Страница 137 из 143
Бывая у матери, принц восхищался ее красивыми руками, давал советы относительно разных помад, рецептов духов, о которых она так заботилась, целовал ее пальцы и глаза с очаровательной ребячливостью, угощал ее сладостями, говорил о ее новых нарядах.
В старшем сыне Анна Австрийская любила короля, вернее — королевское достоинство: Людовик XIV воплощал для нее божественное право. С королем она была королевой-матерью, с Филиппом — просто матерью. И принц знал, что материнские объятия — самое приятное и надежное из всех убежищ мира.
Еще ребенком Филипп укрывался в этом убежище от ссор между ним и Людовиком. Часто после тумаков, которыми он награждал его величество, или после утренних сражений в одних рубашках, в присутствии камердинера Ла Порта в роли судьи, или поединка, в котором король и его непокорный слуга пускали в ход кулаки и ногти, Филипп, победив, но сам страшась своей победы, обращался к матери за поддержкой или стремился получить у нее уверенность в прощении Людовика XIV, которое тот давал неохотно.
Благодаря такому мирному посредничеству Анне Австрийской удавалось смягчать разногласия сыновей, и она была посвящена во все их тайны.
Король, немного завидовавший исключительной нежности матери к брату, склонен был вследствие этого в большей степени подчиняться Анне Австрийской и больше заботиться о ней, чем можно было ожидать, судя по его характеру.
Такую же тактику Анна Австрийская применяла по отношению к молодой королеве. Анна почти неограниченно царила над королевской четой и уже принимала меры, чтобы так же царить в доме своего второго сына.
Итак, мы сказали, что королева писала, когда принц вошел в ее молельню. Филипп рассеянно поцеловал руки матери и сел раньше, чем она ему позволила.
Ввиду строгих правил этикета, установленного при дворе Анны Австрийской, такое нарушение приличий служило признаком глубокого волнения, в особенности когда приличия нарушал Филипп, любивший выказывать матери особенную почтительность.
— Что с вами, Филипп? — спросила Анна Австрийская, обращаясь к сыну.
— О, ваше величество, очень многое, — с печальным видом произнес принц.
— Однако из всего, что вас смущает, — продолжала Анна Австрийская, — вероятно, есть что-нибудь, внушающее вам больше забот, чем все остальное?
— Да.
— Я вас слушаю.
Филипп открыл рот, чтобы высказать свои огорчения. Но вдруг остановился, и все, что переполняло его сердце, вылилось во вздохе.
— Ну, Филипп, больше твердости, — сказала королева. — Когда жалуются на что-нибудь, это «что-нибудь» всегда оказывается человеком, который мешает, не так ли?
— Видите ли, ваше величество, вопрос, который я хочу затронуть, весьма щекотлив.
— Ах боже мой!
— Конечно, потому что женщина…
— А, вы хотите говорить о принцессе? — спросила вдовствующая королева с чувством живого любопытства.
— О принцессе?
— Да, о вашей жене.
— Ах, конечно.
— Так что же? Если вы хотите говорить о принцессе, сын мой, не стесняйтесь. Я ваша мать, а принцесса для меня чужая. Однако, так как она моя невестка, знайте, что я выслушаю с участием, хотя бы только из-за вас, все, что вы мне о ней скажете.
— Матушка, — колебался Филипп, — вы ничего не заметили?
— Не заметила, Филипп? Вы говорите так неопределенно… Что, собственно, могла я заметить?
— Правда, принцесса хороша собой?
— Да, конечно.
— Однако она не красавица?
— Нет, но с годами она может необычайно похорошеть. Вы же видели, как за несколько лет переменилось ее лицо. Она будет развиваться все больше и больше. Ведь ей всего шестнадцать лет. В пятнадцать лет я тоже была очень худа; но принцесса уже и сейчас красива.
— Следовательно, ее можно заметить?
— Конечно, даже на обыкновенную женщину обращают внимание, а тем более на принцессу.
— Хорошо ли она воспитана?
— Королева Генриетта, ее мать, — женщина довольно холодная, с некоторыми претензиями, но чувства у нее возвышенные. Образованием молодой принцессы, может быть, немного пренебрегали, но, я думаю, ей внушили хорошие правила. По крайней мере так мне казалось во время ее пребывания во Франции. С тех пор она побывала в Англии, и я не знаю, что там произошло.
— Что вы хотите сказать?
— О боже мой, я говорю, что некоторые слегка легкомысленные головы могут закружиться от счастья и богатства.
— Вот, ваше величество, вы сказали именно то, что я думал. Мне кажется, что принцесса немного легкомысленна.
— Не следует преувеличивать, Филипп. Она остроумна, и в ней есть известная доля кокетства, что очень естественно в молодой женщине. Но, сын мой, когда дело касается высокопоставленных особ, этот недостаток приносит пользу двору. Слегка кокетливая принцесса всегда окружена блестящим двором. Одна ее улыбка рождает роскошь, остроумие и даже мужество: дворяне лучше сражаются за принца, жена которого хороша собой.
— Покорно вас благодарю, — недовольным тоном ответил Филипп. — Право, матушка, вы рисуете мне тревожные картины.
— В каком отношении? — с притворной наивностью спросила королева.
— Вы хорошо знаете, — печально сказал Филипп, — вы отлично знаете, как мне не хотелось жениться.
— О, на этот раз вы меня пугаете! Значит, у вас есть серьезные основания быть недовольным принцессой?
— Серьезные — я этого не говорю.
— Тогда зачем же это мрачное лицо! Если вы покажетесь с таким лицом, берегитесь: вас примут за очень несчастного мужа.
— И в самом деле, — согласился Филипп, — я совсем не счастливый муж, и я хочу, чтобы это видели.
— Филипп, Филипп!
— Право, ваше величество, скажу вам откровенно: я не такой жизни ждал, какую мне устраивают.
— Объяснитесь.
— Моя жена никогда не бывает со мной. Она постоянно ускользает от меня. Утром — визиты, переписка, туалеты; вечером — балы, концерты.
— Филипп, вы ревнуете!
— Я? Упаси меня бог! Пусть другие играют глупую роль ревнивого мужа; но я раздосадован.
— Филипп, вы упрекаете свою жену за очень невинные вещи, и до тех пор, пока у вас не будет чего-нибудь более серьезного…
— Выслушайте меня! Женщина, хоть и невиновная, может внушать беспокойство мужу. Некоторые посещения, некоторые предпочтения способны довести бог знает до чего самого неревнивого мужа…
— Наконец-то! Посещения, предпочтения — прекрасно! Уже целый час мы говорим обиняками, и только теперь вы заговорили по-настоящему.
— Ну да.
— Это серьезнее. Но разве принцесса виновата перед вами в подобных вещах?
— Вот именно.
— Как! На пятый день после свадьбы ваша жена предпочитает вам кого-то, посещает кого-то? Берегитесь, Филипп, вы преувеличиваете ее вину; кто ищет во что бы то ни стало доказательств, ничего не может доказать.
Испуганный серьезным тоном матери, принц хотел ответить, но смог только невнятно пробормотать несколько слов.
— Ну вот, вы отступаете? — сказала Анна Австрийская. — Тем лучше! Вы признаете ошибочность своих обвинений.
— Нет, нет, — вскричал Филипп, — я не отступаю, и я докажу свои слова. Я сказал «предпочтения», не так ли? Так слушайте…
Анна Австрийская приготовилась слушать с тем удовольствием кумушки, которое всегда испытывает даже самая лучшая женщина, даже лучшая мать, будь она самой королевой, когда ее посвящают в мелкие супружеские ссоры.
— Итак, — продолжал Филипп, — скажите мне одну вещь.
— Какую?
— Почему моя жена сохранила английских придворных? Скажите!
И Филипп скрестил руки, глядя на мать, в уверенности, что королева не найдет ответа на этот вопрос.
— Но, — ответила Анна Австрийская, — дело очень просто: потому, что англичане ее соотечественники; потому, что они истратили много денег на проводы ее во Францию; потому, что было бы невежливо и даже недипломатично внезапно отослать обратно представителей знатных семей, которые не побоялись никаких жертв, чтобы доказать свою преданность.
— О матушка! Нечего сказать, большая жертва приехать со своей дрянной родины в нашу прекрасную страну, где на одно экю можно купить больше вещей, чем там на четыре! Большая преданность проехать сто лье, провожая женщину, в которую влюблены!