Страница 128 из 160
В глубоком волнении взялся он за молоток у ворот этого подозрительного дома, где, как он считал, навсегда погребены покой и честь несчастной Андреа. Однако, призвав на помощь волю, он быстро справился с охватившими его негодованием и брезгливостью, чтобы не растерять силы, которые могли ему еще понадобиться.
Итак, он довольно уверенно постучал, и ворота, как обычно, распахнулись.
Держа лошадь под уздцы, Филипп вошел во двор.
Однако не прошел он и несколько шагов, как Фриц, выйдя из передней и задержавшись на верхней ступеньке лестницы, остановил его вопросом:
— Что вам угодно, сударь?
Филипп вздрогнул, словно натолкнувшись на непредвиденное препятствие.
Нахмурившись, он бросил взгляд на немца, как будто тот вышел за рамки обычных обязанностей слуги.
— Я хочу поговорить с хозяином этого дома, — ответил Филипп, пропуская поводья в кольцо в стене и направляясь к дверям.
— Его сиятельство отсутствует, — сообщил Фриц, однако с учтивостью хорошо вышколенного слуги пропустил Филиппа.
Странное дело, Филипп ожидал чего угодно, но только не этого простого ответа.
На секунду молодой человек растерялся.
— Где я могу его найти? — наконец спросил он.
— Не знаю, сударь.
— Но вы же должны знать.
— Прошу прощения, сударь, его сиятельство передо мной не отчитывается.
— Друг мой, — продолжал настаивать Филипп, — мне обязательно нужно сегодня же вечером поговорить с вашим хозяином.
— Вряд ли это возможно.
— Но у меня к нему дело первостепенной важности.
Фриц молча поклонился.
— Стало быть, он куда-то уехал?
— Да, сударь.
— Но он вернется?
— Не думаю, сударь.
— Не думаете?
— Нет, сударь.
— Прекрасно, — начиная выходить из себя, проговорил Филипп, — передайте тогда вашему хозяину…
— Но я уже имел честь вам доложить, сударь, что его нет дома, — невозмутимо прервал Фриц.
— Я знаю, что значит приказ никого не принимать, — продолжал Филипп, — и понимаю вас, мой друг, однако этот приказ не может относиться ко мне, так как ваш хозяин меня не ждет: я явился к нему неожиданно.
— Приказ относится ко всем, сударь, — сорвалось с языка у Фрица.
— Ах, раз есть такой приказ, значит, граф Феникс дома? — воспользовался Филипп промахом слуги.
— И что из того? — осведомился Фриц, которого подобная настойчивость уже начала раздражать.
— Я его подожду.
— Повторяю вам, его сиятельства нет дома, — процедил Фриц. — Недавно здесь был пожар, поэтому в доме жить нельзя.
— Но ты же живешь тут? — сорвалось с языка теперь уже у Филиппа.
— Я живу как сторож.
Филипп пожал плечами, желая показать, что не верит ни единому слову слуги.
Фриц начал сердиться.
— Впрочем, — снова заговорил он, — независимо от того, дома его сиятельство или нет, у нас не принято — в его присутствии или в отсутствии — впускать тех, кто намерен силой ворваться в дом. Так что если вы не подчинитесь нашим правилам, мне придется…
Фриц замолк.
— Что же тебе придется? — поинтересовался Филипп.
— Выставить вас, — спокойно докончил Фриц.
— Тебе? — сверкнув глазами, воскликнул Филипп.
— Мне, — подтвердил Фриц, который согласно свойству своей нации, чем сильнее сердился, тем более хладнокровный вид принимал.
Затем он шагнул к молодому человеку. Тот вне себя от возмущения выхватил шпагу.
Не моргнув и глазом при виде шпаги и не зовя никого на подмогу, возможно, потому что был один, Фриц сорвал со стены рогатину с коротким железным острием и, ринувшись на Филиппа, приемом скорее бойца на палках, нежели фехтовальщика, одним ударом переломил шпагу молодого человека.
Издав гневный вопль, Филипп в свою очередь кинулся к стене, чтобы завладеть каким-нибудь оружием.
В этот миг потайная дверь в коридор отворилась, и в темном дверном проеме появился граф.
— Что здесь происходит, Фриц? — осведомился он.
— Ничего, сударь, — ответил слуга, чуть опуская рогатину, но заслоня ею хозяина, который, стоя на ступеньке потайной лестницы, возвышался над ним на полкорпуса.
— Скажите, граф, — вмешался Филипп, — у вас в стране принято встречать дворянина с рогатиной в руках или это особенность только вашего знатного дома?
По знаку хозяина Фриц опустил рогатину и поставил ее в угол передней.
— Кто вы такой, сударь? — осведомился граф, плохо различая лицо Филиппа в свете лампы, горевшей в прихожей.
— Человек, который непременно хочет с вами поговорить.
— Хочет?
— Да, хочет.
— Это слово вполне извиняет Фрица, сударь; я не хочу ни с кем разговаривать и, находясь у себя дома, отказываю в праве говорить со мною кому бы то ни было. Стало быть, вы не правы, но, — вздохнув, прибавил Бальзамо, — я прощаю вас при условии, что вы уйдете и не будете более нарушать мой покой.
— Хорошенькое дело! — вскричал Филипп. — Вы требуете покоя, хотя сами отняли его у меня!
— Я отнял у вас покой? — переспросил граф.
— Я — Филипп де Таверне! — громко объявил молодой человек, считая, что для графа этим именем будет все сказано.
— Филипп де Таверне? — откликнулся граф. — Ваш отец, сударь, прекрасно принял меня в своем замке, поэтому добро пожаловать ко мне.
— Ну мне повезло, — пробормотал Филипп.
— Благоволите следовать за мной, сударь.
Бальзамо притворил дверь потайной лестницы и повел Филиппа в гостиную, где перед нашими глазами уже прошли некоторые сцены этой истории, в частности, самая последняя — встреча пяти мастеров.
В гостиной горел свет, словно здесь кого-то ждали, однако было очевидно, что так уж заведено в роскошном доме графа.
— Добрый вечер, господин де Таверне, — произнес Бальзамо своим мягким, бархатным голосом, звук которого заставил Филиппа взглянуть на его обладателя.
Но, увидев лицо графа, Филипп попятился.
Поистине граф скорей походил на собственную тень: глубоко запавшие глаза были тусклы, у рта обозначились две складки, а исхудавшее, бритое лицо, на котором выступили все кости, стало похоже на голый череп.
Филипп был совершенно сражен. Бальзамо заметил изумление молодого человека, и горестная улыбка тронула его бледные губы.
— Сударь, — промолвил он, — приношу вам извинения за моего слугу, но, по правде говоря, он выполнял мое распоряжение, а вы, если позволите, были не правы, ворвавшись сюда.
— Вы прекрасно понимаете, сударь, — ответил Филипп, — что в жизни бывают порой крайние обстоятельства; именно в таком положении я и оказался.
Бальзамо промолчал.
— Я хотел видеть вас, — продолжал Филипп, — и поговорить с вами. Чтобы проникнуть к вам в дом, я готов был рисковать жизнью.
Бальзамо продолжал молча смотреть на молодого человека в надежде на какие-то пояснения, требовать которых у него не было ни любопытства, ни сил.
— Наконец-то вы в моих руках, — говорил далее Филипп, — и мы можем объясниться, если позволите, но прежде благоволите отослать вашего человека.
И Филипп указал пальцем на Фрица, поднимавшего штору и как будто ожидавшего распоряжений хозяина относительно докучливого посетителя.
Бальзамо устремил на Филиппа взгляд, желая проникнуть в его намерения, однако, оказавшись перед человеком, равным ему по рангу и происхождению, Филипп вновь обрел спокойствие и силу и был непроницаем.
Тогда Бальзамо движением головы или, точнее, бровей отослал Фрица, и собеседники уселись друг против друга: Филипп — спиною к камину, Бальзамо — облокотившись о столик.
— Прошу вас, сударь, говорить быстро и ясно, — промолвил Бальзамо, — так как я слушаю вас лишь из благорасположения и, предупреждаю, скоро устаю.
— Я буду говорить так, как сочту нужным, сударь, — возразил Филипп, — и пусть это вам не понравится, но начну с вопросов.
Услыхав эти слова, Бальзамо резко сдвинул брови, и в глазах у него сверкнула молния.
Слова эти столько ему напомнили, что Филипп содрогнулся бы, узнав, что шевельнулось в сердце его собеседника.