Страница 2 из 21
— Ну что же ты, гром! Ты не соблюдаешь ритма! Пой припев.
Но грома не последовало, и на призыв Самуила ответил только дождь, который полил, как из ведра. А затем уже ни молнии, ни грома не пришлось призывать, потому что они разражались без перерыва. Юлиус испытывал то особенное беспокойство, которого не избегают даже самые храбрые люди перед лицом разнуздавшихся грозных сил природы. Ничтожество человека среди разгневанной природы стесняло его сердце. Самуил же, напротив, весь сиял. Какая-то дикая, зверская радость сверкала в его глазах. Он приподнялся на стременах. Он махал своей шапочкой, словно ему казалось, что опасность уходит от него, и он призывал ее обратно. Ему нравилось ощущение его мокрых волос, развевающихся от ветра и бьющих его по вискам. Он смеялся, он пел, он был счастлив.
— Погоди, Юлиус, что ты такое сейчас говорил! — вскрикнул он, словно в каком-то вдохновении. — Ты говорил, что хотел остаться в Эрбахе? Хотел пропустить эту ночь? Ты значит не знаешь, еще не испытал никогда дикого восторга мчаться вскачь посреди бури. Я потому и поспешил в путь, что ожидал такой погоды. У меня весь день нервы были раздражены. А теперь я сразу вылечился и кричу «ура» в честь урагана! Что за дьявол, неужели ты не чувствуешь, какой праздник стоит кругом? Ты посмотри, как эта буря гармонирует со всем окружающим, с этими вершинами и безднами, и лесами, и развалинами? Разве тебе восемьдесят лет, когда человеку хочется, чтобы все кругом него было неподвижно и мертво, как его собственное сердце? Как ты ни спокоен, а ведь и у тебя есть свои страсти. Так предоставь же и природе дать разгул своим страстям. Что до меня, я молод. Мой 20-й год поет в глубине моего сердца. Бутылка вина пенится в моем мозгу, и я люблю гром. Король Лир называл бурю своей дочерью, а я называю ее сестрой. Не бойся, Юлиус, ничего с нами не случится. Ведь я не смеюсь над грозой, а смеюсь вместе с грозой. Я не презираю ее, а люблю. Гроза да я — мы два друга. Она не захочет вредить мне, потому что я подобен ей. Люди считают ее зловредной. Дурачье! Гроза — необходимая вещь. В ней есть чему поучиться. Этот могучий электрический взрыв, который грохочет и изрыгает пламя, правда, кое-где убивает, кое-где разрушает, но в общем придает рост и силу всему живущему. Я сам тоже человек-гроза. Теперь как раз такая минута, чтобы пофилософствовать. Я и сам не поколебался бы пройти через зло, чтобы породить благо, пустить в ход смерть, чтобы произвести жизнь. Вся штука только в том, чтобы высшая мысль одушевляла эти крайние акты и оправдывала убийственное средство благим результатом.
— Молчи, Самуил, ты клевещешь на себя.
— Когда ты произносишь мое имя, мне слышится имя черта: Самиель. Ах ты, суеверное дитя! Мы с тобой мчимся, словно среди декораций Фрейшица, и ты воображаешь себе, что я настоящий черт, сатана, Вельзевул, Мефистофель, что я сейчас превращусь в черного кота или пуделя… Ого! Это что такое?…
Последнее восклицание вырвалось у Самуила вследствие быстрого движения его коня, который с каким-то ужасом бросился в сторону. Вероятно, грозила какая-то неминуемая опасность, и конь ее чуял. Молодой человек наклонился в ту сторону, откуда его конь отпрянул с таким испугом, и ждал молнии, чтобы рассмотреть, что там такое. Ему не пришлось долго ждать. Небо словно раскололось, и огненное лезвие проскочило от края до края горизонта, ярко осветив местность вокруг.
Дорогу пересекала зияющая бездна. Молния остановилась на верхних частях ее стен, не пошла вглубь. Молодые люди не могли сделать заключения о ее глубине.
— Вот так ямочка! — сказал Самуил, понуждая коня приблизиться к бездне.
— Берегись! — крикнул Юлиус.
— Мне непременно хочется взглянуть на это поближе, — сказал Самуил.
Сойдя с коня, он бросил поводья Юлиусу, подошел к самому краю бездны и наклонился, заглядывая в нее. Но так как в темноте ничего нельзя было рассмотреть, он толкнул кусок гранита, который покатился вниз. Он прислушивался, но ничего не слышал.
— Должно быть, камень упал на что-нибудь мягкое, — сказал он, — потому что не было слышно ни малейшего звука. Едва произнес он эти слова, как из мрачной глубины послышался глухой всплеск воды.
— О, пропасть очень глубока, — сказал Самуил. — Как бы узнать теперь, что это за яма и как она называется?
— Ущелье дьявола! — ответил с другой стороны бездны чей-то громкий и ясный голос.
— Кто это мне ответил? — вскричал Самуил с удивлением, почти даже со страхом. — Я никого не вижу.
Снова вспыхнула молния, и на противоположной стороне пропасти перед молодыми людьми предстало странное видение.
Глава вторая Видение
Перед ними стояла молодая девушка с распущенными волосами, с голыми ногами и руками, с черной накидкой на голове, которую раздуло ветром так, что она образовала круглую шапку, и в короткой красной юбке, цвет которой казался еще ярче при свете молнии, — существо, исполненное странной и дикой красоты, и рядом с ней какое-то рогатое животное, которое она вела на веревке.
Таково было видение, представившееся двум молодым людям по ту сторону пропасти.
Но молния потухла, а с ней исчезло видение.
— Ты видел, Самуил? — спросил Юлиус нерешительным тоном.
— Конечно, черт побери! Видел и слышал!
— А знаешь, если бы образованному человеку было позволительно верить в колдуний, мы смело могли бы решить, что перед нами одна из таких особ.
— Да, наверное, так оно и есть! — вскричал Самуил. — Ты видел ее? Чего ей не хватает, чтобы быть колдуньей? Даже козел при ней! Как бы то ни было, а ведь ведьмочка не дурна. Эй, милочка! — крикнул он.
И стал прислушиваться с видом человека, столкнувшего камень в бездну. Но на этот раз никакого ответа не последовало.
— Клянусь чертовой пропастью! — воскликнул Самуил. — Я не дам себя провести!
Он схватил повод, вскочил на коня, и, не слушая предостережений Юлиуса, обскакал галопом вокруг пропасти. В одну минуту он был на том самом месте, где явилось видение. Но как он ни искал, он ничего там не нашел, ни девушки, ни животного, ни ведьмы, ни козлища.
Самуил был не такой человек, чтобы этим удовлетвориться. Он заглянул с пропасть, обшарил кусты и заросли, разглядывая все и всюду, кидался взад и вперед. Юлиус умолял его бросить эти бесполезные поиски, и Самуил, наконец, внял ему и вернулся недовольный и угрюмый. Он обладал одним из тех упрямых нравов, которые всегда идут до конца, до самой глубины, до дна всех вещей, у которых сомнение вызывает не раздумье, а раздражение.
Они снова двинулись в путь.
Молнии помогали им распознать дорогу и минутами освещали перед ними чудные картины. Бывали мгновения, когда леса на вершинах гор и в глубине долины обдавались пурпурным светом, в то время как река внизу, у их ног, приобретала мертвенный стальной цвет.
Юлиус добрую четверть часа ехал молча, и Самуил один разражался выходками против постепенно замиравшей грозы. Вдруг Юлиус остановил коня и крикнул:
— Ага!.. Вот это нам на руку!
И он указал Самуилу на развалины замка, возвышавшиеся вправо от них.
— Развалины? — сказал Самуил.
— Ну да. Там найдется какой-нибудь уголок, где можно будет приютиться. Переждем грозу или, по крайней мере, хоть дождь.
— Да!.. И в это время одежда высохнет у нас на теле, и мы схватим доброе воспаление легких, оставаясь долгое время мокрыми и без движения… Ну да что же делать. Давай взглянем, что это за развалины.
Сделав несколько шагов, они добрались до развалин, только войти внутрь их было не так легко. Замок был покинут людьми, но после них на него совершили нашествие растения. Вход был закупорен представителями той флоры, которая особенно любит ютиться по развалинам, по обвалившимся стенам. Самуил заставил коня продраться сквозь эту заросль, усиливая уколы шипов и колючек ударами шпор.
Юлиус следовал за ним, и друзья очутились во внутренности замка, если только эти слова — замок и внутренность — можно было приложить к развалинам, со всех сторон раскрытым.