Страница 28 из 125
Дуэнья с левой стороны — маркиза де Турвиль; она не отваживается писать романов, но сочиняет в политике. Она не сражалась лично, как храбрый Помпей, и, подобно ему, не получала раны в битве при Корби; зато муж ее, довольно уважаемый военачальник, был ранен при Ла-Рошели и убит при Фрейбурге. Получив в наследство его родовое имение, маркиза вообразила, что одновременно унаследовала и его военный гений. С тех пор как она приехала к принцессам в Шантийи, она составила уже три плана кампании, которые поочередно возбуждали восторг у придворных дам и от которых не то чтобы отказались, а, так сказать, отложили их до той минуты, когда будут обнажены шпаги и отброшены ножны. Она не смеет надеть мундир мужа, хотя ей очень хочется этого; но его меч висит в ее комнате над изголовьем постели, и иногда, когда маркиза бывает одна, она с самым воинственным видом вынимает его из ножен.
Шантийи, несмотря на свой праздничный вид, на самом деле огромная казарма, и если поискать хорошенько, то найдешь там порох в погребах и штыки в чаще деревьев.
Все три дамы во время печальной прогулки при каждом повороте подходят к главным воротам и, кажется, поджидают появления какого-то важного вестника; уже несколько раз вдовствующая принцесса повторила, покачивая головой и вздыхая:
— Нам не будет удачи, дочь моя, мы только опозорим себя.
— Надобно хоть чем-нибудь платить за великую славу, — возразила маркиза де Турвиль со своим обычным неприятным выражением лица. — Нет победы без борьбы!
— Если нам не будет удачи, если мы будем побеждены, — сказала молодая принцесса, — мы отомстим за себя.
— Сударыня, — сказала вдовствующая принцесса, — если мы потерпим неудачу, это будет означать, что принца победил Бог. Не намерены же вы мстить Богу?
Молодая принцесса склонилась перед величественным смирением свекрови. Эти три дамы, раскланиваясь таким образом и состязаясь в лести, весьма смахивали на епископа с двумя дьяконами, использующих обращение к Богу как предлог для взаимных восхвалений.
— Никто ничего не пишет нам, — пробормотала вдовствующая принцесса, — ни Тюренн, ни Ларошфуко, ни Буйон! Все замолкли разом!
— Нет и денег! — прибавила маркиза де Турвиль.
— И на кого надеяться, — сказала молодая принцесса, — если даже Клер забыла нас?
— Да кто же сказал вам, дочь моя, что виконтесса де Канб вас забыла?
— Она не едет!
— Может быть, ее задержали: все дороги охраняются армией господина де Сент-Эньяна, вы сами это знаете.
— Так она могла бы написать.
— Как может доверить она бумаге такую важную тайну — переход такого большого города, как Бордо, на сторону принцев!.. Нет, не это беспокоит меня более всего.
— Притом же, — прибавила маркиза, — в одном из трех планов, которые я имела счастье представить на рассмотрение вашего высочества, предполагалось поднять всю Гиень.
— Да, да, и мы воспользуемся им, если будет нужно, — отвечала принцесса. — Но я соглашаюсь с мнением матушки и начинаю думать, что с Клер случилось какое-нибудь несчастье, иначе она была бы уже здесь. Может быть, ее фермеры не сдержали слова: эти дрянные люди всегда пользуются случаем не платить денег, когда такой случай представляется. Притом откуда нам знать, как поведут себя жители Гиени, несмотря на все свои обещания?.. Ведь они гасконцы!
— Болтуны! — прибавила маркиза де Турвиль. — Лично они очень храбры, это правда, но они прескверные солдаты, годные только на то, чтобы кричать «Да здравствует принц!», когда они боятся Испанца; и больше ничего.
— Однако ж они питают сильное отвращение к герцогу д’Эпернону, — сказала вдовствующая принцесса. — Они повесили его чучело в Ажене и обещали повесить его самого в Бордо, если он туда вернется когда-нибудь.
— А он, верно, вернулся и повесил их самих, — возразила молодая принцесса с досадой.
— И во всем этом виноват, — заявила маркиза де Турвиль, — господин Ленэ. Господин Пьер Ленэ, — добавила она со страстью, — этот упрямый советник, которого вам непременно угодно держать при себе, а он только мешает исполнению наших намерений. Если б он не отверг второго моего плана, который имел целью, как вы изволите помнить, внезапное взятие замка Вер, острова Сен-Жорж и крепости Бле, то мы держали бы теперь Бордо в осаде и город вынужден был бы сдаться.
— А по-моему, с дозволения их высочеств, будет гораздо лучше, если Бордо сам отдаст себя в наше распоряжение, — послышался за спиной маркизы де Турвиль голос, в котором уважение смешивалось с иронией. — Город капитулирующий уступает силе и ничем не обязывает себя; город, который открывает ворота добровольно, поневоле должен быть верным тому, на чью сторону перешел, до конца.
Все три дамы обернулись и увидели Пьера Ленэ, который приблизился к ним, когда они шли к главным воротам замка, куда то и дело обращались их взгляды. Он вышел из маленькой двери, расположенной на одном уровне с террасой, и подошел к ним сзади.
Слова маркизы де Турвиль были отчасти справедливы. Пьер Ленэ, советник принца Конде, человек холодный, ученый и серьезный, получил от заключенного принца поручение наблюдать за друзьями и врагами; и надо признаться, ему было труднее удерживать безрассудное усердие приверженцев принца, которые только могли повредить делу, чем разрушать враждебные происки его противников. Но он был ловок и предусмотрителен, как адвокат, привык и к судейскому крючкотворству, и к дворцовым хитростям. Обычно он торжествовал над ними победу, подведя какую-нибудь ловкую контрмину или благодаря своей непоколебимой твердости. Впрочем, лучшие и упорнейшие битвы приходилось ему выдерживать в самом Шантийи. Самолюбие маркизы де Турвиль, нетерпение молодой и аристократическое упрямство вдовствующей принцессы были сравнимы с хитростью Мазарини, с надменностью Анны Австрийской и с нерешительностью парламента.
Ленэ, которому принцы поручили всю корреспонденцию, принял за правило сообщать принцессам новости только по мере необходимости и оставил за собой право судить о сроке этой необходимости. Он решил так потому, что множество его планов из-за болтливости друзей стали известны его врагам, ибо женская дипломатия не всегда основана на тайне, этом первейшем правиле дипломатии мужчин.
Обе принцессы, ценившие, несмотря на частые его возражения, усердие и особенно услуги Пьера Ленэ, встретили советника дружеским жестом. На устах вдовы показалась даже улыбка.
— Ну, любезный Ленэ, — сказала она, — вы слышали, маркиза де Турвиль жаловалась или, лучше сказать, жалела нас: все идет хуже и хуже… Ах! Наши дела, любезный Ленэ, наши дела!
— Обстоятельства представляются мне не такими мрачными, как они кажутся вашему высочеству, — отвечал Ленэ. — Я очень надеюсь на время и на изменчивое счастье. Вы изволите знать поговорку: «Кто умеет ждать, тому все приходит вовремя».
— Время, перемена счастья — все это философия, господин Ленэ, а не политика, — сказала принцесса.
Ленэ улыбнулся.
— Философия полезна всегда и везде, — отвечал он, — и особенно в политике. Она учит не заноситься при успехе и не падать духом в беде.
— Все равно, — возразила маркиза де Турвиль, — по-моему, лучше бы увидеть курьера, чем слушать ваши истины. Не так ли, ваше высочество?
— Конечно. Я согласна с вами, — отвечала мадам Конде.
— Так ваше высочество будете довольны, потому что увидите сегодня трех курьеров, — сказал Пьер Ленэ с прежним хладнокровием.
— Как? Трех?
— Точно так, ваше высочество. Первого видели на дороге из Бордо, второй едет из Стене, а третий — от Ларошфуко.
Обе принцессы вскрикнули от радостного удивления. Маркиза закусила губы.
— Мне кажется, дорогой господин Пьер, — сказала она с ужимками, желая скрыть досаду и позолотить свои колкие слова, — такой искусный колдун, как вы, не должен останавливаться на половине пути. Рассказав нам о курьерах, он должен бы в то же время и передать, что содержится в депешах.
— Мое колдовство, — скромно отвечал Ленэ, — не простирается так далеко и ограничивается желанием быть верным слугой. Я докладываю, а не угадываю.