Страница 60 из 143
— Да, да, он хочет! Король должен был дать мне награду и мог наградить меня как солдата, не сочиняя истории с выкупом, которая задевает вас.
— Да она вовсе не задевает меня, уверяю вас, — отвечал Монк с улыбкой.
— Вы не гневаетесь на меня, понимаю. Вы меня знаете, милорд, я умею хранить тайны так крепко, что скорей могила выдаст их, чем я. Но все-таки… Понимаете, милорд?
— Нет, — упрямо отвечал Монк.
— Если кто-нибудь другой узнает тайну…
— Какую тайну?
— Ах, милорд! Эту злополучную тайну про Ньюкасл.
— А! Про миллион графа де Ла Фер?
— Нет, милорд, нет! Покушение на вашу свободу.
— Оно было превосходно исполнено, и тут не о чем говорить. Вы воин храбрый и хитрый, вы соединяете качества Фабия и Ганнибала[*]. Вы применили к делу ваши оба качества — мужество и хитрость. Против этого тоже ничего не скажешь, я должен был позаботиться о своей защите.
— Я это знаю, милорд. Этого я и ждал от вашего беспристрастия, и если б ничего не было, кроме похищения, так черт возьми!.. Но обстоятельства этого похищения…
— Какие обстоятельства?
— Вы ведь знаете, милорд, что я имею в виду.
— Нет же, клянусь вам!
— Ах… Право, это трудно выговорить!..
— Что ж такое?
— Этот проклятый ящик!
Монк заметно покраснел.
— О, я совсем забыл про него!
— Сосновый, — говорил д’Артаньян, — с отверстиями для носа и рта. По правде сказать, милорд, все остальное еще куда ни шло, но ящик!.. Ящик!.. Решительно, это скверная шутка!
Монк смутился. Д’Артаньян продолжал:
— Однако нет ничего удивительного, что я сделал это, я, солдат, искавший счастья. Легкомыслие моего поступка извиняется важностью предприятия, и, кроме того, я осторожен и умею молчать.
— Ах, — вздохнул Монк, — верьте, господин д’Артаньян, я хорошо вас знаю и ценю по заслугам.
Д’Артаньян не спускал глаз с Монка и видел, что происходило в душе генерала, пока он говорил.
— Но дело не во мне, — сказал мушкетер.
— Так в ком же? — спросил Монк, начинавший уже терять терпение.
— В короле, который не умеет молчать.
— А если он будет говорить, так что за беда? — пробормотал Монк.
— Милорд, — сказал д’Артаньян, — умоляю вас, не притворяйтесь со мной. Ведь я говорю совершенно откровенно. Вы имеете право сердиться, как бы вы ни были снисходительны. Черт возьми! Человеку, столь важному, как вы, человеку, играющему скипетрами и коронами, как фокусник шарами, не следует попадать в ящик! Ведь вы не цветок, не окаменелость! Понимаете ли, от этого лопнут со смеху все ваши враги, а у вас их, должно быть, не перечесть, так как вы благородны, великодушны, честны. Половина рода человеческого расхохочется, когда представит себе вас в ящике. А ведь смеяться таким образом над вторым лицом в королевстве — совсем неприлично.
Монк совершенно растерялся при мысли, что его представят лежащим в ящике. Насмешка, как и предвидел д’Артаньян, подействовала на генерала так, как никогда не действовали ни опасности войны, ни жгучее честолюбие, ни страх смерти.
«Отлично, — подумал гасконец, — я спасен, потому что он испугался».
— О, — начал Монк, — что касается короля, то не бойтесь, любезный господин д’Артаньян. Король не станет шутить с Монком, клянусь вам!
Д’Артаньян заметил молнию, блеснувшую в его глазах и тотчас же исчезнувшую.
— Король добр и благороден, — продолжал Монк, — и не пожелает зла тому, кто сделал ему добро.
— Ну еще бы, разумеется! — воскликнул д’Артаньян. — Я совершенно согласен с вашим мнением насчет сердца короля, но только не насчет его головы: он добр, но чересчур легкомыслен.
— Король не поступит легкомысленно с Монком, поверьте мне.
— Значит, вы спокойны, милорд?
— С этой стороны — совершенно.
— Но не с моей?
— Я уже, кажется, сказал вам, что полагаюсь на вашу честность и умение молчать.
— Тем лучше, но, однако, вспомните еще одно…
— Что же?
— Ведь я не один: у меня были товарищи, и еще какие!
— Да, я знаю их.
— К несчастью, и они вас знают.
— Так что же?
— А то, что они там, в Булони, ждут меня.
— И вы боитесь?
— Боюсь, что в мое отсутствие… Черт возьми! Если б я был с ними, так поручился бы за их молчание!
— Не правду ли я говорил вам, что опасность грозит не со стороны его величества, хоть он и любит шутить, а от ваших же товарищей, как вы сами признаете… Сносить насмешки короля — это еще возможно, но со стороны каких-то бездельников… Черт возьми!
— Да, понимаю, это невыносимо. Вот почему я вам и говорю: не думаете ли вы, что мне надо ехать во Францию как можно скорее?
— Если вы находите, что ваше присутствие…
— Остановит этих бездельников?.. О, я в этом уверен.
— Но ваше присутствие не помешает слухам распространяться, если они уже пущены.
— О, тайна еще не разглашена, милорд, ручаюсь вам. Во всяком случае, верьте, я твердо решился…
— На что?
— Проломить голову первому, кто заикнется о ней, и первому, кто услышит ее. Потом я вернусь в Англию искать убежища у вас и, может быть, просить службы.
— Возвращайтесь!
— К несчастью, милорд, я здесь никого не знаю, кроме вас, и если я не найду вас или вы в своем величии забудете меня…
— Послушайте, господин д’Артаньян, — отвечал Монк, — вы прелюбезный человек, чрезвычайно умный и храбрый. Вы достойны пользоваться всеми земными благами. Поезжайте со мной в Шотландию, и, клянусь вам, я так хорошо устрою вас в моем вице-королевстве, что все станут завидовать вам.
— Ах, милорд, сейчас это невозможно. Сейчас на мне лежит священная обязанность: я должен охранять вашу славу. Я должен помешать какому-нибудь глупому шутнику омрачить блеск вашего имени перед современниками, даже, быть может, перед потомством!
— Перед потомством!
— А как же! Для потомства подробности этого происшествия должны остаться тайной. Представьте себе, что эта несчастная история с сосновым ящиком разойдется по свету, — что подумают? Подумают, что вы восстановили королевскую власть не из благородных побуждений, не по собственному движению сердца, а вследствие условия, заключенного между вами обоими в Шевенингене. Сколько бы я ни рассказывал, как было все на деле, мне не поверят: скажут, что и я урвал кусочек и уписываю его.
Монк нахмурил брови.
— Слава, почести, честность! — прошептал он. — Пустые звуки!
— Туман, — прибавил д’Артаньян, — туман, сквозь который никто ясно не может видеть.
— Если так, поезжайте во Францию, любезный друг, — сказал Монк. — Поезжайте и, чтобы вам было приятнее и удобнее вернуться в Англию, примите от меня на память подарок…
«Давно бы так!» — подумал д’Артаньян.
— На берегу Клайда, — продолжал Монк, — у меня есть домик под сенью деревьев; у нас это называется коттедж. При доме несколько сот арпанов земли. Примите его от меня!
— Ах, милорд…
— Вы будете там как дома; это как раз такое убежище, о каком вы сейчас говорили.
— Как! Вы хотите обязать меня такою благодарностью! Но мне совестно!
— Нет, — сказал Монк с тонкой улыбкой, — не вы будете благодарны мне, а я вам.
Он пожал руку мушкетеру и прибавил:
— Я велю написать дарственную.
И вышел.
Д’Артаньян посмотрел ему вслед и задумался: он был тронут.
«Вот наконец, — подумал он, — честный человек. Только больно чувствовать, что он делает все это не из приязни ко мне, а из страха. О, я хочу, чтобы он полюбил меня!»
Потом, поразмыслив еще, он прошептал: «А впрочем, на что мне его любовь? Ведь он англичанин!»
И вышел, слегка утомленный этим поединком.
«Вот я и помещик, — подумал он. — Но, черт возьми, как разделить этот коттедж с Планше? Разве отдать ему землю, а себе взять дом, или пусть он возьмет дом, а я возьму… Черт возьми! Монк не позволит мне подарить лавочнику дом, в котором он жил! Он слишком горд! Впрочем, к чему говорить Планше об этом? Не деньгами компании приобрел я эту усадьбу, а своим умом: стало быть, она принадлежит мне одному».