Страница 9 из 100
Дойдя по узкому проходу до спальни королевы, Бернуин увидел там г-жу Бове. Она и Бернуин были поверенными этой поздней любви. Г-жа Бове пошла доложить о кардинале Анне Австрийской, которая находилась в своей молельне с юным королем Людовиком XIV.
Анна Австрийская сидела в большом кресле, опершись локтем на стол, и, склонив голову на руку, смотрела на царственного ребенка, который, лежа на ковре, перелистывал толстую книгу о войнах и битвах. Анна Австрийская была королевой, умевшей скучать с царственным величием; иногда она на целые часы уединялась в своей спальне или молельне и сидела там, не читая и не молясь.
В руках короля был Квинт Курций[*], история Александра Македонского, с гравюрами, изображающими его великие дела.
Г-жа Бове с порога молельни доложила о кардинале Мазарини.
Ребенок приподнялся на одно колено, нахмурил брови и спросил у матери:
— Почему он входит, не испросив аудиенции?
Анна слегка покраснела.
— В такое трудное время, как теперь, — сказала она, — нужно, чтобы первый министр мог в любой час докладывать королеве обо всем, что творится, не возбуждая любопытства и пересудов придворных.
— Но Ришелье, кажется, так не входил, — настаивал ребенок.
— Как вы можете знать, что делал Ришелье? Вы были тогда совсем маленьким, вы не можете этого помнить.
— Я и не помню, но я спрашивал других, и мне так сказали.
— А кто вам это сказал? — спросила Анна с плохо скрытым неудовольствием.
— Кто? Я знаю, что не надо никогда называть тех, кто отвечает на мои расспросы, — ответил ребенок, — не то мне никто больше ничего не скажет.
В эту минуту вошел Мазарини. Король встал, захлопнул книгу и, положив ее на стол, продолжал стоять, чтобы заставить стоять и кардинала.
Мазарини зорко наблюдал эту сцену, пытаясь на основании ее разгадать предшествующую. Он почтительно склонился перед королевой и отвесил королю низкий поклон, на который тот ответил довольно небрежным кивком головы. Но взгляд матери упрекнул его за это проявление ненависти, которою Людовик XIV с детства проникся к кардиналу, и, в ответ на приветствие министра, он заставил себя улыбнуться.
Анна Австрийская старалась прочесть в лице Мазарини причину его непредвиденного посещения; обычно кардинал приходил к ней, лишь когда она оставалась одна.
Министр сделал едва заметный знак головой. Королева обратилась к г-же Бове.
— Королю пора спать, — сказала она. — Позовите Ла Порта.
Королева уже раза два или три напоминала маленькому Людовику, что ему время уходить, но ребенок ласково просил позволения остаться еще. На этот раз он ничего не сказал, только закусил губу и побледнел.
Через минуту вошел Ла Порт.
Ребенок пошел прямо к нему, не поцеловав матери.
— Послушайте, Луи, почему вы не простились со мной? — спросила Анна.
— Я думал, что вы на меня рассердились, ваше величество: вы меня прогоняете.
— Я не гоню вас, но у вас только что кончилась ветряная оспа, вы еще не совсем оправились, и я боюсь, что вам трудно засиживаться поздно.
— Не боялись же вы, что мне будет трудно сегодня идти в парламент и подписывать эти злосчастные указы, которыми народ так недоволен.
— Государь, — сказал Ла Порт, чтобы переменить разговор, — кому прикажете передать подсвечник?
— Кому хочешь, Ла Порт, лишь бы не Манчини, — ответил ребенок громко.
Манчини был маленький племянник кардинала, определенный им к королю; последний и на него перенес часть своей ненависти к министру.
Король вышел, не поцеловав матери и не простившись с кардиналом.
— Вот это хорошо! — сказал Мазарини. — Приятно видеть, что в короле воспитывают отвращение к притворству.
— Что это значит? — почти робко спросила королева.
— Мне кажется, что уход короля не требует пояснений; вообще его величество не дает себе труда скрывать, как мало он меня любит. Впрочем, это не мешает мне быть преданным ему, как и вашему величеству.
— Прошу вас извинить его, кардинал: он еще ребенок и не понимает, сколь многим вам обязан.
Кардинал улыбнулся.
— Но, — продолжала королева, — вы, без сомнения, пришли по какому-нибудь важному делу? Что случилось?
Мазарини сел или, вернее, развалился в широком кресле и сказал печально:
— Случилось то, что, по всей вероятности, мы будем вынуждены вскоре разлучиться, если, конечно, вы не решитесь из дружбы последовать за мной в Италию.
— Почему? — спросила королева.
— Потому что, как поется в опере «Тисба», — отвечал Мазарини, —
— Вы шутите, сударь! — сказала королева, пытаясь придать своему голосу хоть немного прежнего величия.
— Увы, ваше величество, я вовсе не шучу, — ответил Мазарини. — Поверьте мне, я скорее готов плакать; и есть о чем, потому что, как я уже вам сказал:
А так как и вы часть этого мира, то, значит, вы тоже покидаете меня.
— Кардинал!
— Ах, боже мой, разве я не видел, как вы на днях приветливо улыбались герцогу Орлеанскому или, вернее, тому, что он говорил вам?
— А что же он мне говорил?
— Он говорил вам, ваше величество: «Ваш Мазарини — камень преткновения. Удалите его, и все будет хорошо».
— Чего же вы от меня хотите?
— О, ваше величество! Вы ведь королева, насколько я знаю.
— Хороша королевская власть! Тут распоряжается любой писарь из Пале-Рояля, любой дворянчик!
— Однако вы достаточно сильны для того, чтобы удалять от себя людей, которые вам не нравятся.
— Скажем лучше, не нравятся вам! — воскликнула королева.
— Мне?
— Конечно! Не вы ли удалили госпожу де Шеврез, которая двенадцать лет терпела гонения в прошлое царствование?
— Интриганка! Ей хотелось продолжать против меня козни, начатые против Ришелье.
— А кто удалил госпожу Отфор, мою верную подругу, которая отвергла ухаживания короля, чтобы только сохранить мое расположение?
— Ханжа. Она каждый вечер, раздевая вас, твердила, что вы губите свою душу, любя священника, как будто кардинал и священник одно и то же.
— Кто велел арестовать Бофора?
— Бофор — мятежник, который так прямо и говорил, что надо убить меня!
— Вы отлично знаете, кардинал, — сказала королева, — что ваши враги — мои враги.
— Этого мало, ваше величество. Надо еще, чтобы ваши друзья были и моими друзьями.
— Мои друзья… — покачала королева головой. — Увы! У меня нет больше друзей.
— Как может не быть друзей в счастье, когда они были у вас в дни ваших невзгод?
— Потому что я в счастье забыла своих друзей. Я поступила, как Мария Медичи, которая, возвратясь из первого своего изгнания, презрела пострадавших за нее, а потом, изгнанная вторично, умерла в Кельне, оставленная всеми, даже собственным сыном, потому что теперь все ее презирали, в свою очередь.
— Но быть может, еще есть время, — сказал Мазарини, — исправить ошибку? Поищите между вашими прежними друзьями.
— Что вы хотите сказать?
— Только то, что сказал: поищите.
— Увы, сколько я ни смотрю вокруг себя, я не вижу никого, кем я могла бы располагать. Дядей короля, герцогом Орлеанским, как всегда, управляет фаворит: вчера это был Шуази, сегодня Ла Ривьер, завтра кто-нибудь другой. Принц Конде послушно идет за своим коадъютором[*], а тот — за госпожою де Гемене.
— Но я вам советовал искать среди прежних, а не среди нынешних друзей.
— Прежних? — повторила королева.
— Да, например, среди тех, которые помогали вам бороться с Ришелье и даже побеждать его…
«На что он намекает?» — подумала королева, с опаской поглядывая на кардинала.
— Да, — продолжал он, — при некоторых обстоятельствах, с помощью друзей вы умели, пользуясь тонким и сильным умом, присущим вашему величеству, отражать нападения этого противника.