Страница 80 из 160
Увидев, как этот приверженец старых философских теорий, этот скептик и гордец всею грудью вдыхает спертый воздух королевских милостей, любой сказал бы, что Господь замесил из одного теста и ум и сердце барона де Таверне.
По поводу происшедших с ним перемен барон мог бы ответить лишь одно: «Изменился не я, изменилось время».
Слегка смущенный, он сидел подле Андреа; устремив на него свой глубокий, как морская пучина, взгляд, девушка с той же непоколебимой безмятежностью спросила:
— Сударь, кажется, господин Ришелье говорил, что его величество передал для меня знак своей признательности. Что это, скажите?
— Ага, ей стало любопытно, — пробормотал барон. — Никогда бы не поверил. Ну что ж, черт возьми, тем лучше!
Он медленно извлек из кармана данный ему накануне маршалом футляр — так добрый папаша достает кулек конфет или игрушку, которую детские глаза уже давно заприметили у него в кармане.
— Вот, прошу, — проговорил барон.
— Ах! Драгоценности! — вырвалось у Андреа.
— Они вам по вкусу?
В футляре был весьма дорогой жемчужный гарнитур. Нитки жемчуга были связаны между собою дюжиной крупных брильянтов; брильянтовый фермуар, серьги, а также нитка брильянтов для украшения прически стоили не менее тридцати тысяч экю.
— Боже мой, отец! — воскликнула Андреа.
— Что такое?
— Это слишком красиво, король ошибся. Мне будет стыдно все это надеть. Да и разве есть у меня туалеты, с которыми можно носить такие брильянты?
— Она еще жалуется! — насмешливо заметил де Таверне.
— Сударь, вы не понимаете… Мне жаль, что я не могу носить эти драгоценности, поскольку они слишком прекрасны.
— Король, подаривший вам этот гарнитур, обладает достаточным могуществом, чтобы подарить также и платья.
— Но, сударь… Королевская доброта…
— А не кажется ли вам, что я заслужил ее своими трудами? — осведомился барон.
— Ах, сударь, простите, это верно, — склонив голову, согласилась Андреа, не до конца, впрочем, убежденная.
После секундного раздумья она захлопнула футляр и сказала:
— Нет, я не стану носить эти брильянты.
— Но почему? — вскричал обеспокоенный де Таверне.
— Потому что вы, отец, так же, как и мой брат, нуждаетесь во всем необходимом, и стоит мне подумать о ваших затруднениях, как эта роскошь начинает резать мне глаза.
Барон пожал дочери руку и улыбнулся.
— О, пусть это вас не заботит, дочь моя. Для меня король сделал даже больше, нежели для вас. Мы сейчас в фаворе, милое дитя. А вы будете непочтительной подданной и неблагодарной женщиной, если появитесь перед королем без украшений, которые его величество соизволил вам пожаловать.
— Хорошо, сударь, будь по-вашему.
— Да, но повиноваться вы должны с радостью. А вам словно не по вкусу этот гарнитур.
— Я не разбираюсь в драгоценностях, сударь.
— Да будет вам известно, один этот жемчуг стоит пятьдесят тысяч ливров.
Андреа всплеснула руками и воскликнула:
— Очень странно, что его величество сделал мне подобный подарок — сами, сударь, подумайте.
— Не понимаю вас, сударыня, — сухо откликнулся барон.
— Уверяю вас, сударь, если я стану носить эти камни, то удивлю всех вокруг.
— Почему? — тем же тоном поинтересовался де Таверне, и глаза дочери опустились перед его повелительным и холодным взглядом.
— Мне будет совестно.
— Признайтесь, мадемуазель, что с вашей стороны было бы по меньшей мере странно терзаться угрызениями совести там, где я не вижу для этого никаких оснований. Вот так невинность, прозревающая скрытое зло там, где никто его не замечает! Вот так простодушная и целомудренная девица, вогнавшая в краску такого старого гренадера, как я!
От смущения Андреа спрятала лицо в своих изящных ладонях с перламутровыми ноготками.
— О брат мой, почему ты так далеко? — тихонько прошептала она.
Услышал ли старый барон эти слова или просто догадался благодаря своей поразительной проницательности, уже известной читателю? Кто знает… Во всяком случае он мгновенно сменил тон и, взяв руки Андреа в свои, проговорил:
— Послушайте, дитя мое, разве ваш отец — не друг вам?
И сразу нежная улыбка пробилась сквозь тучи, омрачавшие прекрасное лицо девушки.
— Разве я нахожусь рядом с вами не для того, чтобы любить вас, чтобы помогать вам советом? Разве вы не испытываете гордости за то, что участвуете в судьбе брата и моей?
— О да, — согласилась девушка.
Барон остановил на дочери полный ласки взгляд.
— Как только что сказал господин де Ришелье, — продолжал он, — вы будете королевой Таверне. Король вас отличил… Ее высочество дофина — также, — поспешно добавил он. — Находясь в узком кругу августейших особ, вы будете строить наше будущее, украшая своим присутствием их жизнь. Дружить с дофиной, дружить… с королем — вот это слава! Вы наделены замечательными способностями и несравненной красотой, ум у вас здоровый, ему неведомы скупость или честолюбие. О дитя мое, какую роль вы сможете играть! Помните молоденькую девушку, что скрашивала последние дни жизни Карла Шестого[77]? Ее имя во Франции священно. А Аньес Сорель[78], восстановившая честь французской короны? Ее память чтят все добрые французы… Андреа, вы станете опорой старости нашего прославленного монарха. Он будет лелеять вас, словно собственную дочь, и вы будете править Францией по праву красоты, отваги и верности.
Глаза Андреа расширились от изумления. Барон, не давая ей опомниться, продолжал:
— Этих падших женщин, которые бесчестят трон, вы прогоните одним взглядом, ваше присутствие очистит двор. Именно вашему благородному влиянию знать королевства будет обязана возвращением добропорядочности, учтивости, подлинной галантности. Дочь моя, вы можете и должны стать светочем возрождения нашей страны и венцом славы нашей фамилии.
— Но что мне нужно для этого делать? — пролепетала ошеломленная Андреа.
Барон задумался.
— Андреа, — наконец заговорил он, — я не раз говорил вам, что в этом мире, чтобы склонить людей к добродетели, нужно заставить их полюбить ее. Добродетель угрюмая, унылая и нравоучительная отпугивает даже тех, кто всей душой стремится к ней приблизиться. Снабдите же вашу добродетель приманками кокетства, даже порока. Для такой ловкой и остроумной девушки, как вы, это нетрудно. Сделайтесь несравненно прекрасной, чтобы двор говорил лишь о вас. Сделайтесь несравненно приятной для королевских очей, чтобы государь был не в силах пройти мимо. Сделайтесь несравненно скрытной и осторожной со всеми, кроме его величества, чтобы вам поскорее приписали могущество, каким вы в недалеком будущем станете обладать.
— Я не совсем поняла ваш последний совет, — заметила Андреа.
— Позвольте мне руководить вами, слушайтесь меня и не старайтесь понять — для столь послушного и великодушного создания, как вы, так будет лучше. Кстати, чтобы вы смогли осуществить мой первый совет, я должен позаботиться о вашем кошельке. Возьмите эту сотню луидоров и обзаведитесь туалетами, достойными места, которое предназначено для вас с тех пор, как король соизволил нас отличить.
Барон отдал дочери деньги, поцеловал ей руку и удалился. Устремившись поспешно по аллее, по которой он пришел сюда, г-н де Таверне не заметил в глубине рощи Амура Николь, которая была погружена в беседу с неким господином, что-то шептавшем ей на ухо.
117. О ТОМ, ЧЕГО НЕДОСТАВАЛО АЛЬТОТАСУ ДЛЯ ЭЛИКСИРА ЖИЗНИ
На другой день после описанного разговора около четырех часов пополудни Бальзамо сидел в своем кабинете на улице Сен-Клод и читал только что врученное ему Фрицем письмо.
Как он ни крутил листок бумаги, но подписи на письме так и не нашел.
— Почерк мне знаком, — проговорил Бальзамо, — размашистый, неровный и чуть дрожащий, а в тексте много орфографических ошибок.
Он опять перечитал послание:
77
Имеется в виду Одетта де Шандивер, дочь конеторговца, возлюбленная полубезумного французского короля Карла VI (1368–1422), нежно заботившаяся о помешанном в последние годы его жизни.
78
Сорель, Аньес (1422–1450) — фаворитка Карла VII, оказавшая на него сильное и благотворное влияние.