Страница 24 из 75
Однако никто не заставлял его писать. От Пятого требовалось всего лишь играть роль писателя. Он мог просто уходить к себе и смотреть в потолок, а книги писали бы за него специалисты. Но он решил попробовать, и у него получилось. Сейчас он пишет все сам.
Его книги проходят очень придирчивую фильтрацию, но тем не менее их пропускают к читателям. То, что было написано от имени Пятого до него, мне не нравится. Эти литературные поделки представляют собой сухое изложение скучных фактов, никогда не имевших места в действительности, но выдающихся за правду. А вот его книги чем-то задевают.
Хотя, казалось бы, чем тут можно задеть? В его мире нет ни ярких чувств, ни страхов, ни надежд, ни опасностей, ни переживаний – ровным счетом ничего из того, что так или иначе образует ткань литературы. И все же он каким-то образом ухитряется приковывать внимание читателя, описывая эти выхолощенные доброжелательные отношения и характеры, которыми наполнен его мир.
Раньше, до сдачи экзамена, его книги были частью того мощного потока информации, которую мне необходимо было усвоить. Я читал их и тут же забывал. Теперь, перечитывая их, а также просматривая книги других авторов, я начинаю понимать, что он первым внес в этот мир литературу, которую можно назвать художественной. День ото дня я проникаюсь все большим уважением к нему. И бессознательно начинаю подражать его жестам, походке, выражениям. Иногда на какие-то доли секунды мне даже кажется, что я раздвоился и это я сам веду веселую беседу под холодным оком камеры в Секции Трапез.
И еще я много думаю о Мари и Поле. Как там они? Все еще сражаются с Катру? Или лежат где-то на этом этаже, приходят в себя после операции? А может, их конкуренты сдали экзамены первыми, и мои друзья давно вернулись в ту далекую жизнь, где люди не живут вечно, но зато имеют так много возможностей? Я так корю себя за то, что не догадался спросить Катру об их успехах, когда он навещал меня после операции. Теперь ко мне больше никто не наведывается. Только молчаливая равнодушная женщина приносит еду и иногда убирает комнату.
Изредка мое одиночество нарушает Фольен. Он придирчиво изучает мое лицо, ощупывает его холодными уверенными пальцами и по своему обыкновению приговаривает:
«Прелестно… Прелестно». Но вопреки моим настойчивым просьбам, он каждый раз оставляет меня еще на «пару деньков». Ни на какие вопросы он не отвечает. Пара деньков тянется до его следующего визита – только для того, чтобы смениться следующей парой. Я с нетерпением жду того дня, когда смогу покинуть свою келью и наконец-то попасть в этот счастливый мир. Я уже рвусь туда, мечтаю о нем.
В один из тоскливых дней, когда я, утонув в своем мягком кресле и изнывая от скуки, в каком-то оцепенении переключаю каналы телевизора, в дверь стучат. Стук резкий, уверенный, нетерпеливый. Это совсем не мягкая фольеновская манера стучаться. И на смену тоске немедленно приходит неясная, но окрыляющая надежда.
– Войдите! – радостно кричу я.
Дверь отворяется, на пороге – Тесье и незнакомая красивая женщина. Точнее, она мне откуда-то знакома. Вот только где же мы с ней встречались? В университете? В одной из редакций? Тем временем мои неожиданные посетители проходят в комнату.
– Вы ожидали увидеть кого-то другого? – лукаво интересуется гостья.
Ее голос и интонации воскрешают в памяти разговор в кабинете Тесье. Боже, как давно это было! Прошло, наверное, не меньше полугода. Но кажется, что с тех пор минуло не одно десятилетие.
– Мадемуазель Луассо? – неуверенно спрашиваю я.
– Луазо, – с очаровательной улыбкой поправляет она. – Можно просто Николь.
– Садитесь, – спохватываюсь я, – что же вы стоите?
– Благодарю, мы ненадолго, – величественно отвечает Тесье, но все же опускается на стул.
Изящная спутница следует его примеру. Тесье, как обычно, не теряет времени и с ходу приступает к делу.
– Пятый, мы рады сообщить вам, что ваш подготовительный период закончился. Скоро вам предстоит переход в ваш мир.
«Наконец-то!» – мысленно ликую я.
Но внешне остаюсь спокойным и сдержанным. Позволяю себе только вежливую полуулыбку и полный достоинства кивок – мол, хорошие новости, спасибо, ценю. Таков уж я, Пятый. Тесье смотрит на меня с одобрением.
– А вы времени зря не теряли, – говорит он.
Еще кивок. Спасибо, цену себе я знаю. В разговор вступает Луазо:
– Пятый, мы пришли для того, чтобы еще раз напомнить вам о ваших обязанностях. Вы должны…
После этого следуют уже несколько поднадоевшие мне наставления: о том, что я должен быть Пятым везде и всегда, не выходить из образа ни на миг, не пытаться узнать то, что мне знать не положено, слушаться старших, то есть тех, кто будет вещать через мой имплантат, а также сообщать этим старшим о нездоровых тенденциях, если таковые замечу.
– … В основном корректировать ваше поведение буду я, – заканчивает гостья. – Думаю, мы с вами сработаемся. На первых порах я, скорее всего, буду вмешиваться в вашу жизнь достаточно часто, но со временем мое вмешательство станет ненужным.
Я несколько снисходительно смотрю на нее. Я – Пятый. Что уж там корректировать…
– Все это, впрочем, вы уже слышали, – говорит Тесье, внимательно глядя на меня. – А теперь самое главное. Как вы догадываетесь, вы не можете просто отворить какую-то дверь и очутиться в вашем мире. Ваш переход должен быть тщательно скоординирован. Ни один обитатель мира Книги не должен знать о том, что один актер сменился другим. Для подобных переходов мы используем специальное помещение, так называемый тамбур. С этой стороны в него зайдете вы, с другой – нынешний Пятый. А выйдет каждый из вас соответственно в противоположную дверь. Таким образом, с точки зрения любого наблюдателя, Пятый просто на какое-то время зайдет в комнату.
Нехорошее у меня воображение. Ну почему тамбур, о котором он так торжественно говорит, представляется мне в виде уборной? Хотя это легко объяснить: уборная – именно та комната, в которую люди на некоторое время заходят и где никто их не тревожит. Еще месяц назад я бы, наверное, усмехнулся. Сейчас я молчу.
– Чтобы свести к минимуму любые возможные осложнения, замена будет произведена ночью, – продолжает Тесье. – А именно этой ночью.
Мое сердце вдруг начинает стучать громче. Сегодня! Я догадывался об этом, когда они вошли, но все равно это известие поражает меня. Сердце стучит так, что я с трудом слышу, что говорит Тесье:
– Около полуночи за вами придут. Ваши личные вещи останутся здесь, обратно вы их получите через три года. Отныне одежда, предметы личной гигиены, канцелярские принадлежности, словом, все, что может вам понадобиться, будет предоставляться в рамках вашего нового мира. Любой предмет будет либо сделан в нем, либо дарован Господом. На три года вам придется забыть обо всем, что не может быть получено одним из этих способов. С сегодняшней ночи вы становитесь настоящим Пятым.
Он поднимается, вслед за ним встает Луазо, а потом, подчиняясь общему движению, встаю и я.
– Я буду видеть и слышать вас достаточно часто, – протягивая руку, говорит Тесье. – Но я очень надеюсь, что мне не придется встретиться с вами раньше, чем через три года.
Я молча жму его твердую прохладную ладонь. Андре мог бы сказать что-то веселое на прощание. Но Пятому говорить нечего. Он просто возвращается к себе домой. Впрочем…
– Позвольте два вопроса, – говорю я.
Тесье кивает и бросает на свою спутницу быстрый взгляд, всем своим видом говоря что-то вроде «ну, разве я тебя не предупреждал?». Игнорируя эту пантомиму, я спрашиваю:
– Не могли бы вы сообщить мне, что происходит сейчас с моими бывшими соучениками? Я говорю о Четвертом и Восьмой.
– А разве это имеет какое-нибудь значение для Пятого? – вкрадчиво интересуется он в ответ. – В вашем мире вы обнаружите Четвертого и Восьмую, которые живут в нем долгие-долгие годы.
Я чувствую, как мое лицо вытягивается. Такого ответа я не ожидал. А следовало бы.