Страница 59 из 160
Марат — это было ясно видно — готовился встретить высокого гостя как можно достойнее. Узкая кровать из орехового дерева и деревянный верх комода сверкали чистотой благодаря усилиям служанки, старательно протиравшей эту источенную червями рухлядь суконной тряпкой.
Женщине деятельно помогал сам Марат: он подрезал бледные увядшие цветы, стоявшие в глубокой фаянсовой вазочке и составлявшие главное украшение мансарды.
Молодой человек еще держал под мышкой полотняную тряпку; судя по всему сначала он и сам протирал мебель, а потом уж принялся за цветы.
Ключ торчал в дверях, поэтому Бальзамо вошел без стука и застиг Марата за этим занятием.
Завидя мастера, Марат залился краской намного сильнее, чем это приличествует истинному стоику.
— Вот видите, сударь, — проговорил он, украдкой отшвырнув за занавеску предательскую тряпку, — я помогаю этой славной женщине по хозяйству. Работа эта если и не совсем плебейская, то уж во всяком случае не для знатных господ.
— Это работа для человека бедного и опрятного, — холодно отозвался Бальзамо, — вот и все. Вы скоро освободитесь, сударь? Сами знаете, у меня каждая минута на счету.
— Сейчас, сударь, только надену кафтан… Тетушка Гриветта, кафтан… Это моя привратница, сударь, она же прислуга, кухарка и экономка. Я плачу ей один экю в месяц.
— Одобряю экономность, — изрек Бальзамо. — Это богатство бедных и мудрость богатых.
— Шляпу и трость, — приказал Марат.
— Протяните руку, — посоветовал Бальзамо, — вот ваша шляпа, а стоящая подле нее трость тоже, видимо, принадлежит вам.
— Прошу прощения, сударь, я совсем смешался.
— Так вы готовы?
— Да, сударь. Мои часы, тетушка Гриветта.
Тетушка Гриветта озиралась по сторонам, но ничего не говорила.
— В анатомическом театре и больнице часы вам не понадобятся, сударь, а искать их, должно быть, долго, и мы задержимся.
— Но я очень дорожу своими часами, сударь; они превосходны и куплены мною на сбереженные деньги.
— В ваше отсутствие тетушка Гриветта их поищет, — с улыбкой ответил Бальзамо, — и если будет искать как следует, то к вашему возвращению найдет.
— Ну, конечно, они найдутся, — подтвердила тетушка Гриветта, — если только вы, сударь, не оставили их где-нибудь. Здесь ничего не пропадает.
— Вот видите, — подхватил Бальзамо. — Идемте, сударь, идемте.
Марат не осмелился настаивать и, ворча, двинулся следом за Бальзамо.
В дверях мастер поинтересовался:
— Куда сначала?
— Если можно, мастер, в анатомический театр. У меня есть на примете один случай: нынче ночью должна была наступить смерть в результате острого менингита; мне нужно исследовать мозг, и я боюсь, как бы коллеги его у меня не перехватили.
— В таком случае пойдемте в анатомический театр, господин Марат.
— Тем более что это отсюда в двух шагах, а в следующем здании помещается больница, поэтому нам нужно будет лишь зайти и выйти. Вы можете подождать меня у двери.
— Напротив, я хочу пойти с вами — вы скажете мне ваше мнение об этом случае.
— О течении болезни, сударь?
— Нет, о самом трупе.
— Эй, сударь, берегитесь, — с улыбкой отозвался Марат, — тут я могу одержать над вами верх, так как в этой отрасли довольно силен и, как утверждают, недурной анатом.
— Гордыня, гордыня, опять гордыня, — прошептал Бальзамо.
— Что вы сказали? — осведомился Марат.
— Я сказал: посмотрим, сударь, — ответил Бальзамо. — Выходите же.
Марат свернул в тесный проулок, который вел к анатомическому театру, расположенному в конце улицы Отфей.
Бальзамо уверенно шел за ним следом, пока в длинном, узком зале они не увидели на мраморном столе два трупа — мужской и женский.
Женщина была молода, мужчина — стар и плешив; оба тела были до подбородка укрыты дрянным саваном.
На ледяной постели лежали бок о бок двое: в этом мире они, возможно, никогда не виделись, и души их, странствующие в вечности, были бы, наверное, весьма удивлены тем, в какое соседство попали их смертные оболочки.
Марат одним движением откинул грубую тряпку, прикрывавшую двух несчастных, которых смерть сделала равными перед скальпелем хирурга.
Трупы были обнажены.
— Вас не отталкивает зрелище мертвых тел? — с обычной бравадой осведомился Марат.
— Оно меня печалит, — ответил Бальзамо.
— Это оттого, что у вас нет привычки, — пояснил Марат. — А я вижу эту картину каждый день и уже не испытываю ни печали, ни отвращения. Жизнь у нас, практикующих врачей, проходит рядом с мертвыми, но это нисколько не мешает ее обычному течению.
— Такова печальная привилегия вашей профессии, сударь.
— И потом, — продолжал Марат, — с какой стати мне печалиться или испытывать отвращение? От печали меня спасают размышления, от отвращения — привычка.
— Объясните, что вы имеете в виду, — попросил Бальзамо, — я что-то плохо вас понял. Сначала о размышлениях.
— А чего мне бояться? Почему меня должно пугать неподвижное тело, статуя, которая сделана не из камня — мрамора или гранита, а из плоти?
— То есть, по-вашему, труп есть труп, и только?
— И только.
— Вы уверены, что в нем ничего нет?
— Совершенно ничего.
— А в живом человеке?
— В нем есть движение, — надменно ответил Марат.
— А душа? Вы ничего не сказали о душе, сударь.
— Я ни разу не встречал ее в телах, которые кромсал скальпелем.
— Это потому, что вы кромсали лишь трупы.
— Отнюдь нет, сударь, я часто оперирую живых людей.
— И никакой разницы между ними и трупами вы не обнаружили?
— Да нет, я обнаружил, что живые испытывают боль. Это вы и называете душой?
— Стало быть, вы в нее не верите?
— Во что?
— В душу.
— Верю, потому что, если я захочу, могу называть ею способность человека двигаться.
— Вот это прекрасно: вы верите в существование души, и я рад этому; это все, что мне требовалось.
— Минутку, мастер, давайте условимся и не будем преувеличивать, — со своей змеиной улыбкой возразил Марат. — Ведь мы, врачи-практики, отчасти материалисты.
— Эти трупы давно остыли, — задумчиво перебил Бальзамо, — а женщина была хороша собой.
— О, да!
— В этом красивом теле была, по всей вероятности, прекрасная душа.
— Как раз нет, в этом заключалась ошибка ее создателя. Сверху мило, внутри гнило. Это тело, мастер, принадлежало мошеннице, которая была выпущена из тюрьмы Сен-Лазар[58] и вскоре умерла от воспаления мозга в Отель-Дьё[59]. У нее длинная и весьма позорная история. Если вы назовете душою то, что побуждало к действиям эту особу, вы нанесете обиду нашим душам, которые, по-вашему, должны состоять из того же вещества, коль скоро ниспосланы оттуда же, что и душа покойницы.
— Эту душу нужно было лечить, — проговорил Бальзамо, — но она погибла из-за отсутствия единственного нужного ей лекаря — врачевателя душ.
— Увы, мастер, вот еще одна из ваших теорий. На свете есть только врачеватели тел, — с горьким смехом ответил Марат. — Погодите, мастер, с ваших губ вот-вот сорвется слово, часто встречающееся в комедиях Мольера, поэтому-то вы и улыбаетесь.
— Вовсе нет, — возразил Бальзамо, — вы ошибаетесь, да и откуда вам знать, чему я улыбаюсь. А пока что мы пришли к выводу, что трупы ничего особенного в себе не содержат, не так ли?
— И ничего не чувствуют, — добавил Марат и, приподняв голову молодой женщины, отпустил, так что она громко стукнулась о мрамор; труп при этом не шелохнулся.
— Прекрасно, — подытожил Бальзамо, — теперь пойдемте в больницу.
— Хорошо, мастер, но только прежде, если можно, я отделю от туловища эту голову — она мне очень нужна, потому что в ней гнездилось весьма любопытное заболевание. Вы позволите?
— Разумеется! — отозвался Бальзамо.
Открыв сумку, Марат достал из нее ланцет, после чего взял валявшийся в углу внушительный деревянный молоток, весь покрытый каплями крови.
58
Женская тюрьма в Париже.
59
Самая старая больница в Париже.