Страница 110 из 125
Только один человек, солдат, сидевший на лошади, показал ему мушкет.
— Ковиньяк! Это Ковиньяк! — вскричал Каноль, хватаясь за лестницу обеими руками, которых ему не связали.
Ковиньяк своим оружием подал знак тому, которого не мог спасти, и прицелился.
Каноль понял его.
— Да! Да! — вскричал он, кивнув головой.
Теперь скажем, каким образом Ковиньяк попал на эспланаду.
IV
Мы видели, что Ковиньяк выехал из Либурна, и знаем, с какой целью.
Доехав до своих солдат, находившихся под командой Фергюзона, он на некоторое время остановился. Не для отдыха, а для исполнения намерения, которое было придумано его изобретательным умом не более как за полчаса во время быстрой езды.
Во-первых, он сказал себе, и весьма справедливо, что если он явится к принцессе после известных нам происшествий, то мадам Конде, приказавшая повесить Каноля, против которого она ничего не имела, верно, не преминет повесить его, Ковиньяка, которого она могла упрекать во многом. Стало быть, поручение его будет исполнено только отчасти, то есть Каноль, возможно, будет спасен, а самого его повесят… Поэтому он быстро обменялся платьем с одним из своих солдат, велел Барраба, менее известному принцессе, надеть лучший его кафтан и вместе с ним во весь опор поскакал по дороге в Бордо. Одно только беспокоило его: содержание письма, которое ему предстояло предъявить и которое сестра его написала с полным убеждением, что для спасения Каноля стоит только показать эту бумагу принцессе. Беспокойство его возросло до такой степени, что он решился просто-напросто прочесть письмо, уверяя себя, что самый лучший дипломат не может успешно вести переговоры, если не знает до конца дела, которое ему поручено. Притом же, надо сказать, Ковиньяк не грешил слишком большим доверием к ближнему, и Нанон, хотя была сестра его — а скорее даже именно поэтому, — однако могла с полным основанием сердиться на брата, во-первых, за приключение в Жольне, во-вторых, за неожиданное бегство из замка Тромпет; могла также, приняв на себя роль судьбы, возвратить все на свои места, то есть вернуть Ковиньяка в тюрьму, что, впрочем, было в традициях семьи.
Ковиньяк с легким сердцем распечатал и прочел письмо, запечатанное простым воском; оно произвело на него странное и горестное впечатление.
Вот что писала Нанон:
«Ваше высочество!
За смерть несчастного Ришона Вам нужна искупительная жертва, но не берите невинного, возьмите настоящую преступницу. Не хочу, чтобы господин де Каноль умер; убить его — значило бы мстить за убийство тоже убийством. Когда Вы будете читать это письмо, мне останется ехать до Бордо не более льё. Я еду со всем своим достоянием. Вы выдадите меня черни, которая ненавидит меня и уже два раза хотела меня задушить, а себе оставите мое богатство, которое доходит до двух миллионов. О Ваше высочество, на коленях молю оказать мне эту милость! Я отчасти причина нынешней войны: если я умру, провинция успокоится и Вы восторжествуете. Ваше высочество, прикажите отсрочить казнь на четверть часа. Вы освободите Каноля только тогда, когда я буду в Ваших руках; но тогда Вы отпустите его непременно, не так ли?
А я вечно буду Вашей почтительной и благодарной
Прочитав письмо, Ковиньяк изумился, почувствовав, что на сердце у него тяжело, а на глазах — слезы.
С минуту он просидел безмолвно и неподвижно, как бы не веря тому, что прочитал. Потом вдруг воскликнул:
— Стало быть, правда, что на свете есть люди сердца, великодушные из одного удовольствия быть великодушными! Что ж, черт возьми! Они увидят, что и я могу быть благородным, когда нужно!
Между тем он подъехал уже к городским воротам и отдал письмо Барраба со следующим коротким наставлением:
— Что бы тебе ни говорили, отвечай только: «От короля!», а письмо отдай непременно самой принцессе.
Барраба отправился ко дворцу, занимаемому принцессой, а Ковиньяк — к замку Тромпет.
Барраба не встретил препятствий; улицы были пусты, город казался мертвым, все жители бросились на эспланаду. У ворот дворца часовые хотели остановить его, но, как приказал ему Ковиньяк, он взмахнул письмом и громко закричал:
— От короля!.. От короля!
Часовые приняли его за придворного курьера и подняли свои алебарды.
Во дворец Барраба въехал так же, как в город.
Уже не в первый раз, как известно, достойный лейтенант метра Ковиньяка имел честь являться к принцессе Конде. Он спрыгнул с лошади и, зная дорогу, поспешно взбежал по лестнице, пробился сквозь испуганных лакеев до внутренних апартаментов; тут он остановился, потому что увидел принцессу и перед нею другую даму на коленях.
— О ваше высочество! Сжальтесь, во имя Неба! — говорила она.
— Клер, — отвечала принцесса, — оставь меня, будь рассудительна, вспомни, что мы отказались быть женщинами, как отказались от женского платья: мы помощники принца и должны покоряться только политическому расчету.
— Ах, ваше высочество! — вскричала Клер. — Для меня нет уже политических партий, нет политических расчетов, нет никаких мнений; у меня только он один в целом мире, и этот мир он должен покинуть. Когда это случится, мне останется только смерть!..
— Клер, дитя мое, я уж сказала тебе, что невозможно исполнить твою просьбу, — отвечала принцесса. — Они убили у нас Ришона, если мы не отплатим им тем же — мы обесчещены.
— О ваше высочество! Какое бесчестье в помиловании? Какое бесчестье в том, чтобы пользоваться привилегией, предоставленной владыке небесному и владыкам земным? Одно слово, ваше высочество! Он ждет, несчастный!
— Но ты с ума сошла, Клер. Я говорю тебе, что это невозможно.
— Но я сказала ему, что он спасен; показала ему акт о помиловании, подписанный вашей рукой; уверила его, что вернусь с подтверждением этой милости.
— Я помиловала с условием, что другой заплатит за него; почему упустили того?
— Каноль не виноват в этом бегстве, клянусь вам. Притом же тот еще не спасся, может быть, его найдут.
«Как бы не так!» — подумал Барраба, вошедший именно в эту минуту.
— Ваше высочество, его уведут… Ваше высочество, время бежит… Им надоест ждать!
— Ты права, Клер, — сказала принцесса. — Я приказала все кончить к одиннадцати часам; вот бьет одиннадцать, стало быть, все кончено.
Виконтесса вскрикнула и приподнялась; вставая, она встретилась лицом к лицу с Барраба.
— Кто вы? Что вам нужно? — вскричала она. — Уж не пришли ли вы известить о его смерти?
— Нет, сударыня, — отвечал Барраба, принимая самый приветливый вид. — Напротив, я хочу спасти его.
— Как? — вскричала виконтесса. — Говорите скорее!
— Тем, что отдам это письмо госпоже принцессе.
Виконтесса де Канб протянула руку, выхватила у посланного письмо и, подавая его принцессе, сказала:
— Не знаю, что написано в этом письме, но, во имя Неба, извольте прочесть.
Принцесса распечатала письмо и прочла вслух, а виконтесса де Канб, все более бледнея, с жадностью ловила каждое слово.
— От Нанон! — вскричала принцесса, прочитав письмо. — Нанон здесь! Нанон предается в наши руки! Где Ленэ? Где герцог? Эй, кто-нибудь!
— Я готов исполнить всякое поручение вашего высочества, — сказал Барраба.
— Спешите на эспланаду, туда, где совершается казнь: скажите, чтоб они остановились! Но нет, вам не поверят!
Принцесса схватила перо, написала на письме: «Остановить казнь!» и отдала Барраба. Он бросился из комнаты.
— О, — прошептала виконтесса, — она любит его больше, чем я, и к несчастью для меня, ей будет он обязан жизнью.
Сраженная этой мыслью, она упала в кресло, — она, которая мужественно встречала все удары этого ужасного дня.
Между тем Барраба не терял ни секунды; он не сошел, а слетел с лестницы, вскочил на лошадь и во всю прыть поскакал на эспланаду.
Пока Барраба был во дворце, Ковиньяк поехал прямо в замок Тромпет. Тут под прикрытием ночи, надвинув широкую шляпу до самых глаз, что сделало его неузнаваемым, он расспросил сторожей, узнал о подробностях собственного своего побега и о той цене, которую Каноль заплатит за него. Затем инстинктивно, сам не зная, что делает, он поскакал на эспланаду, в бешенстве шпорил лошадь, гнал ее сквозь толпу, убивая и давя встречных.