Страница 46 из 75
Вот если бы он согласился писать, когда его попросили… Конечно, Николь лицемерит. «Не заинтересован в деньгах, не интересно зарабатывать на жизнь…» Сказала бы прямо: мало предложили. Вот столько считали нужным потратить, а больше ни сантима. Дали бы половину того, что дают за участие в эксперименте, так быстро проснулся бы интерес. Тем более что эти книги писать ему нравилось. Это я точно знаю. По-моему, он даже в дневнике упоминал, что не против подзаработать на этом. Где-то в середине. Или ближе к концу?
Я лениво протянул руку за дневником. Нет, не здесь. И не здесь. Вроде это было после вырванных страниц…
Ладно, какая разница, где-то он об этом писал. А, вот этот абзац. Да, это почти самый конец. За три страницы до оборванной строчки. Кстати, почему он ее не дописал?
«… По дороге буду писать книги от имени Пятого. Гонорары будут, наверное, приличные». Вот! Что я говорил? Все на свете имеет цену. «Впрочем, гонорары в данном случае не самое главное». Ну-ка, ну-ка… «Слишком много идей накопилось за это время. Жаль, если они так и не будут реализованы». Что?! «„Поиск“ и „Четвертый вопрос“ надо обязательно написать».
Я захлопнул дневник. Снова эта чертова тетрадь переворачивала все с ног на голову. Так он хотел писать? Даже не из-за денег? Просто хотел, и все? А когда его об этом попросили и пообещали много денег в придачу, он отказался? И даже не счел нужным поделиться своими идеями? Предпочел, чтобы они навсегда остались нереализованными? Что-то здесь не так. Дневник не дописан. Страницы вырваны. Волевой и талантливый человек, привыкший осуществлять свои идеи, вдруг неожиданно, наперекор своим планам отказывается от этого. Что-то они темнят. Ох, темнят. Надо будет разобраться с этим. Хорошо подумать и разобраться. Прямо завтра с утра. Нет, с утра надо идти к Ададу Сдавать очередную порцию крови. И зачем она только им понадобилась? Как будто нельзя брать ее только у Зрителя. Кровь! Я резко выпрямился на стуле. Теперь все стало на свои места.
Мари отнеслась к моему рассказу спокойно. «Должен же эксперимент прийти к какому-то итогу, – сказала она. – И вполне логично, что они этот итог скрывают. Я бы тоже так делала». Но мои новые выводы она встретила с иронией.
«Неправдоподобно, – так заявила она. – Хорошо для фильма, но слишком жутко для реальной жизни». Однако меня было не так легко переубедить. Каждый аргумент я продумал не один раз. И теперь именно новые выводы представлялись мне более правдоподобными. Реальная жизнь порой бывает страшнее любых фильмов. И хотя Мари с насмешкой отвергала мои предположения, я не сдавался.
– Хотя бы согласись, что эта гипотеза позволяет объяснить все.
– Что все?
– Все. И несоответствие между дневником и тем, что сказала мне Луазо. И постоянные анализы. И энцефалограммы. И то, что дневник оборван на полуслове. И многое другое. Все факты. От первого до последнего.
Мари поджала ноги и, усевшись в кресле по-турецки, лукаво взглянула на меня.
– Ты сгущаешь краски. Все эти факты можно отлично объяснить и без твоей мрачной теории. Хочешь, ты будешь называть факт, а я расскажу тебе, чем он вызван.
Она веселилась и не собиралась скрывать этого. Было очевидно, что для нее этот разговор не более чем забавная болтовня. Глядя на нее, я ощущал себя Кассандрой, беседующей с жизнерадостными жителями Трои. Яркий солнечный день, весело щебечут птицы, и легкомысленным троянцам не хочется думать о грозящей им опасности. Стены Трои крепки и надежны, стрел у троянцев много, провианта достаточно, и сама могущественная Афродита стоит за них. Что там каркает эта безумная девка? И только Кассандра видит смерть, реющую над обреченным городом. Перед ее глазами – трупы, кровь, враги, уничтожающие город и ее родных. Но стоит заговорить о грядущих бедствиях – ей никто не верит. Мрачным прогнозам троянцы предпочитают иллюзии.
Мои иллюзии улетучились после того, как я собрал воедино разрозненные детали. Я извлекал их отовсюду: со страниц дневника, из своих воспоминаний, из окружавшей меня действительности. Мысленно раскладывая их, я с ужасом обнаружил, как точно они прилегают одна к другой. Да, у меня не было веских доказательств своей правоты, но точно так же не было ни одного аргумента, опровергавшего эту новую и жуткую в своей убедительности теорию. И уже один этот факт заставлял подозревать, что заведение готовит нам ловушку. Я чувствовал, что над нами нависает смутная угроза. Но пока я со своими опасениями был в одиночестве.
– Рыцарь отказывается принять вызов? – поинтересовалась Мари.
– Рыцарь принимает вызов, – мрачно ответил я, – но опасается, что дама пожалеет о своем легкомысленном поступке.
– Не пытайтесь запугать бедную даму. Итак, приступим. Ты утверждаешь, что никакого подопытного не существует, эксперимент проводится над ничего не подозревающими актерами, а придуманный Зритель – просто идеальный способ держать их в рамках эксперимента. При этом ты не имеешь ни малейшего представления о сути исследования, которое проводится над всеми нами. Правильно?
– Почти, – ответил я. – Я по-прежнему допускаю, что эксперимент ведется над Зрителем и актерам ничего не грозит. Но я считаю, что существует большая вероятность того, что… в общем, того, что ты только что описала.
– Уточнение принято, – благосклонно сказала Мари. – Я же утверждаю, что у тебя нет никаких серьезных оснований для подобных выводов, и берусь тебе сейчас это доказать. Слово за вами, мсье. Каков ваш первый аргумент?
Обстановка начинала напоминать экзамен Катру, но здесь я чувствовал себя гораздо увереннее.
– Если верить записи в дневнике, по истечении контракта Шеналь собирался писать книги от имени Пятого. Причем для него был важен и сам процесс, и гонорары. Однако Луазо утверждает, что он не только не сделал этого по собственному почину, но и отказал им, когда они просили его написать книгу и обещали хорошо заплатить.
– И каков твой вывод?
– Луазо врет. Шеналь не вышел отсюда. Или вышел в таком состоянии, в котором книги писать невозможно.
– Не принимается. Твой предшественник благополучно вышел отсюда, получил больше денег, чем он может потратить за всю жизнь, встретил свою старую любовь, обнаружил, что она по-прежнему питает к нему теплые чувства, и понял, что есть вещи гораздо более важные и интересные, чем писание бесполезных книг.
– Хорошо, – согласился я. – Твоя версия не хуже.
Мари не удовлетворил такой ответ.
– Моя версия лучше, потому что она гораздо правдоподобнее. Что еще?
– Дневник оборван на полуслове. Несколько страниц вырвано.
– Вывод?
– Что-то произошло в тот вечер. Шеналь только успел вырвать особо опасные страницы и кинуть дневник за стол. Может, за ним пришли. А может, пустили газ.
Мари сделала страшные глаза:
– И теряя сознание, он пытался скрыть свои записи? – Да.
– А что он сделал с вырванными страницами? Съел? Я промолчал.
– Интригующе, но маловероятно, – подытожила она. – Дневник он, конечно, бросил за стол. Но вовсе не потому, что почувствовал опасность. Просто он понимал, что вынести тетрадь ему не удастся, и не нашел ничего лучшего, чем спрятать ее в комнате. А страницы вырвал задолго до этого. Чем-то они ему не понравились. Или наоборот – там были записаны какие-то особо удачные формулы или стихи, и он забрал их с собой.
– А почему он оборвал запись?
– Потому что, как кто-то справедливо заметил, за ним пришли. Или не пришли, а просто сказали, что пора выходить. Вот он и вышел. Похоже на правду?
– Похоже, – согласился я.
– Два – ноль, – подвела итог Мари. – Что дальше?
– Дальше кровь, энцефалограммы и прочие анализы.
– И что тебя в них тревожит?
– То, что их регулярно делают всем актерам. Если эксперимент проводится только над одним человеком, зачем нужен этот спектакль?
– Чтобы скрывать этого человека от остальных. Нельзя же проверять только одного.