Страница 157 из 160
Подойдя на пушечный выстрел к первому из островов, бриг лег в дрейф, и экипаж приготовился к высадке, чтобы запастись несколькими бочками свежей воды, на что было получено разрешение капитана.
Все пассажиры предвкушали удовольствие прогулки. После трех недель трудного плавания ступить на твердую землю — вот радость, оценить которую могут только те, кто проделал долгое путешествие.
— Господа, — обратился капитан к пассажирам, которые были в нерешительности, — в вашем распоряжении пять часов. Воспользуйтесь случаем. Если вы любители природы, на этом необитаемом островке вы найдете источники с ледяной водой, если охотники — кроликов и красных куропаток.
Филипп взял ружье, пули и дробь.
— А вы остаетесь на борту, капитан? — спросил он. — Почему бы вам не пойти с нами.
— Потому что вон там, — отвечал моряк, кивая на море, — плывет какой-то подозрительный на вид корабль; этот корабль следует за нами уже добрых четыре дня; он мне очень не нравится, право слово, и лучше мне будет понаблюдать за тем, что он станет делать.
Удовлетворившись этим объяснением, Филипп сошел в последнюю шлюпку и отправился на берег.
Дамы и некоторые пассажиры с носа и кормы не отваживались спуститься или ждали своей очереди.
Две лодки с веселыми матросами и еще более веселыми пассажирами отвалили от борта.
Капитан напутствовал их такими словами:
— В восемь часов, господа, за вами придет последняя шлюпка; хорошенько зарубите себе на носу: те, кто опоздает, останутся на острове.
Едва лодки с любителями природы и охотниками причалили к острову, матросы тут же устремились к пещере, расположенной в сотне шагов от берега и уходившей в глубь земли, куда не достигали солнечные лучи.
Источник с изумительно лазурной и чистой водой убегал под замшелые скалы и, не покидая пределов грота, исчезал на его дне, уходя в тонкий зыбкий песок.
Итак, матросы остановились там и наполнили бочки, которые затем им пришлось скатить на берег.
Филипп смотрел, как они трудятся; он восхищался синеватым сумраком, царившим в пещере, прохладой, нежным журчанием воды, падавшей с уступа на уступ; он удивлялся тому, что сперва сумрак показался ему довольно густым, а прохлада пробрала до костей, но спустя несколько минут холодок уже был ему приятен, а полутьма вокруг была пронизана мягким таинственным светом. Сперва он брел за матросами вслепую, вытянув вперед руки и то и дело натыкаясь на выступы скал; потом понемногу стали вырисовываться и высвечиваться фигуры и лица, и Филипп решил, что в гроте все видно даже отчетливее, чем под открытым небом, поскольку в этих местах днем все краски слишком ярки и кричащи.
Тем временем голоса его попутчиков стихли вдали. В горах грянули выстрелы, один, потом другой; затем шум замер, и Филипп остался один.
Матросы уже набрали столько воды, сколько было нужно, им больше нечего было делать в гроте.
Мало-помалу Филиппа увлекли чары уединения, водоворот мыслей захватил его; он растянулся на мягком податливом песке, спиной привалился к скале, поросшей ароматными травами, и погрузился в задумчивость.
Время шло. Он забыл обо всем на свете. Рядом с ним на камне валялось незаряженное ружье; для удобства он даже вынул из карманов пистолеты, с которыми никогда не расставался.
Медленно, торжественно, подобно уроку или укоризне, перед его глазами проходило минувшее. Пугливо, подобно лесной птице, до которой иногда удается дотянуться взглядом, но никогда рукой, улетало от него грядущее.
Пока Филипп мечтал, в ста шагах от него мечтали, смеялись, надеялись другие люди. Он бессознательно улавливал это движение вблизи него, и не раз ему слышался плеск весел: шлюпки привозили на берег и увозили на корабль пассажиров, из коих одни пресытились удовольствиями этого дня, а другие в свой черед жаждали вкусить их.
Но никто еще не потревожил его размышлений: никто не замечал входа в пещеру или, заметив, не прельщался им.
Вдруг на пороге пещеры, загородив свет, выросла робкая, нерешительная тень. Филипп видел, как кто-то, вытянув руки вперед и опустив голову, идет вдоль журчащего ручейка. Один раз нога незнакомца скользнула по траве, и он наткнулся на выступ скалы.
Тогда Филипп встал и пошел навстречу, чтобы протянуть этому человеку руку и помочь выбраться на верный путь. Его рука, протянутая со всей учтивостью, встретилась в потемках с пальцами путешественника.
— Сюда, — приветливо произнес Филипп, — сюда, сударь, вода здесь.
При звуке его голоса незнакомец резко поднял голову, собираясь ответить, и в синем полумраке грота стало видно его лицо.
Филипп внезапно испустил ужасный вопль и отскочил назад.
Незнакомец испуганно вскрикнул и тоже отпрянул.
— Жильбер!
— Филипп!
Оба восклицания раздались одновременно, словно подземный гром.
Потом воцарилась тишина, нарушаемая только звуками борьбы, Филипп обеими руками сжал горло врага и увлек его в глубь пещеры.
Жильбер безропотно подчинился. Спиной он прижался к скале, бежать ему было некуда.
— Негодяй! Наконец ты мне попался! — проревел Филипп. — Господь в справедливости своей отдал тебя в мою власть!
Побелевший Жильбер и не пытался вырваться; руки его безвольно висели вдоль тела.
— Изверг, чудовище, — вознегодовал Филипп, — ты лишен даже инстинкта, который велит диким зверям защищаться.
— Защищаться? Зачем? — кротко возразил Жильбер.
— Верно: ты знаешь, что ты в моей власти; знаешь, что заслуживаешь самой ужасной кары. Все твои злодейства доказаны. Твоя низость обесчестила женщину, твоя бесчеловечность убила ее. Тебе мало было осквернить девственницу, ты пожелал убить мать.
Жильбер не отвечал. Сам непроизвольно опьяняя себя гневом, Филипп снова занес над ним руку в порыве ярости. Юноша не оказывал сопротивления.
— Ты не мужчина! — воскликнул Филипа, безжалостно тряся его. — Ты жалкое подобие мужчины! Даже не защищаешься! Я задушу тебя, слышишь? Ну защищайся же, трус! Трус! Убийца!
Жильбер чувствовал, что стальные пальцы врага смыкаются у него на горле; он выпрямился, напрягся и с львиной силой одним движением плеч отбросил от себя Филиппа, а затем скрестил руки на груди.
— Вы видите, — сказал он, — что я мог бы защищаться, если бы хотел: но зачем? Вы уже схватились за ружье. Пожалуй, я предпочитаю получить пулю, чем быть разорванным на куски или погибнуть от унизительных побоев.
В самом деле, Филипп взял было в руки ружье, но, услышав эти слова, выпустил его.
— Нет, — прошептал он.
Потом громко обратился к Жильберу:
— Куда ты едешь? Как ты сюда попал?
— Я пассажир «Адониса».
— Значит, ты прятался? Ты меня видел?
— Я даже не знал, что вы на борту.
— Лжешь!
— Нет, не лгу.
— Тогда почему я тебя не видел?
— Потому что я выходил из каюты только по ночам.
— Вот видишь, значит, ты прячешься!
— Да, конечно.
— От меня?
— Да нет же, я еду в Америку с поручением, и мне велено скрываться. Поэтому капитан поместил меня отдельно.
— А я утверждаю, что ты прячешься от меня. Ты желаешь скрыть ребенка, которого похитил.
— Ребенка! — воскликнул Жильбер.
— Да, ты похитил и увез с собой ребенка, надеясь когда-нибудь воспользоваться им как оружием и извлечь из этого выгоду для себя, негодяй!
Жильбер покачал головой.
— Я забрал ребенка, — сказал он, — чтобы никто не учил его презирать отца и отрекаться от него.
Филипп перевел дух.
— Если это правда, — вымолвил он, — если я могу тебе верить, значит, ты все же не так подл, как я думал. Но ты вор, почему бы тебе не быть и лгуном?
— Вор! Это я — вор?
— Ты украл ребенка!
— Это мой сын! Мой! Взять свое, сударь, не значит украсть.
— Слушай, — возразил Филипп, дрожа от ярости, — только что я был готов тебя убить. Я поклялся, что убью тебя, у меня было на это право.
Жильбер не отвечал.
— Теперь Господь просветил меня. Господь поставил тебя на моем пути словно для того, чтобы сказать мне: мщение бесполезно; мстит только тот, от кого отвернулся Бог… Я не убью тебя, я лишь разрушу нагромождение зла, которое ты возвел. В этом ребенке заключен источник твоего будущего; ты сей же час вернешь мне ребенка.