Страница 7 из 149
Дверь быстро распахнулась, и вошел суперинтендант, бледный, взволнованный, озабоченный.
Арамис поднял голову.
— Добрый вечер, дорогой д’Эрбле! — сказал Фуке.
Наблюдательный взгляд Арамиса тотчас же заметил угнетенное настроение вошедшего.
— Хорошая игра была у короля? — спросил Арамис, чтобы завязать разговор.
Фуке сел и знаком приказал проводившему его лакею выйти из комнаты. Когда лакей исчез, он отвечал:
— Прекрасная!
И Арамис, все время внимательно следивший за ним, увидел, как он нервно откинулся на спинку кресла.
— Проиграли, по обыкновению? — поинтересовался Арамис, не выпуская из руки пера.
— Даже сверх обыкновения, — отвечал Фуке.
— Но ведь вы всегда так спокойно относитесь к своим проигрышам.
— Иногда — да!
— Какой же вы плохой игрок!
— Игра игре рознь, господин д’Эрбле.
— Сколько же вы проиграли, монсеньор? — продолжал Арамис с некоторым беспокойством.
Фуке помолчал несколько секунд, чтобы вполне овладеть собой, и ответил без малейшего признака волнения в голосе:
— Сегодняшний вечер стоит мне четыре миллиона.
И он с горечью рассмеялся. Арамис, никак не ожидавший такой цифры, выронил перо из рук.
— Четыре миллиона! — проговорил он. — Вы проиграли четыре миллиона? Возможно ли?
— Господин Кольбер держал мои карты, — произнес суперинтендант с тем же зловещим смехом.
— А, понимаю! Значит, новое требование денег?
— Да, мой друг.
— Королем?
— Его собственными устами. Невозможно убить человека с более очаровательной улыбкой.
— Черт возьми!
— Что вы об этом думаете?
— Я думаю, что вас хотят просто разорить; это ясно как день.
— Значит, вы остаетесь при прежнем убеждении?
— Да. Тут, впрочем, нет ничего удивительного, потому что мы и раньше предвидели это.
— Верно; но я никак не ожидал четырех миллионов.
— Действительно, сумма крупная, но все-таки четыре миллиона еще не смерть, особенно для такого человека, как Фуке.
— Если бы вы знали состояние моей казны, дорогой д’Эрбле, вы не рассуждали бы так спокойно.
— И вы пообещали?
— Что же мне оставалось делать?
— Вы правы.
— В тот день, когда я откажу, Кольбер достанет эту сумму; где — не знаю; но он достанет, и тогда я погиб!
— Несомненно. А через сколько дней вы обещали эти четыре миллиона?
— Через три дня. Король очень торопил.
— Через три дня!
— Ах, друг мой, — продолжал Фуке, — подумать только: сейчас, когда я проезжал по улице, прохожие кричали: «Вот едет богач Фуке!» Право, дорогой мой, от этого можно потерять голову.
— Нет, монсеньор, не стоит, — флегматично проговорил Арамис, посыпая песком только что написанную страницу.
— Тогда дайте мне лекарство, дайте мне лекарство от этой неизлечимой болезни.
— Единственное лекарство: заплатите.
— Но едва ли я могу собрать такую сумму. Придется выскрести все. Сколько поглотил Бель-Иль! Сколько поглотили пенсии! Теперь деньги стали редкостью. Ну, положим, достанем на этот раз, а что дальше? Поверьте мне, на этом дело не остановится. Король, в котором пробудился вкус к золоту, подобен тигру, отведавшему мяса: оба ненасытны. В один прекрасный день мне все же придется сказать: «Это невозможно, государь». В тот день я погибну.
Арамис только слегка пожал плечами.
— Человек в вашем положении, монсеньор, только тогда погибает, когда сам захочет этого.
— Частное лицо, какое бы оно ни занимало положение, не может бороться с королем.
— Ба! Я в молодости боролся с самим кардиналом Ришелье, который был королем Франции, да еще кардиналом!
— Разве у меня есть армия, войско, сокровища? У меня больше нет даже Бель-Иля.
— Нужда всему научит. Когда вам покажется, что все погибло, вдруг откроется что-нибудь неожиданное и спасет вас.
— Кто же откроет это неожиданное?
— Вы сами.
— Я? Нет, я не изобретателен.
— В таком случае я.
— Принимайтесь же за дело сию минуту.
— Времени еще довольно.
— Вы убиваете меня своей флегматичностью, д’Эрбле, — сказал суперинтендант, вытирая лоб платком.
— Разве вы забыли, что я говорил вам когда-то?
— Что же?
— Не беспокойтесь ни о чем, если у вас есть смелость. Есть она у вас?
— Думаю, что есть.
— Так не беспокойтесь.
— Значит, решено: в последнюю минуту вы явитесь мне на помощь, д’Эрбле?
— Я только расквитаюсь с вами за все, что вы сделали для меня, монсеньор.
— Поддерживать таких людей, как вы, господин д’Эрбле, обязанность финансиста.
— Если предупредительность — свойство финансиста, то милосердие — добродетель духовного лица. Но на этот раз действуйте сами, монсеньор. Вы еще не дошли до предела; когда наступит крайность, мы посмотрим.
— Это произойдет очень скоро.
— Прекрасно. А в данную минуту позвольте мне сказать, что ваши денежные затруднения очень огорчают меня.
— Почему именно в данную минуту?
— Потому что я сам собирался попросить у вас денег.
— Для себя?
— Для себя, или для своих, или для наших.
— Какую сумму?
— Успокойтесь! Сумма довольно кругленькая, но не чудовищная.
— Назовите цифру!
— Пятьдесят тысяч ливров.
— Пустяки!
— Правда?
— Разумеется, пятьдесят тысяч ливров всегда найдутся. Ах, почему этот плут Кольбер не довольствуется такими суммами? Мне было бы гораздо легче. А когда вам нужны деньги?
— К завтрашнему утру. Ведь завтра первое июня.
— Так что же?
— Срок одного из наших поручительств.
— А разве у нас есть поручительства?
— Конечно. Завтра срок платежа последней трети.
— Какой трети?
— Полутораста тысяч ливров Безмо.
— Безмо? Кто это?
— Комендант Бастилии.
— Ах, правда; вы просите меня заплатить сто пятьдесят тысяч ливров за этого человека?
— Да.
— Но за что же?
— За его должность, которую он купил или, вернее, которую мы купили у Лувьера и Трамбле.
— Я очень смутно представляю себе это.
— Неудивительно, у вас столько дел. Однако я думаю, что важнее этого дела у вас нет.
— Так скажите же мне, для чего мы купили эту должность?
— Во-первых, чтобы помочь ему.
— А потом?
— Потом и себе самим.
— Как это себе самим? Вы смеетесь.
— Бывают времена, монсеньор, когда знакомство с комендантом Бастилии может считаться очень полезным.
— К счастью, я не понимаю ваших слов, д’Эрбле.
— Монсеньор, у нас есть свои поэты, свой инженер, свой архитектор, свои музыканты, свой типографщик, свои художники; нужно иметь и своего коменданта Бастилии.
— Вы думаете?
— Монсеньор, не будем строить иллюзий: мы ни за что ни про что можем попасть в Бастилию, дорогой Фуке, — проговорил епископ, улыбаясь и показывая белые зубы, которые так пленили тридцать лет тому назад Мари Мишон.
— И вы думаете, что полтораста тысяч ливров не слишком дорогая цена за такое знакомство, д’Эрбле? Обыкновенно вы лучше помещаете свои капиталы.
— Придет день, когда вы поймете свою ошибку.
— Дорогой д’Эрбле, когда попадешь в Бастилию, тогда уже нечего надеяться на помощь старых друзей.
— Почему же, если расписки в порядке? А кроме того, поверьте мне, у этого добряка Безмо сердце не такое, как у придворных. Я уверен, что он будет всегда благодарен мне за эти деньги, не говоря уже о том, что я храню все его расписки.
— Что за чертовщина! Какое-то ростовщичество под видом благотворительности!
— Монсеньор, не вмешивайтесь, пожалуйста, в эти дела; если тут и ростовщичество, то отвечаю за него один я; а польза от него нам обоим; вот и все.
— Какая-нибудь интрига, д’Эрбле?
— Может быть.
— И Безмо участвует в ней?
— Почему же ему не участвовать? Бывают участники и похуже. Итак, я могу рассчитывать получить завтра пять тысяч пистолей?
— Может быть, хотите сегодня вечером?
— Это было бы еще лучше, я хочу отправиться в дорогу пораньше. Бедняга Безмо не знает, где я, и, наверное, теперь как на раскаленных угольях.