Страница 105 из 176
Когда в Константиновском кооперативе не управляются с доставкой сахара и начинают имеющийся запас продавать в ограниченном количестве — фунт-два на одно лицо, то все бросаются покупать соль в огромном количестве. «Не буду скрывать, — сказал хозяин, — войны боимся». — «При чем же тут соль?» — «Очень уж солоно пришлось в тот раз. И потому люди стали длинновидными».
Я сказал своему хозяину о его ужасном труде, на что он мне ответил. «Вы больше работаете и больше мучаетесь, только не замечаете за собой…»
Работа в болоте.
Большое болото буду называть школой 2-й ступени, а Михалевское — 1-й. Завидев даже небольшую лужицу с бекасиной травой, Ромка останавливается и нюхает, нет ли тут бекаса.
Теперь Ромка перед болотом останавливается и, поиграв ноздрями, с высоко поднятой головой, тихо идет. Так он дотянулся до куста и стал мертво, влепился в болото. Я уже понимаю такие стойки: коростель или курочка. Пришлось отвести его подальше. Но и тут он растянулся по траве и стал, страстно принюхивая, змеиться — это значит тоже по коростелю. Я не успел отозвать его, к сожалению, в своем страстном поиске коростеля, он наткнулся на бекаса старого, потом на молодого. По перемещенному молодому не сработал раз и два. Бекас улетел на суходол в кусты. Я пустил Ромку туда, не принимая никаких предосторожностей, и вот, побегав между кустами, он вдруг стал в великолепнейшей позе, какую можно только желать от легавой «Тубо, тубо, Ромушка!», — уговаривал я его, стараясь приблизиться к нему. И достиг, и погладил его рукой, и еще он долго стоял. Потом вылетел бекас в шести шагах и за двумя небольшими кустами. Очень возможно, что он отбежал, но возможно, что и нет. Ромка смотрел не под ноги себе, как при коростелях, а именно туда, откуда бекас вылетел.
<Запись на полях> Твердая стойка.
Большего желать нечего, разве только чтобы так повторялось почаще. Это событие очень большое, ведь настоящая длительная стойка по бекасу — это первая.
Когда мы вернулись к бекасу, Ромка — к кусту, из которого вылетела птичка, и когда он стал, я думал — по птичке. Но вылетел из куста коростель, сел в десяти шагах, Ромка видел это, но с места не тронулся.
<Запись на полях> Ловля ветра.
Очень важно было в это утро, что ветер был, и Ромка сегодня научился ловить ветер. Схватит, остановится и пойдет, и пойдет далеко, и там остановится. Так я видел один раз, как вылетела утка, а Ромка ее не заметил, еще раз ветер привел его далеко на скошенное место, и тут возле самой травы по скошенному все-таки вылетел бекас и пересел в траву. А еще было: Ромка окаменел в непроходимой осоке возле маленького кустика, и я должен был туда пробираться, раз погрузился до пояса, но дошел. И вдруг что-то шлепнулось из куста в осоку и по-мокрому побежало там буль-буль! — и осока вверх по бегущим далеко шевелилась. Конечно, это была водяная курочка или коростель. А когда мы выбрались на суходол, Ромка бежал впереди, и мне было не видно его, и так пришлось, что из-за куста я увидел такую картину: впереди, удирая от собаки, бежал кроншнеп, а Ромка, погруженный в след, идет нижним чутьем и не догадывается посмотреть впереди себя: вот пример, почему необходимо отучить собаку ковыряться в следах, почему надо непременно вперед натаскивать в болоте и потом уж в лесу. Кроншнеп улетел, а Ромка так и не знал об этом и продолжал преследовать, пока не пришел к концу следа, и тут стал метаться из стороны в сторону…
Так сегодня получилось общее впечатление, что стойка уже не редкость для Ромки теперь. А вежливость его стала такая, что если мы встречаем даже маленькую зеленую бекасиную Бланку, он останавливается на краю, задирает как можно выше голову, играет ноздрями и потом очень осторожно, с таким значительным видом идет шагом в осоку.
Работа по тетеревам.
Легкий дождик брызнул и сильно испортил мне работу по тетеревам: и мне мокро в кустах, и тетерка боится выводить маленьких на большую росу. Я осматривал Жарье. Ромка бегал свободно в кустах. И как же я испугался, когда Ромка на мой окрик не пришел, на свист не явился, и тут вылетела где-то с треском и заквохтала тетерка. Я ринулся к тому месту, представляя себе, что Ромка мчится за маткой, но Ромка стоял в какой-то недоуменной позе. «Не задавил ли тетеревенка?» — подумалось. «Ну, что же, чего стоишь, где, что у тебя?» — спросил я, оглаживая и разбирая траву под его лапами. Он подобрался и насторожился, а вслед за тем у меня из-под руки вылетел маленький, меньше дрозда, тетеревенок и переместился в чащу. Я освистал выводок, отозвались и цыплята, и матка, но чаща была вокруг страшная, веревка путалась, обвивала и растирала без того уже окрасненную заднюю ногу Ромки. Я бросил искать. Мне пришло в голову, что тот выводок, тот самый первый выводок, из которого ястреб взял одного — тот был по ту сторону ржи, этот по другую, очень возможно и «перевела».
Чтобы проверить это, я отправился на другой конец поля и так ничего не понял и подумал: «Так оно и есть». А между тем, постоянно мелькая в кустах, <Ромка> не вернулся с последнего круга из чащи, за которой была та самая Бланка с осокой против мохового болотца, где теперь он вел и не провел, и я подумал, он это по мальчишкам ведет, собирающим «пьянику». Я крикнул — он не явился. Я свистнул, и вслед за тем взорвалась тетерка там, за чащей. Когда я выскочил из чащи, Ромка стоял в осоке против заросли, разделяющей жидкое болото от мохового. Не успел я подойти к Ромке, как тетерка опять взлетела в кустах, не более пяти шагов от Ромки: значит, в первый раз она вылетела из осоки и опустилась в правый куст, и Ромка не бросился за ней, а только подошел и опять стоял на ней, пока я не пришел и не поднял тетерку. Все-таки я надел на него ошейник с веревкой и пустил в заросли. Через некоторое время тетерка взлетела, а Ромка опять стоял в чаще неподвижно. Я думаю, что это у него отчасти результат моих упражнений с ним над курами; ведь он у меня до того застаивается над курами, что и зевает, и даже брехнет, если видит, пробежит собака — стоит, стоит, а сунуться никак не посмеет. Очень возможно, что тетерка ему как курица.
Из всего этого я вывожу, что и тогда Ромка вел по осоке по выводку, а не по мальчишкам, и это значит, за рожью, там другой выводок, и оба выводка с маленькими цыплятами и, если присоединить сюда тот, от которого отбился тетеревенок и был пойман в деревне в Петров день, и еще на Острове, то значит, можно думать, что первое гнездо тетеревят было уничтожено по холодной весне, и это все уже вторые и, значит, охотиться первого Августа будет не по чем. Ведь и с бекасами происходит то же самое. Надо узнать, что с утками.
Меня очень порадовал сегодняшний день и привел к раздумью о «собаку съел на своем деле». Смотрю на Ромку, представляю себе его в будущем первоклассной полевой собакой, и великое множество разных бродячих, полудиких русских собак встает в моем представлении, тех собак, которых под предлогом бешенства массами расстреливали в городах и селах. Какое жалкое зверье! Посмотрите же на этого красивого Романа Васильевича, такого умного, такого ученого, такого доброго, что редкий прохожий не скажет ему ласкового слова, — неужели и такое организованное существо можно тоже назвать тем же именем собаки, которое дается всем тем? Нет, други мои, той собаки нет уже в моем Ромке, ту собаку я съел, а Ромка теперь уже не просто собака, собака в нем преображена моим творчеством, она — друг человека. Вспомните, как часто мы слышим, и о человеке говорят: «Со-ба-ка!» Если это не в сердцах говорится, а по правде, то, я думаю, человек этот принадлежит к тем несчастным, которые в своем творческом уме не съели собаку, а напротив, их съела собака…