Страница 80 из 125
— Ах, — сказала Клер, я не знаю, должна ли я принять ваше предложение: вы доказали, что сердце у вас очень благородное, но и очень влюбчивое.
— Послушайте, — продолжал Каноль, — я готов умереть, чтобы избавить вас хоть от одной слезинки, и без сострадания заставляю плакать ту, о которой вы говорите. Бедняжка! У нее множество врагов, даже незнакомые с ней проклинают ее. У вас, напротив, кругом одни друзья. Даже незнакомые с вами уважают вас, а все ваши знакомые любят. Судите же, какая разница в моих чувствах к вам и к ней: привязанность к Нанон порождена моей совестью, любовь к вам — моим сердцем.
— Благодарю, друг мой. Но, может быть, вы покоряетесь минутному увлечению, потому что я здесь, с вами, а потом будете раскаиваться? Так взвесьте слова мои хорошенько. Даю вам сроку на размышление до завтра. Если хотите передать что-нибудь мадемуазель де Лартиг, если хотите ехать к ней, то вы свободны, Каноль: я возьму вас за руку и сама выведу за бордоскую заставу.
— Сударыня, не нужно ждать до завтра, — отвечал Каноль. — С пылающим сердцем, однако ж я в полном рассудке и повторяю вам: люблю вас, люблю только вас, всегда буду любить только вас!
— Благодарю, благодарю, друг мой! — воскликнула Клер, отодвигая решетку и протягивая ему руку. — Вот вам моя рука и мое сердце.
Каноль покрыл ее руку поцелуями.
— Помпей подает мне знак, что пора идти, — сказала Клер. — По всей вероятности, хотят запереть церковь. Прощайте, друг мой, или лучше до свидания! Завтра вы узнаете, что я хочу сделать для вас, то есть для нас. Завтра вы будете счастливы, потому что я буду счастлива.
И не в силах более скрывать чувства, которое влекло ее к молодому человеку, она взяла руку Каноля, поцеловала ее и убежала, оставив барона в невыразимом восторге, словно небесное пение ангелов звучало в его сердце.
XIII
Между тем, как говорила Нанон, король, королева, кардинал Мазарини и маршал де Ла Мельере выступили в поход, чтобы наказать непокорный город, который дерзнул открыто встать на сторону принцев. Они приближались медленно, но все-таки приближались.
Приехав в Либурн, король принял депутацию жителей Бордо. Они уверяли его в своей преданности и уважении. При тогдашнем положении дел такие заверения были довольно странными.
Королева приняла посланных со всей надменностью принцессы австрийского дома.
— Господа, — отвечала она им, — мы проследуем через Вер, и скоро будем иметь случай лично удостовериться, так ли искренни ваша преданность и ваше почтение, как вы уверяете.
При слове «Вер» депутаты, по-видимому знавшие какое-нибудь особенное обстоятельство, неизвестное королеве, посмотрели друг на друга с беспокойством. Анна Австрийская, от которой ничто не могло скрыться, тотчас заметила их смущение.
— Сейчас же отправимся в Вер, — сказала она. — Так как, по словам герцога д’Эпернона, это сильная крепость, то там поместим мы короля.
Потом, повернувшись к капитану своей личной стражи Гито и к прочим лицам свиты, спросила:
— Кто комендант в Вере?
— Кто-то новый, ваше величество, — отвечал Гито.
— Человек надежный, надеюсь? — продолжала Анна Австрийская, нахмурив брови.
— Это человек герцога д’Эпернона.
Лицо королевы прояснилось.
— Если так, скорее в путь! — приказала она.
Герцог де Ла Мельере, однако, возразил ей:
— Ваше величество вольны делать все, что вам угодно, но лучше бы не расставаться с армией и не уезжать вперед. Вступление короля в верскую цитадель в сопровождении войска произвело бы хорошее впечатление — подданные короля должны знать его силу: она ободряет верных и устрашает изменников.
— Мне кажется, что господин маршал совершенно прав, — сказал кардинал Мазарини.
— А я говорю, что он ошибается, — отвечала королева. — До самого Бордо нам нечего опасаться; король силен своим званием, а не войском. Его личной охраны вполне достаточно.
Маршал опустил голову в знак повиновения.
— Приказывайте, ваше величество, — сказал он, — ведь вы королева.
Королева подозвала Гито и приказала ему собрать гвардейцев, мушкетеров и шеволежеров. Король сел на лошадь и поехал впереди их. Племянница кардинала Мазарини и придворные дамы сели в карету.
Тотчас же они отправились в Вер. Армия следовала сзади. До Вера оставалось только десять льё, и, стало быть, войска могли подойти к крепости часа через три или четыре после короля. Армию хотели поставить на левом берегу Дордони.
Королю было только двенадцать лет, но он уже превосходно ездил верхом, ловко управлял лошадью и отличался той фамильной гордостью, которая впоследствии сделала его самым требовательным из европейских королей в отношении этикета. Воспитанный на глазах королевы, но угнетаемый вечной скаредностью кардинала, который заставлял его нуждаться в самом необходимом, он с бешеным нетерпением ждал, когда пробьет час его совершеннолетия, которое наступало 5 сентября будущего года, и иногда в его детских капризах уже проявлялось то королевское своеволие, которым он отличался впоследствии. Эта экспедиция ему очень нравилась: он переставал считаться мальчиком, учился военному делу, привыкал пользоваться королевской властью.
Он гордо ехал то у кареты, причем кланялся королеве и заглядывался на госпожу де Фронтенак, в которую (как уверяли) он был влюблен; то впереди гвардии, разговаривая с маршалом де Ла Мельере и со старым Гито о походах Людовика XIII и подвигах покойного кардинала.
Беседуя и подвигаясь вперед, они увидели наконец башни и галереи крепости Вер. Погода была превосходная, местоположение — живописное. Солнце золотило реку косыми лучами; можно было подумать, что двор едет на прогулку; королева казалась веселой и довольной. Король ехал между маршалом де Ла Мельере и Гито и смотрел на крепость, в которой не было видно движения, хотя, по всей вероятности, часовые, расхаживавшие около башен, видели блестящий авангард королевской армии.
Карета королевы поехала побыстрее и поравнялась с королем.
— Послушайте, — сказал Мазарини маршалу, — меня удивляет одна вещь.
— Какая, монсеньер?
— Обыкновенно, мне кажется, коменданты должны знать, что происходит около их крепостей, и, когда королю угодно удостоить крепость посещением, они должны выслать, по крайней мере, депутацию.
— Ну, — сказала королева, засмеявшись громко, но принужденно, — что за церемонии! Они совершенно не нужны, я требую только верности.
Маршал закрыл лицо платком, чтобы скрыть если не гримасу, то во всяком случае желание ее сделать.
— Но в самом деле, они там не шевелятся! — сказал юный король, недовольный таким забвением правил этикета, на котором он впоследствии строил все свое величие.
— Государь, — отвечала Анна Австрийская, — господа де Ла Мельере и Гито скажут вам, что первая обязанность всякого коменданта, особенно во враждебной стране, — это опасаться всяких неожиданностей, держаться осторожно за стенами, чтобы его не захватили врасплох. Разве вы не видите на цитадели ваше знамя, знамя Генриха IV и Франциска I?
И она гордо указала на эту знаменательную эмблему, которая доказывала, что королева не обманывается в своих надеждах.
Кортеж подвигался вперед; вдруг ехавшие увидели земляное укрепление, которое, по-видимому, было сооружено очень недавно.
— Ага, — сказал маршал, — видно, комендант действительно знаток своего дела! Аванпост выбран удачно и ретраншемент ловко очерчен.
Королева выглянула из кареты, а король приподнялся на стременах.
Один часовой ходил по укреплению, построенному в виде полумесяца, которое, впрочем, казалось таким же пустынным и безмолвным, как и крепость.
— Все равно, хотя я не солдат, — сказал Мазарини, — хотя вовсе не знаю военных обязанностей коменданта, однако такое пренебрежение к особе короля кажется мне очень странным.
— Во всяком случае поедем вперед, — сказал маршал, — и узнаем, что это значит.
Когда маленький отряд подъехал шагов на сто к укреплению, часовой, до сих пор ходивший взад и вперед, остановился, посмотрел и закричал: