Страница 90 из 112
Какое-то время Фрей Луис стоял, глядя на него непроницаемым гипнотическим взором. Потом поднял руки и накинул на голову капюшон. В этом жесте было что-то символическое, словно он хотел подчеркнуть окончательность своего ухода.
Но монах не затаил злобы в сердце, сердце у него было очень жалостливое. Фрей Луис пошел молиться, чтобы Божья благодать снизошла на дона Педро де Мендоса и Луна и выручила из ловушки колдуньи, по наущенью сатаны замыслившей погубить его душу. Теперь Фрей Луис Сальседо был абсолютно в этом уверен. Как он сказал, у него было доказательство.
ГЛАВА XVI. ХАРИБДА
Через два дня вечером они бросили якорь в широком заливе Сантандере, укрытом зеленым амфитеатром гор с высоковерхой Валера в глубине, стоящей особняком от горной цепи Сьерра-де-Исар.
Эти два последние дня на борту корабля были мучительны при внешнем угрюмом спокойствии. Фрей Луис ни разу не подошел к леди Маргарет, и в том, что он ее избегал, было нечто зловещее, таившее угрозу. Тем самым он давал понять, что оставил надежду на ее обращение. Дважды он пытался возобновить разговор на эту тему с доном Педро, и, выслушай его дон Педро, он извлек бы пользу для себя, ибо понял бы, откуда ему угрожает опасность. Но так уж сложились обстоятельства, что терпение дона Педро истощилось. Присущие ему гордость и надменность подсказывали, что он уже вытерпел от фанатика больше дозволенного. Благочестивость требовала от него известного смирения, но всему есть предел, а самонадеянный монах уже перешел все границы. Утвердившись в этой мысли, дон Педро грубо оборвал монаха, подчеркнув свое высокое положение в обществе, припугнул, что выбросит его за борт. Это лишь подкрепило уверенность доминиканца, что ужасные выводы, сделанные им, верны.
С леди Маргарет дон Педро держался замкнуто, почти угрюмо. Им овладело беспокойство. Он опасался крушения своих надежд. Маргарет спокойно и твердо отвергала все предложения, постоянно напоминая дону Педро, что его неблагодарность заставила ее пожалеть о гостеприимстве, оказанном ему в Тревеньоне. Он пытался убедить ее в обратном, но она пресекала все попытки. Как бы он ни выкручивался, Маргарет возвращала его к исходной позиция.
– Есть факт, – настаивала она, – поступок, которому ничто в мире не может служить оправданием, так зачем суетиться понапрасну, искать то, что не существует?
Твердость Маргарет, еще более впечатляющая при внешней невозмутимости, заронила зерно отчаяния в его сердце. Он размышлял о своем положении в свете, о том, что он ей предложил. Такое удовлетворило бы любую женщину. Ее упрямство раздражало. Он мрачнел, терзался своей мукой, и это сказалось на его характере, рыцарском по природе.
Взрыв последовал после двух дней угрюмого молчания и враждебных взглядов. Это произошло, когда тихим октябрьским вечером они бросили якорь в заливе Сантандер.
Маргарет сидела в большой каюте. Ее тревога обострялась сознанием, что путешествие подошло к концу и надо приготовиться к войне в новых условиях. Но они были ей неизвестны, как и то, чем отныне она будет обороняться.
– Мы прибыли, – возвестил дон Педро. Он был бледен, зол, его темные глаза горели.
Она помолчала, взвешивая свои слова.
– Хотите сказать, что вы прибыли, сэр. Для меня путешествие не кончилось: это лишь часть утомительного плавания, которую вы мне навязали.
Дон Педро согласился, намеренно неправильно истолковав ее слова:
– Вы правы. Завтра мы продолжим путешествие по суше. Нам осталось проделать еще несколько лиг. Но это не очень далеко. Через три-четыре дня мы будем в моем доме в Овьедо.
– Не верю, – ответила она с присущей ей внешней невозмутимостью.
Маргарет полагалась на Фрея Луиса. И это несмотря на то, что он несколько дней избегал ее, несмотря на то, что его последние беседы с ней были связаны с ее обращением в Истинную Веру. Маргарет поверила в обещание защитить ее, в природную добродетель и доброту монаха.
– Не верите? – Дон Педро усмехнулся и подошел к ней поближе.
Маргарет сидела на устланном подушками рундучке возле высоких кормовых окошек. Лицо ее в полумраке казалось белым пятном, и – напротив – скудный свет, проникавший в каюту, хорошо освещал лицо дона Педро, искаженное злой насмешкой.
Постоянное хладнокровное противостояние Маргарет его воле, полное равнодушие к его любви, которая могла бы сделать из него святого, быстро превращала его в дьявола. Он сознавал, что за дни, проведенные на корабле, в нем неуклонно происходила перемена: его любовь превращалась в ненависть.
Вместе с тем, дон Педро признался себе, что готов ради своей любви на последнюю жертву: он отдал бы жизнь за Маргарет. Но в ответ он получал лишь ледяное презрение и неизменный отказ. Его нынешним побуждением было наказать ее за строптивость и глупость, силой заставить считаться с ним, овладеть ею, чтобы доказать свою власть, сломать ее духовно и физически.
– Не верите? – повторил он. – А кому вы верите?
– Богу, – сказала Маргарет.
– Богу! Богу еретиков? Он защитит вас?
– Он защитил мой народ, – напомнила Маргарет, – когда на него обрушилась Непобедимая Армада. Испания относилась к Англии так, как вы относитесь ко мне. Это, как сладкий сон и жестокое пробуждение. Возможно, и вас ждет такое же пробуждение, дон Педро.
Он отшатнулся от нее и с досадой хлопнул кулаком по ладони. Потом дон Педро снова подошел к Маргарет. Он смягчился и заговорил с ней, как влюбленный.
– Мы произносим слова, которые никогда не должны говорить друг другу. Если бы вы проявили благоразумие! Безрассудство – вот главное препятствие. Ваша строптивость отдаляет вас от меня. Как бы униженно я ни молил, вы не внемлете, вы уже заранее настроили себя на отказ.
– Какая поразительная скромность, сэр. Из ваших речей следует, что вы завоюете сердце любой женщины, стоит ей послушать вас.
– Это извращение смысла моих слов. Конечно, если вы забыли все, что я говорил вам, когда вы поднялись на борт…
– Вернее, когда меня туда втащили.
– Я говорил о силе, действующей помимо нас, – продолжал он, не обращая внимания на поправку, – о своем убеждении: раз она так притянула меня к вам, вы тоже почувствуете подобное притяжение, если не будете сопротивляться. Послушайте, Маргарет! – Дон Педро опустился возле нее на колено. – Я люблю вас, доверьтесь мне, вас ждет блистательное будущее. Пути назад нет. Даже если бы я дал вам волю, уже поздно. Вы пробыли неделю со мной на корабле, всецело в моей власти. Ясно, какие возникнут предположения, и поправить дело можно лишь, выйдя за меня замуж. Соглашайтесь. На корабле есть священник, и он…
– Предположения! – прервала его Маргарет. – Так знайте же: когда я расскажу свою историю, никому в Англии не придет в голову дурно подумать про меня.
Дон Педро поднялся, вспыхнув от гнева, и, отбросив привычную вежливость, пригрозил:
– Предположения могут стать оправданными. Доселе меня сдерживали лишь сила и благородство моей любви.
Она вскочила, задохнувшись от возмущения.
– Господи, вы еще смеете говорить со мной о любви! Это мошенничество! Вы же джентльмен!
– Джентльмен? – Дон Педро рассмеялся. – Какая наивность! Разве вам не известно, что лоск джентльмена – всего лишь платье? Я могу предстать перед вами в нем, а могу и без него. Выбирайте, мадам. Впрочем, нет. В словах более нет нужды. Совсем скоро вы войдете в мой дом в Овьедо. Решайте сами, в качестве кого вы там будете жить. Если вы умны, то войдете туда моей женой, и обвенчаетесь со мной до того, как мы сойдем на берег. – С этими словами дон Педро стремительно вышел из каюты, хлопнув дверью так, что задрожали переборки.
Разгневанная и униженная, Маргарет снова опустилась на подушки, не в силах унять дрожь; впервые самообладание покинуло ее, и она разразилась слезами злости и отчаяния.
И в эту горькую минуту перед ее мысленным взором возник Джервас – рослый, смеющийся. Вот это был человек с чистыми руками и чистой душой, настоящий джентльмен. А она обидела Джерваса из-за пустого флирта с этим испанским сатиром, из-за собственной глупой неосторожности позволила дону Педро вообразить, что он может помыкать ею, как ему вздумается. Она играла с огнем, и – видит Бог! – он вырвался наружу и теперь не только опалит ее, но и погубит. Маленькая дурочка, тщеславная, пустоголовая маленькая дурочка, была польщена вниманием человека, которого почитала значительным лишь потому, что он повидал мир и пил жизнь полною чашей. Тяжела расплата за легкомыслие.