Граф Платон Зубов

Нет, это не Зубовы задумали заговор. На исходе 1799–го года. Предсказатели уверяли: на переломе века должно, не может не удаться. Первыми заговорщиками стали граф Н. И. Панин, английский посланник Уитворт и — кто бы мог подумать! — Рибас. Его Рибас, о котором Безбородко не уставал говорить: «Хитрец, бродяга и фактор, который наподобие польских жидов, даже нажив огромное состояние, не переставал факторить». Обманывать, подличать и красть казну. Безбородко уверял, что за каждый год у него оставалось в карманах не меньше полумиллиона. Может быть, и больше. Крал, чтобы красть.

Заговорщик! Такому верить — все равно, что на плахе спать ложиться. В каждую минуту предать способен: то ли императора заговорщикам, то ли заговорщиков императору.

Сестра Ольга поручилась: никуда не денется. Она всему душой. Императрица покойная начала бы всякую дипломатию изыскивать. Мол, почему английский посол. В чем тут у Англии интерес. А интерес простой. Наскучила Ольга Александровна своим Демидовым, за посла взялась. Может, молодость и прошла, только посол этого не замечает. Совсем от красавицы Жеребцовой голову потерял. Каждому слову верит. Затаила сестрица досаду: ничем ее императрица не отличила. Вроде совсем не замечала. Ольга во всем брата винила. Теперь решила свое добрать. У нее дома и все сборы. Не думал, что брат Николай так вскинется. Обиду тоже затаил. После Персидского похода ни с чем остался. Чуть больше полугода император его терпел. Двадцать восьмого сентября полную отставку получил, в Москву переехал. Из‑за суворовских побед благоволение к нему было возвращено. Получил шефство над гусарским полком. Да разве такую малость с былыми возможностями сравнишь. Смех один!

Ольга его поддержала. За Николая перед графом Паленом поручилась. О былом фаворите и говорить никто не стал. В порядке вещей, что в заговор графа Палена вошел. А проку? Все слишком легко, пошло. Детки императорские, любимые внуки покойницы и крыться со своими намерениями не стали» Престол Александру Павловичу был нужен. Ему и его друзьям. А Зубовы — что Зубовы: при своем интересе и остались. Одиннадцатого марта 1801–го не стало императора. Через четыре дня брат Николай Александрович был в обер–шталмейстеры пожалован, а через два года со всякой придворной службы уволен. Опять в Москву вернулся. Только новой обиды снести сил не хватило: в 1805–м скончался. Сорока двух лет от роду. Графине Наталье Александровне, урожденной Суворовой–Рымникской, шестерых детей оставил. Три сына, три дочери. Да о них что говорить. Графиня еще раньше с Николаем в Москве врозь жить стала. Между мужем и женой один Бог судья. Только известно — не жаловал брат супругу, нет, не жаловал. Пил тоже сверх меры. Рука у императрицы тяжелая на браки была — теперь‑то понятно. Не своим делом в сватовствах занималась. Годом раньше вместе с братом у гроба Валерьяна стояли. Досталось молодцу, ничего не скажешь. Император Павел мало того, что в Курляндские поместья его отправил, так и их в 1799–м в казну отобрал. «В виду недочета сумм по Персидскому походу» — было сказано. Александр Павлович хотел несправедливость исправить. Имения вернул. Валерьяна в Государственный совет членом пожаловал. Директором второго Кадетского корпуса назначил.

Не помогло. Тридцати трех лет Валерьяна Александровича не стало. Графиня Марья Федоровна и на похоронах не убивалась. И замуж тут же поспешила. За графа Уварова. Ему все богатства зубовские и достались. По воле императора Александра Павловича.

Ольга Александровна и вовсе на Петербург рукой махнула. Нив чем не заметил ее внук Великой Екатерины. И этот не заметил! В Англию уехала. Думали, с лордом Уитвортом. Оказалось, с деньгами, которые заговорщики собрали да сдуру у нее и хранили. В самый канун кончины императора Павла Петровича в Берлин отправилась. Оттуда в Лондон. И кто бы мог подумать: в объятия самого короля! Георга III–го. Братцу Платоше не повезло, сестрица Оленька свое взяла! Сына родила. От английского короля. Так и назвали — Норд Егор Егорович. Эдакий Георгий Победоносец на берегах Альбиона. Оно верно, королю за шестьдесят перевалило. Не один раз в безумие впадал, так что регентам за него править приходилось. Но была, была при нем Ольга Александровна Жеребцова–Зубова. Со связью своей не крылась. И с сыном тоже. В средствах стесняться перестала. Вернется ли в Россию, нет ли, кто знает. От нее ни вестей, ни приветов. Зубовы всегда каждый сам по себе жили. Без сентиментов.

От Платона Александровича и вовсе отмахнулся новый государь. Всех дел — что членом Государственного совета назначил. На первых порах подумал: не начать ли деятельности государственной? Проект сочинил — об освобождении крестьян. Все друзья императора только о том и толковали. Не показался. Оставлен был без внимания. Что ж, коли так — уехал в свои Янишки — раз других дел не нашлось — собственным сельским хозяйством заниматься. В столице посмеивались: Платон Зубов — землепашец. Потом перестали. Забыли. Из такой глухомани никого не разглядишь. Тем более «бывшего». Одно твердо знал: никакой женитьбы. Никакой семьи. Иначе памяти простой о «случае» не останется.

Янишки… В те поры, когда императрица ими одарила, только что к России присоединены были. Самая что ни на есть курляндская граница. Русского населения никакого. Церкви православной ни единой во всей округе нет. Народ все чужой, непонятный — всех по трети: латышей, литовцев, евреев. По нынешнему государственному разделению — Ковенская губерния, Тавельский уезд, в сорока верстах от уездного городка, на берегах речки Презенции. Городом не назовешь, деревней тоже. Поселение старое, еще с XV столетия. Церкви лютеранские. Католические. Еврейские молитвенные дома да синагоги. На неделе два раза базары. В году три раза конские ярмарки — народу видимо–невидимо съезжается. Все торгуют. Пиво варят. Сады обихаживают фруктовые. Хочешь не хочешь — привыкать надо. Дворца никакого строить не стал — чего зря деньги тратить. Да и нет в здешних местах такого обычая. Дом обыкновенный. Только что каменный. Обстановка местная. Немецкая. Порядок — чем раньше встанешь, тем больше в хозяйстве досмотришь. Деньга — они в руках не держатся, все, как вода в песок, уйти норовят. Глаз да глаз за ними нужен. И расходов лишних никаких. Много ли холостяку для личного обихода надобно! Ночи зимние глухие. Долгие. От бессонницы чего не передумаешь. Всех переберешь. Рибас… Ловчее всех был да сразу же и поплатился. С марта восьмисотого году только до начала декабря дотянул. Преставился. Наград не дождался — будто государь Александр Павлович им побрезговал. Как ни старался о себе напомнить, в ноябре только окончательного расчета дождался: присутствовать в Адмиралтейств–коллегии. В помощь вице–президенту.

Если числа сопоставить — указ о присутствии от 12 ноября, кончина 2 декабря — можно в сомнение прийти. С чего бы в пятьдесят лет быстро так прибраться? Слух прошел: помогли. Опасен стал. И не нужен. С княжны Таракановой начал, императором Павлом Петровичем кончил.

И Адриану Грибовскому не больно повезло, плуту и вору. Еще в 1797–м году отрешен был ото всех должностей, к лету того же года в Петропавловскую крепость посажен. В указе императорском так и сказано было: вследствие начетов за пропавшие из Таврического дворца картины. И — незаконные переселения казенных крестьян. С крестьянами бы примирились — кто такого по тем временам не делал! — а вот картины много хуже. Куда только подевать все добро дворцовое успел, и все с улыбочкой, с прибаутками да со скрипочкой в руках. Инструмент бесценный для себя выискал — самого Страдивария.

Деньги‑то Адриан сыскал, откупился в начале 1799–го года, да через несколько месяцев теперь уже в Шлиссельбургской крепости оказался — за продажу казенных земель в Новороссии. И ведь поди ж ты, не то что в моей канцелярии, у императрицы под рукой работал, жил на такую широкую ногу — весь Петербург диву давался. И ничего. А тут взялся за него Павел Петрович, крепко взялся.

Кто там за прохвоста заступился, только в 1801–м снова на свободе оказался. От греха подальше в имение свое в Подольской губернии уехал, жить как падишах начал. Осмелел — в Москву перебрался. Денег жалеть не стал. Вот и кончил одним селом, на Оке, против Коломны, помнится, Щуровым называется. И дело себе сыскал — по гроб жизни хватит — по присутственным местам ходить, от обвинения в злостном банкротстве отбиваться. С его‑то деньгами не иначе отобьется. Когда‑нибудь.