Страница 3 из 26
Была минута, когда ему приходила в голову тревожная мысль; он читал французские романы, где герой женскими интригами вовлекался в водоворот политических действий и, подобно ему, вдруг похищался в карете, запертой на замок.
Он поторопился спустить оконное стекло.
Оно очень легко действовало на пружинах. Дверцы тоже свободно отворялись.
Случилось то, что обыкновенно случается всегда: видя, что есть возможность уйти, он даже не решился попробовать.
Он начал смотреть по сторонам на окружающую местность, хотя ему, который только утром первый раз в жизни прибыл в столицу, эта местность не могла объяснить ничего.
Ехали довольно долго. Проехали мост. Вскоре прекратилась мостовая, и колеса экипажа, видимо, врезывались в рыхлую почву.
На дворе почти совершенно стемнело.
Кое–где мелькавшие огоньки в окнах убогих строений указывали на существование людей в проезжаемой местности.
Карета повернула в узкий переулок–тупик и остановилась у решетки, за которой стоял небольшой, но изящный деревянный домик с закрытыми наглухо ставнями.
Лакей спрыгнул с козел. Отворил калитку решетки и затем уже опустил подножку.
В то время когда молодой человек выходил из экипажа, тот же лакей три раза стукнул в парадную дверь домика, и она бесшумно отворилась.
Увлеченный таинственностью приключения, молодой офицер не заметил, что при выходе его из театра вышел и неотступно следивший за ним другой офицер и что другая большая шестиместная карета, запряженная четверкой лошадей, на довольно значительном расстоянии ехала следом за каретой, увозившей счастливого избранника красивой брюнетки.
Когда первая карета повернула в тупой переулок, вторая остановилась на углу.
Молодой человек между тем прошел в сени, вступил в маленькую, темную переднюю, устланную циновками и наполненную цветами; затем, следуя по пятам вертлявой, хорошенькой горничной, очутился в прелестном будуаре[1], меблированном в греческом вкусе, с обоями на греческий образец, освещенном алебастровой лампой, спускавшейся с середины потолка, и пропитанном тонким запахом какого‑то куренья, которое дымилось из жаровни, поставленной на бронзовом треножнике.
Начало предвещало многое.
Воображение юноши было польщено и очаровано.
Он сел или, лучше сказать, растянулся на изящной кушетке, против камина, в котором искрился блестящий огонек, примешивавший свой свет к свету лампы, и это двойное освещение распространялось отчасти и на самые отдаленные предметы.
Он обвел взглядом всю изящную роскошь окружающей его обстановки, и его взгляд прежде всего остановился на одном предмете, которого он сначала совсем не приметил: это была небольшая кровать с шелковыми занавесками, «поддерживаемыми позолоченными фигурками амуров, настоящая кровать для кратковременного отдыха какой‑нибудь красавицы, внезапно застигнутой приступом мигрени и желающей уединиться во что бы то ни стало.
«Итак, этот будуар служит иногда и спальней!» — мелькнуло в голове молодого офицера, и эта подробность показалась ему имеющей некоторое значение.
Между тем хорошенькая горничная, впустив его в комнату, тихонько удалилась, почти не взглянув на него и лишь сделав отрывистое движение, видимо означавшее: сидите и ждите.
Он и стал ожидать, осматривая окружающие его предметы.
Вдруг он вздрогнул.
Со стены, противоположной той, у которой стояла заинтересовавшая его кровать, глядел на него из массивной золотой рамы презрительно властный, знакомый в то время всей России взгляд голубых глаз.
С большого, прекрасно нарисованного масляными красками портрета смотрел на него как живой светлейший князь Григорий Александрович Потемкин–Таврический.
Молодой человек задрожал.
Кроме вообще в то время магической силы этого имени с ним у сидевшего в изящном будуаре прелестной незнакомки офицера были особые, личные, таинственные связи.
По желанию светлейшего князя он с поля военных действий из армейского полка был переведен в гвардию и послан в Петербург.
Приехав сегодня утром, он не замедлил явиться в Таврический дворец [3], но прием его светлейшим был отложен до завтра.
— Пусть погуляет, оглядится… — вынес ему милостивое слово князя докладывавший о нем адъютант.
Он воспользовался этим и поехал в театр.
И вот…
Все это мгновенно пронеслось в отуманенной голове вытянувшегося в струну перед портретом всесильного Потемкина молодого офицера.
II
ДВОЙНИК
Явственно доносившийся до молодого человека разговор из соседней комнаты, отделенной от будуара, видимо, лишь тонкой перегородкой, вывел его из оцепенения.
— Катя, он еще там?
— Да, Калисфения Николаевна, вот уже с час как он ждет, хорошо еще, что я затопила камин.
— Я не виновата… Меня задержали в театре… Как нарочно, явились на поклон… и я уехала почти последняя… А знаешь, с моей стороны это ужасная смелость… Что, если узнает князь…
Молодой человек инстинктивно посмотрел на портрет.
— Но он такой прелестный, и к тому же еще и никого я так страстно не любила… вот мое единственное извинение… — продолжал голос.
«Неужели я так прелестен?» — самодовольно подумал, молодой офицер.
— Послушай, Катя, мне надоело ждать… Убери здесь все, я переоденусь сама, и приведи его сюда.
Он мигом вскочил. Сердце его сильно билось.
Нельзя не сознаться, что положение его было действительно довольно щекотливое.
Он сделал шаг к дверям, из‑за которых слышались голоса.
Они отворились. На их пороге показалась Катя и, посторонившись, пропустила молодого человека.
Он храбро вошел в другую комнату.
В изящном кабинете, отделанном точно так же в греческом вкусе, перед туалетом, на котором стояло зеркало, поддерживаемое двумя лебедями с золочеными головками, сидела прелестная незнакомка и снимала с головы какой‑то убор.
Заметив отражение вошедшего в зеркале, она вскочила и бросилась к нему с ловкостью газели.
Он почувствовал страстные, благоухающие объятия, кровь бросилась ему в голову; потом вдруг порывистым, нервным, неожиданным, необъяснимым движением он был отброшен, чуть не опрокинут, — отброшен этой прелестной женщиной, которой знойное дыхание он еще чувствовал на своем лице.
— Боже мой! — воскликнула она с неподдельным выражением удивления и ужаса и упала навзничь на стоявший вблизи диван.
На крик своей барыни в кабинет вбежала Катя и, ничего не понимая в происшедшем, с недоумением глядела на обоих, как бы спрашивая, что это значит.
— Боже мой! — вскричала она в свою очередь.
— Но что все это значит? — воскликнул, наконец придя в себя, молодой человек, задыхаясь от волнения.
— Я… я ничего не могу сказать… но, наверное, это не вы.
— Как это… не я?
— Вам лучше знать…
— Знать! Да ведь тут легко сойти с ума. Что это, комедия или мистификация?
В эту минуту прелестная хозяйка сделала жест своей горничной, и та поспешила к ней.
Обе женщины с минуту разговаривали шепотом.
— Ради Бога, — обратилась Катя к молодому офицеру, — выйдите туда. — Она указала ему рукой на дверь будуара.
Потерянный, ошеломленный тем, что случилось с ним в этот вечер, он машинально повиновался и вышел в будуар.
За ним послышался звук запираемого замка.
Совершенно уничтоженный, молодой человек упал на кушетку.
Прошло несколько минут, и он не успел еще привести в порядок своих мыслей, выделить их из того хаоса, в который они были погружены, и придать им некоторую стройность, последовательность и определенность, как в кабинете снова заговорили, вероятно не подозревая, что перегородка была чересчур тонка.
— Какое ужасное приключение! Как я несчастна! Какое необычайное сходство… Что делать? Я теряю голову! Как выпроводить его отсюда… Теперь уже ночь… — говорила барыня.
— Успокойтесь, Калисфения Николаевна, я сейчас поговорю с ним… И что же, что теперь ночь… Он не маленький… офицер, — отвечала горничная.
1
Маленькая гостиная в доне богатой женщины для приема наиболее близких гостей.