было смешно смотреть, как за большой, почти в курицу, птицей, спешил воробей. И тут же недалеко найден был выводок с двумя тетеревами в черном пере. По сырой погоде тетеревята так далеко разбежались, что, очень возможно, в этом выводке и еще были, нами не найденные. Это был первый выводок, доказавший нам возможность встречи с уцелевшими от весенних морозов ранних гнезд. Потом, под конец, с правой стороны первой просеки около тропы Кента подвела к чернышу.