Страница 72 из 160
Ришелье, стократ более зловредный, чем любая женщина, наслаждался местью. Он подошел к Таверне-отцу, и оба старика явили собой некое подобие скульптурной группы, которую можно было бы назвать «Лицемерие и Продажность, вступающие в сговор».
Радость их становилась тем сильней, чем больше омрачалось чело г-жи Дюбарри. В довершение всего она в гневе вскочила с места, что было нарушением всех правил, ибо король продолжал сидеть.
Придворные предчувствуют грозу, как муравьи; они ринулись под защиту тех, кто посильней. Вокруг дофины собрались ее друзья, к г-же Дюбарри тесней прильнули ее сторонники.
Мало-помалу интерес к репетиции свернул со своего естественного пути, и мысли зрителей приняли совершенно новое направление. Никого уже не интересовали Колетта и Колен, зато многие задались вопросом, не запоет ли в скором времени сама г-жа Дюбарри:
— Ну, видишь, — шепнул герцог Ришелье барону де Таверне, — какой потрясающий успех имеет твоя дочь?
И герцог увлек его в коридор, толкнув стеклянную дверь и сшибив ею какого-то человека, который приник к стеклу, чтобы видеть происходящее в зале.
— Черт бы побрал этого мерзавца! — пробормотал г-н де Ришелье, отряхивая рукав, измятый от соприкосновения с дверью, рикошетом ударившей его, а главное видя, что ушибленный им человек, судя по одежде, принадлежит к дворцовой челяди.
И впрямь, это был один из рабочих; с корзиной цветов в руках он примостился за стеклом, заглядывая в залу, и видел весь спектакль с начала до конца.
Дверь толкнула его, и он отлетел в коридор, чудом не растянувшись на полу; при этом корзина его опрокинулась.
— Этого мерзавца я знаю, — возмущенно вскричал Таверне.
— Кто он такой? — поинтересовался герцог.
— Что ты тут делаешь, мошенник? — спросил г-н де Таверне.
Жильбер, поскольку читатель уже догадался, что это был он, гордо ответил:
— Вы же видите — смотрю.
— Вместо того, чтобы делать свою работу, — заметил Ришелье.
— Свою работу я уже сделал, — смиренно отвечал ему Жильбер, не удостаивая Таверне даже взглядом.
— Всюду я сталкиваюсь с этим бездельником! — возмутился барон.
— Полно, сударь, будет вам, — раздался мягкий голос. — Малыш Жильбер прекрасный работник и весьма прилежный ботаник.
Таверне обернулся и увидел г-на де Жюсьё, который благосклонно потрепал Жильбера по щеке.
Барон побагровел от ярости и удалился, бурча:
— Слугам здесь не место!
— Тише! — остановил его Ришелье. — Погляди: вот Николь… Там, за той дверью… Ишь, плутовка! Так и стреляет глазами по сторонам.
Действительно, Николь, стоя позади двух десятков слуг, тянула свою хорошенькую головку, и ее глаза, исполненные восторга и удивления, жадно ловили каждую подробность происходящего в зале.
Жильбер тоже заметил ее и повернул в другую сторону.
— Послушай-ка, — сказал барону де Таверне герцог, — мне кажется, король хочет с тобой поговорить… Он озирается…
И оба друга направились к королевской ложе.
Г-жа Дюбарри, стоя, переговаривалась с г-ном д'Эгийоном. Тот тоже стоял и следил за всеми передвижениями своего дядюшки.
Руссо, оставшийся в одиночестве, любовался Андреа; он следил за ней увлеченным и едва ли не влюбленным взглядом.
Высокопоставленные актеры отправились переодеваться в свои уборные, куда Жильбер заранее поставил свежие цветы.
Г-н де Ришелье вошел к королю, а Таверне остался в коридоре один; он чувствовал, как сердце его то холодеет, то вспыхивает огнем от ожидания. Наконец герцог вернулся и приложил к губам палец.
Побледнев от радости, Таверне кинулся к другу, который провел его в королевскую ложу.
Там они стали свидетелями следующего разговора.
— Ваше величество, мне ждать вас к ужину? — спросила у короля г-жа Дюбарри.
Король ответил:
— Уж извините меня, графиня, я чувствую себя утомленным.
В этот момент вошел дофин и, словно не замечая г-жу Дюбарри, чуть ли не наступил ей на ногу. Он осведомился у короля:
— Ваше величество окажет нам честь отужинать с нами в Трианоне?
— Нет, дитя мое. Только что я отказался отужинать с графиней. Я чувствую себя утомленным. Ваша молодость слишком шумна для меня… Я поужинаю в одиночестве.
Дофин поклонился и вышел. Г-жа Дюбарри поклонилась чуть ли не в пояс и удалилась, трясясь от злости.
Король знаком подозвал к себе Ришелье.
— Герцог, — сказал он, — мне нужно поговорить с вами об одном деле, которое касается вас.
— Государь…
— Я был недоволен… Хотелось бы, чтобы вы мне объяснили… Вот что. Я ужинаю один. Составьте-ка мне компанию.
Тут король обратил взор на Таверне.
— Герцог, вы, кажется, знаете этого дворянина?
— Господина де Таверне? Да, государь.
— Ах, так это отец очаровательной певицы…
— Да, государь.
— Послушайте-ка, герцог…
Король наклонился и что-то шепнул Ришелье на ухо.
Таверне стиснул кулаки так, что ногти впились в кожу, лишь бы не выказать ни малейшего волнения.
Через секунду Ришелье прошел мимо Таверне и бросил:
— Следуй за мной, но только не подавай виду.
— Куда? — шепотом осведомился Таверне.
— Увидишь.
И герцог удалился. Таверне, отстав шагов на двадцать, шел за ним до покоев короля.
Ришелье вошел туда, Таверне остался в передней.
112. ЛАРЕЦ
Ждать г-ну де Таверне пришлось недолго. Ришелье попросил камер-лакея его величества принести то, что король оставил на туалетном столике, и вскорости вышел, держа какую-то вещицу, которая была завернута в шелк, так что барон не мог ее рассмотреть.
Маршал вырвал друга из тревожного ожидания и увлек в галерею.
— Барон, — спросил он, предварительно убедившись, что они одни, — тебе, кажется, случалось усомниться в моей дружбе к тебе?
— После нашего примирения — ни разу, — заверил его Таверне.
— Но все-таки ты тревожился о своей судьбе и судьбе своих детей?
— Не стану отрицать.
— Так вот, совершенно напрасно. И твоя судьба, и судьба твоих детей устроится прямо-таки с головокружительной быстротой.
— Да? — промолвил де Таверне, который уже кое о чем догадывался, но следовал правилу: «Надеясь на Бога, берегись дьявола», — каким же это образом так быстро устроится судьба моих детей?
— Ну, твой Филипп уже капитан, и за его роту заплатил король.
— Да, верно… И этим я обязан тебе.
— Ничуть. А в недалеком будущем мадемуазель де Таверне, быть может, станет маркизой.
— Полно! — воскликнул барон. — Моя дочь…
— Послушай, Таверне, у короля прекрасный вкус. Красота, изящество, добродетель, ежели им сопутствует талант, пленяют его величество. А в мадемуазель де Таверне все эти достоинства соединяются в наивысшей степени. Король очарован мадемуазель де Таверне.
— Герцог, — с достоинством, показавшимся маршалу несколько наигранным, спросил де Таверне, — что ты подразумеваешь под словом «очарован»?
Ришелье это не понравилось, и он сухо ответил:
— Барон, я не силен в лингвистике, я даже в орфографии слаб. Для меня «очарован» означает «безмерно доволен», только и всего… Ну а ежели тебя так огорчает, что твой король доволен красотой, талантом, достоинствами твоих детей, тогда не о чем говорить. Я возвращаюсь к его величеству.
И Ришелье прямо-таки с юношеской резвостью повернулся на каблуках.
— Герцог, ты неверно меня понял! — закричал барон, останавливая его. — Экий ты горячий, черт побери!
— Зачем же ты мне говоришь, что недоволен?
— Я этого не говорил.
— Но ты же требуешь от меня истолковать королевское благоволение. Черт бы побрал тебя, дуралея!
— Повторяю, герцог, я вообще ни слова не сказал об этом. Разумеется, я доволен.
— Ах, вот как… Кто же тогда будет недоволен? Твоя дочь?
— Ну…
— Дорогой мой, ты воспитал свою дочку такой же дикой, как ты сам.