Страница 102 из 125
— Да, вы правы, — отвечал Ковиньяк, — она весьма достойная женщина, я жалею, что не всегда следовал ее наставлениям, но что делать? Если бы могли угадывать будущее, то не нуждались бы в Боге.
— А что с нею теперь? — спросил Каноль.
— Кто это знает? Бедняжка! Она, верно, в отчаянии не из-за меня, она даже не знает, что я в плену, а из-за вас. Она знает вашу участь, может быть!
— Успокойтесь, — сказал Каноль, — Ленэ не скажет, что вы брат Нанон; с другой стороны, герцогу де Ларошфуко нет причины выдавать вас. Стало быть, никто ничего не узнает.
— Если не узнают этого, так, верьте мне, узнают что-нибудь другое. Узнают, например, что я дал чистый бланк с подписью и что этот бланк… Ну да что уж там, постараемся забыть все это, если можно! Как жаль, что не несут вина! — продолжал он, оборачиваясь к двери. — Вино лучше всех других средств заставляет забывать…
— Крепитесь! Мужайтесь! — сказал ему Каноль.
— Неужели вы думаете, черт возьми, что я боюсь? Вы увидите меня в роковую минуту, когда мы пойдем гулять по эспланаде. Одно только беспокоит меня: что с нами сделают — расстреляют, или обезглавят, или повесят?
— Повесят! — вскричал Каноль. — Слава Создателю, мы дворяне! Нет, они не нанесут такого оскорбления дворянству.
— Увидите, что они найдут повод придраться к моему происхождению… А потом еще…
— Что такое?
— Кого из нас казнят прежде?
— Но, любезный друг, — сказал Каноль, — ради Бога, не думайте же о таких вещах!.. Смерть эта, которая так занимает вас, — дело еще не решенное. Нельзя судить, вынести приговор и казнить в одну и ту же ночь.
— Послушайте, — возразил Ковиньяк, — я был там, когда судили бедного Ришона, прими Господь его душу! И что же? Допрос, суд, казнь — все это продолжалось часа три или четыре. Положим, что здесь не так деятельны, потому что мадам Анна Австрийская — королева Франции, а мадам де Конде только принцесса крови, но все-таки нам достанется не более четырех или пяти часов. Вот уже прошло часа три, как нас арестовали, уже прошло часа два, как мы предстали перед судьями. По этому счету нам остается жить еще час или два. Немного!
— Во всяком случае, — заметил Каноль, — подождут зари для нашей казни.
— О, на это нельзя надеяться. Казнь при свете факелов — прекрасное зрелище; она стоит несколько дороже, правда, но принцесса Конде очень нуждается теперь в жителях Бордо и потому, может быть, решится на эту издержку.
— Тише, — сказал Каноль, — я слышу шаги.
— Черт возьми! — прошептал Ковиньяк, немного побледнев.
— Это, вероятно, несут нам вино, — сказал Каноль.
— Правда, — отвечал Ковиньяк, бросив на дверь взгляд более чем пристальный, — если тюремщик войдете бутылками, так дело идет хорошо; а если нет…
Дверь отворилась. Тюремщик вошел без бутылок.
Ковиньяк и Каноль обменялись многозначительными взглядами, но тюремщик и не заметил их… Он, казалось, очень спешил, времени было так мало, в камере было так темно…
Он вошел и затворил за собою дверь.
Потом подошел к арестантам, вынул из кармана бумагу и спросил:
— Который из вас барон де Каноль?
— Черт возьми! — прошептали одновременно оба арестанта и опять обменялись взглядами.
Однако ж Каноль не решался отвечать, да и Ковиньяк тоже: первый слишком долго носил это имя и не мог сомневаться, что дело касается его; другой носил его недолго, но боялся, что ему напомнят об этом имени. Наконец Каноль понял, что надобно отвечать.
— Это я, — сказал он.
Тюремщик подошел к нему.
— Вы были комендантом крепости?
— Да.
— Но и я тоже был комендантом крепости, и я тоже назывался Канолем, — сказал Ковиньяк. — Надо объясниться как следует, чтобы не вышло ошибки. Довольно уже и того, что из-за меня умер бедный Ришон; не хочу быть причиной смерти другого.
— Так вы называетесь теперь Канолем? — спросил тюремщик у Каноля.
— Да.
— Так вы назывались прежде Канолем? — спросил тюремщик у Ковиньяка.
— Да, — отвечал он, — давно, один только день, и начинаю думать, что сделал тогда страшную глупость.
— Вы оба коменданты?
— Да, — отвечали узники одновременно.
— Теперь последний вопрос. Он все объяснит.
Оба арестанта слушали с величайшим вниманием.
— Который из вас двоих, — спросил тюремщик, — брат госпожи Нанон де Лартиг?
Тут Ковиньяк сделал гримасу, которая не в такую торжественную минуту показалась бы смешною.
— А что я говорил вам? — сказал он Канолю. — А что я говорил вам, друг мой? Вот в чем они обвиняют меня!
Потом он повернулся к тюремщику и прибавил:
— А если б я был брат госпожи Нанон де Лартиг, что сказали бы вы мне, друг мой?
— Сказал бы, следуйте за мною сейчас же.
— Черт возьми! — прошептал Ковиньяк.
— Но она тоже называла меня своим братом, — вмешался Каноль, стараясь отвлечь бурю, которая столь явно собиралась над головой его несчастного товарища.
— Позвольте, позвольте, мой благородный друг, — сказал Ковиньяк, отводя Каноля в сторону, — позвольте, было бы несправедливо называть вас братом Нанон в таких обстоятельствах. До сих пор другие довольно поплатились из-за меня, пора и мне платить свои долги.
— Что хотите вы сказать? — спросил Каноль.
— О, объяснение было бы слишком длинно, притом вы видите, тюремщик наш начинает сердиться и топает ногой… Хорошо, хорошо, друг мой, будьте спокойны, я сейчас пойду за вами… Так прощайте же, добрый мой товарищ, — прибавил Ковиньяк, — вот, по крайней мере, одно из моих сомнений разрешено: меня уводят первого. Дай Бог, чтобы вы пошли за мной как можно позже! Теперь остается только узнать род смерти. Черт возьми! Только бы не виселица… Иду! Иду, черт побери! Как вы спешите, почтенный… Прощайте, мой добрый брат, мой добрый зять, мой добрый товарищ, мой дорогой друг! Прощайте навсегда!
Ковиньяк подошел к Канолю и протянул руку. Каноль взял ее и горячо сжал.
Ковиньяк смотрел на него со странным выражением.
— Что вам угодно? — спросил Каноль. — Не хотите ли попросить о чем-нибудь?
— Да.
— Так говорите смело.
— Молитесь ли вы иногда? — спросил Ковиньяк.
— Да, — отвечал Каноль.
— Так, когда будете молиться, произнесите пару слов и за меня.
Ковиньяк повернулся к тюремщику, который все более спешил и сердился, и сказал ему:
— Я брат госпожи Нанон де Лартиг, пойдемте, друг мой…
Тюремщик не заставил повторять и поспешно увел Ковиньяка, который из дверей еще раз кивнул своему товарищу.
Потом дверь затворилась, шаги их удалились по коридору, и воцарилось молчание, которое показалось оставшемуся пленнику молчанием смерти.
Каноль предался тоске, похожей на ужас. Это похищение человека ночью, без шума, без свидетелей, без стражи казалось страшнее всех приготовлений к казни, исполняемой при свете дня. Однако Каноль ужасался только за своего товарища; он так верил госпоже де Канб, что уже не боялся за себя после того, как она объявила ему страшную новость.
Одно занимало его в эту минуту: он думал только об участи своего уведенного товарища. Тут вспомнил он о последней просьбе Ковиньяка.
Он стал на колени и начал молиться.
Через несколько минут он встал, чувствуя, что утешился и укрепился духом, и ждал только появления виконтессы де Канб или помощи, ею обещанной.
Между тем Ковиньяк шел за тюремщиком по темному коридору, не говорил ни слова и погрузился в тяжелые думы.
В конце коридора тюремщик запер дверь так же тщательно, как дверь камеры Каноля, и, прислушавшись к неясному шуму, вылетавшему из нижнего этажа, быстро повернулся к Ковиньяку и сказал:
— Поскорее, сударь мой, поскорее!
— Я готов, — отвечал Ковиньяк довольно величественно.
— Не кричите так громко, а идите скорее, — сказал тюремщик и начал спускаться по лестнице, которая вела в подземные темницы.
«Ого, не хотят ли задушить меня между двумя стенами или сбросить в тайник? — подумал Ковиньяк. — Я слышал, что иногда от казненных выставляют только руки и ноги: так сделал Чезаре Борджа с доном Рамиро д’Орко… Тюремщик здесь один, у него ключи за поясом. Ключами можно отпереть какую-нибудь дверь. Он мал, я высок; он тщедушен, я силен; он идет впереди, я сзади, очень легко удавить его, если захочется. Но надо ли?»