Страница 82 из 160
— Чтобы я мог вам довериться, такого обещания, увы, недостаточно, Лоренца. Мне нужно, чтобы вы дали священную клятву, нарушение которой было бы святотатством, клятву, которая связывала бы нас и на этом свете, и на том и нарушение которой повлекло бы вашу смерть здесь и вечное проклятье — там.
Лоренца молчала.
— Вы готовы дать такую клятву?
Лоренца закрыла лицо руками; грудь ее вздымалась под напором разноречивых чувств.
— Поклянитесь, Лоренца, но так, чтобы я сам подсказал вам слова клятвы, сам обставил ее надлежащими условиями, — и вы свободны.
— В чем же я должна поклясться, сударь?
— В том, что никогда и ни при каких обстоятельствах вы не расскажете ничего из услышанного вами о научных занятиях Альтотаса.
— В этом я готова поклясться.
— Вы должны поклясться и в том, что ни слова из того, что вы узнали о нашей политической деятельности, никогда не сорвется с ваших уст.
— Я поклянусь и в этом.
— В той форме, какую я вам укажу.
— Да. Это все?
— Нет, осталось главное. От этих клятв зависит только моя жизнь, а от той, о которой я сейчас скажу, зависит мое счастье. Поклянитесь, что никогда не расстанетесь со мною, Лоренца. Поклянитесь — и вы свободны.
Молодая женщина вздрогнула, словно кто-то прикоснулся ей к сердцу ледяным железом.
— А какова будет форма этой клятвы?
— Мы вместе отправимся в церковь и причастимся одною облаткой. На этой облатке вы поклянетесь никогда ничего не рассказывать об Альтотасе и моих товарищах. Вы поклянетесь также никогда со мною не разлучаться. Мы разломим облатку пополам, и каждый съест свою половину, обещая Господу Богу: вы — никогда меня не предать, я — всегда заботиться о вашем счастье.
— Но такая клятва кощунственна, — возразила Лоренца.
— Клятва может быть кощунственной лишь тогда, — печально проговорил Бальзамо, — когда ее дают, не собираясь сдержать.
— Я не дам такой клятвы, — настаивала Лоренца. — Иначе мне будет слишком страшно за свою душу.
— Повторяю, не клятва грозит вашей душе, а ее нарушение, — повторил Бальзамо.
— Нет, такой клятвы я не дам.
— Тогда наберитесь терпения, Лоренца, — без гнева, но скорбно вздохнул Бальзамо.
Лицо Лоренцы потемнело — так темнеет заросший цветами луг, когда между ним и небесами пробегает туча.
— Итак, вы мне отказываете? — спросила она.
— Напротив, Лоренца, вы сами отказываетесь.
По телу молодой женщины пробежало болезненное содрогание, единственный признак ярости, бушевавшей у нее в груди.
— Послушайте, Лоренца, — сказал Бальзамо, — я все-таки могу кое-что для вас сделать, причем немало.
— Говорите, — с горькой улыбкой отозвалась молодая женщина. — Посмотрим, как далеко простирается ваше хваленое благородство.
— Господь, случай или рок — это как вам будет угодно — связал нас нерасторжимыми узами; давайте же не будем пытаться разорвать их, пока мы живы, это под силу лишь смерти.
— Полно, все это я уже слышала, — нетерпеливо перебила она.
— Так вот, Лоренца, через неделю, чего бы это мне ни стоило и чем бы это мне ни грозило, у вас будет компаньонка.
— Где будет? — спросила девушка.
— Здесь.
— Здесь! — вскричала она, — здесь, за этими решетками, за этими запертыми железными дверями, у меня будет компаньонка? А почему не надсмотрщица? Не кажется ли вам, сударь, что я просила вас вовсе не об этом?
— Тем не менее это единственное, на что я могу согласиться.
Молодая женщина сделала жест, в котором уже явно сквозило раздражение.
— Друг мой, — мягко возразил Бальзамо, — подумайте хорошенько: ведь вдвоем вам будет легче сносить эту неизбежную тяжесть.
— Ошибаетесь, сударь, до сих пор я переносила только свое горе, но не горе другого человека. Мне не хватало лишь этого испытания, и я вижу, что вы собираетесь подвергнуть меня и ему. Да, вы поместите рядом со мною жертву, такую же, как я, и я стану наблюдать, как вместе со мною она чахнет, бледнеет и угасает от горя; я буду слышать, как она, подобно мне, бьется об эту стену, об эту зловещую дверь, которую я тысячу раз искала ощупью, чтобы узнать, откуда вы сюда входите; и когда новая жертва, моя компаньонка, испробует собственными ногтями крепость этого дерева и мрамора в попытках их разрушить; когда веки ее, подобно моим, истончатся от слез; когда она умрет, как уже умерла я, и у вас будут два трупа вместо одного, тогда вы в своей дьявольской доброте скажете: «Эти юные создания развлекают друг друга, вместе они счастливы». О нет, нет, тысячу раз нет!
И Лоренца с силой топнула ногой.
Бальзамо опять попытался ее утихомирить.
— Полно вам, Лоренца, будьте спокойнее, давайте все обсудим, умоляю вас.
— И он еще хочет, чтобы я была спокойна, чтобы я что-то с ним обсуждала! Палач просит, чтобы истязаемая им жертва вела себя тихо, просит спокойствия у мученицы, которую терзает!
— Да, я прошу у вас спокойствия и кротости, потому что подобные вспышки гнева, Лоренца, ничего не изменят в вашей судьбе, просто сделают ее еще мучительней — вот и все. Согласитесь на мое предложение, и я приведу к вам компаньонку, которая будет дорожить своим рабством, потому что оно подарит ей вашу дружбу. Напрасно вы опасаетесь увидеть перед собою печальное, залитое слезами лицо — напротив, вас встретит веселая улыбка, способная разгладить морщины на вашем лбу. Послушайте, милая Лоренца, примите мое предложение — большего, клянусь, я не могу вам дать.
— Это означает, что вы поместите подле меня какую-нибудь продажную душонку, которой сообщите, что вот, дескать, живет там несчастная безумица, осужденная умереть; вы придумаете мне болезнь и попросите ее: «Поживите взаперти вместе с нею, будьте ей преданны, и, когда безумица умрет, я отплачу вам за ваши услуги».
— О Лоренца, Лоренца! — прошептал Бальзамо.
— Ах, вот что, я, по-видимому, ошибаюсь, не так ли? — насмешливо продолжала девушка. — Я неправильно угадала? Что ж поделаешь — я невежественна, я так плохо знаю мир и все, что в нем происходит, ну значит, вы скажете этой женщине иначе: «Следите за нею, эта безумица опасна, сообщайте мне обо всем, что она думает и делает, следите за нею, когда она бодрствует и когда она спит». За это вы дадите ей столько золота, сколько она пожелает, — оно ведь для вас ничего не стоит, вы же сами его делаете.
— Лоренца, вы заблуждаетесь; ради всего святого, прочтите лучше, что написано у меня в сердце. Ведь привести к вам компаньонку это значит поставить под удар силы столь могущественные, что вы содрогнулись бы, если бы не питали ко мне такой ненависти. Привести к вам компаньонку — я уже говорил вам об этом — значит рисковать моей безопасностью, свободой, жизнью, и все это только для того, чтобы хоть немного развеять вашу скуку.
— Скуку! — воскликнула Лоренца и расхохоталась так дико и страшно, что Бальзамо вздрогнул. — Он называет это скукой!
— Ладно, пусть будут страдания. Да, это правда, Лоренца, вы тяжко страдаете. И все же повторяю: придет день, когда всем вашим страданиям наступит конец, когда вы станете свободны и счастливы.
— А скажите, — спросила девушка, — быть может, вы согласитесь отправить меня назад в монастырь? Я дам обет.
— В монастырь?
— Я стану молиться — сначала за вас, потом за себя. Там я тоже буду взаперти, это правда, но у меня будут сад, свежий воздух, простор, наконец, кладбище, где я смогу прогуливаться меж могил и заранее подыскивать себе место. У меня будут подруги, занятые собственными несчастьями, а не моими. Позвольте мне вернуться в монастырь, и я дам вам какую угодно клятву. Монастырь, Бальзамо, я смиренно молю вас о монастыре!
— Лоренца, Лоренца, нам нельзя расставаться. Мы связаны, связаны друг с другом — понимаете вы это? Не просите меня ни о чем, что находится за пределами этого дома.
Бальзамо произнес эти слова сдержанно и мягко, но с такой непреклонностью, что Лоренца перестала настаивать.
— Значит, не хотите? — удрученно спросила она.