Страница 117 из 160
— Так вот, во время фейерверка от искры обязательно обгорает чей-нибудь парик, а кое-кто и без шляпы остается.
Герцог потрогал рукою парик и бросил взгляд на свою шляпу.
— Вот-вот, — подтвердила г-жа Дюбарри. — Однако вы вернулись, это хорошо. А мне, господин д'Эгийон может это подтвердить, безумно весело, и знаете почему?
— Графиня, графиня, вы снова хотите сказать мне какую-то колкость?
— Да, но это будет уже последняя.
— Ладно, говорите.
— Мне весело, маршал, потому что ваше возвращение предвещает хорошую погоду.
Ришелье поклонился.
— Да, — продолжала графиня, — вы похожи на тех поэтических птичек, что предвещают затишье. Как они называются, господин д'Эгийон, вы ведь у нас поэт?
— Зимородки, сударыня.
— Вот именно! Ах, маршал, надеюсь, вы не сердитесь, что я сравнила вас с птицами, у которых такое милое имя.
— Не сержусь, сударыня, — ответил Ришелье, скорчив гримасу, означавшую, что он удовлетворен, а это в свою очередь сулило очередную гадость с его стороны, — я не сержусь, тем более что сравнение верное.
— Вот видите!
— Да, я привез хорошие, превосходные новости.
— Ого! — заметила графиня.
— Какие же? — осведомился д'Эгийон.
— Бог мой, ну зачем вы так спешите, дайте маршалу подготовиться, — бросила г-жа Дюбарри.
— Бес меня так и подзуживает, и я должен сообщить их прямо сейчас; мои новости вполне созрели и даже уже, пожалуй, перестоялись.
— Если вы, маршал, привезли нам какое-нибудь старье…
— Ну это уже ваше дело: хотите берите, хотите — нет.
— Ладно, так уж и быть, говорите.
— Похоже, графиня, что король попал в западню.
— В западню?
— Да, окончательно и бесповоротно.
— В какую западню?
— В ту, что вы ему расставили.
— Я расставила западню королю? — удивилась графиня.
— Силы небесные! Вам ли не знать об этом?
— Честное слово, не знаю.
— Не очень-то красиво с вашей стороны, графиня, вводить меня в заблуждение.
— Да ничего подобного, маршал. Объяснитесь же, умоляю вас.
— Да, дядюшка, объяснитесь, — поддержал д'Эгийон, который за двусмысленной улыбкой маршала почуял какую-то пакость. — Графиня в нетерпении.
— Старый герцог повернулся к племяннику.
— Если графиня не посвятила вас в свои планы, милый д'Эгийон, видит Бог, это очень странно. Но в таком случае дело обстоит гораздо серьезнее, нежели я предполагал.
— Посвятила? Меня, дядюшка?
— Посвятила герцога?
— А кого же другого? Послушайте-ка, давайте откровенно: разве наш несчастный герцог д'Эгийон, сыгравший такую важную роль, не участвует в вашем маленьком заговоре против его величества?
Г-жа Дюбарри вспыхнула. Было еще так рано, что она не успела ни нарумяниться, ни приклеить мушки, поэтому еще могла краснеть.
Однако это было опасно.
— Вы оба от удивления так широко распахнули свои красивые глаза, что мне придется рассказать вам о ваших же делах.
— Расскажите, расскажите, — в один голос попросили герцог и графиня.
— Благодаря своей необыкновенной проницательности король все понял и испугался.
— Да что же он понял? — спросила графиня. — Ей-богу, маршал, я сгораю от любопытства.
— Но вы же, кажется, с моим чудным племянником так понимаете друг друга, что…
Д'Эгийон побледнел; взгляд его, обращенный на графиню, явно говорил: «Вот видите, я был уверен, без гадости не обойдется».
В подобных случаях женщины проявляют смелость куда большую, нежели мужчины. Графиня немедля бросилась в битву:
— Герцог, когда вы играете роль сфинкса, я страшусь любых загадок: мне кажется, что раньше или позже я непременно буду съедена. Избавьте же меня от беспокойства, и если это шутка, то позвольте счесть ее дурной.
— Дурной? Напротив, графиня, она великолепна, — воскликнул Ришелье. — Я, понятное дело, имею в виду вашу шутку, а не свою.
— Не понимаю вас, маршал, — заявила г-жа Дюбарри, нетерпеливо топнув крохотной ножкой.
— Ну-ну, графиня, не будьте столь самолюбивы, — продолжал Ришелье. — Итак, вы опасались, как бы король не увлекся мадемуазель де Таверне. Ох, только не спорьте, для меня это совершенно очевидно.
— Да, это так, не скрою.
— И когда у вас появились подобные опасения, вам захотелось побольнее уязвить его величество.
— И этого не отрицаю. Что ж дальше?
— Сейчас, графиня, сейчас. Однако, чтобы уязвить его величество, кожа у которого довольно груба, вам нужно было выбрать стрекало поострее[122]… Экая скверная получилась игра слов! Вы не находите?
И маршал разразился хохотом, то ли деланным, то ли искренним, поскольку во время взрывов этого веселья ему было удобнее наблюдать озабоченными лицами своих жертв.
— А почему, дядюшка, вы тут усмотрели игру слов? — осведомился д’Эгийон, который первым пришел в себя и в свою очередь решил поиграть в простодушие.
— А ты не понял? — удивился маршал. — Ну тем лучше, она вышла довольно пакостной. Я просто хотел сказать, что графиня, желая вызвать ревность короля, выбрала для этого весьма приятного и неглупого дворянина — в общем, чудо природы.
— И от кого же вы это слышали? — вскричала графиня, впадая в ярость, что свойственно могущественным людям, когда они не правы.
— От кого? Да все говорят, сударыня.
— Все — значит, никто, и вам, герцог, это прекрасно известно.
— Вовсе нет, сударыня, все — это сто тысяч одних версальцев, это шестьсот тысяч парижан, это двадцать пять миллионов французов. И заметьте, я не беру в расчет Гаагу, Гамбург, Роттердам, Лондон, Берлин, где издается достаточно газет, пишущих о парижских делах.
— И что же говорят в Версале, Париже, Франции, Гааге, Гамбурге, Роттердаме, Лондоне и Берлине?
— Говорят, что вы — самая остроумная и очаровательная женщина в Европе. И еще говорят, что благодаря искусной военной хитрости — сделав вид, будто завели себе любовника…
— Любовника? Помилуйте, на чем же основано это нелепое обвинение?
— Обвинение, графиня? Что вы, это дань восхищения. Все знают, что в действительности дело обстоит не так, и восхищаются военной хитростью. На чем основано это всеобщее восхищение и восторг, спросите вы? На вашей блистательной сообразительности и присутствии духа, на вашей мудрой тактике: вам ведь удалось невероятно искусно создать видимость, что в ту ночь вы находились в одиночестве — в ту самую ночь, когда у вас были я, король и господин д'Эгийон и когда я ушел от вас первым, король вторым, а господин д'Эгийон третьим.
— Хорошо, заканчивайте.
— А дальше вы обставили все так, словно остались наедине д'Эгийоном, как будто он ваш любовник, а утром он не без некоторого шума покинул Люсьенну, опять-таки как ваш любовник, чтобы несколько болванов и простецов, вроде меня, к примеру, увидели его стали кричать об этом на всех углах и чтобы король узнал об этом испугался и быстренько оставил малютку Таверне, дабы не потерять вас.
Г-жа Дюбарри и д'Эгийон не знали, как им держаться дальше.
Однако Ришелье нимало не смущался их взглядами и жестами; казалось, его внимание было занято исключительно табакеркой и жабо.
— И в итоге, — продолжал маршал, оправляя жабо, — очень похоже, что король расстался с этой малюткой.
— Герцог, — процедила г-жа Дюбарри, — заявляю вам, что я не поняла ни слова из ваших фантазий, и уверена, что, услышь их король, он понял бы не больше моего.
— В самом деле? — бросил герцог.
— Да, в самом деле. И вы, и весь свет приписываете мне предприимчивость, какою я не обладаю: у меня и в мыслях не было возбудить ревность его величества теми средствами, о которых вы говорите.
— Графиня!
— Уверяю вас.
— Графиня, истинный дипломат, а ведь лучшие дипломаты — женщины, никогда понапрасну не признается, что хитрил. Как бывший посол я знаю, что в политике существует правило: «Никому не рассказывай о средстве, которое помогло однажды, потому что оно может оказаться полезным еще раз».
122
Фамилия «Эгийон» в переводе с французского означает «стрекало», «шип», «колючка».