Меншиков

— Ну, у Вены перенимать как будто бы нечего, — улыбаясь, ответил Лефорт. — Дежурные улыбки, обильные любезности?.. Не стоит! Нет!..

— Почему же, Франц Яковлевич? Народ здесь полированный, тонкий.

— А народ здесь такой, Александр… Как‑то лет пятнадцать тому назад римский цезарь вынужден был бежать из Вены, спасаясь от турок. Только оружие польского короля Яна Третьего возвратило ему его столицу. И вот этот австрийский Габсбург[5], «глава Священной Римской империи, потомок кесарей капитолийских», как он величается до настоящего времени, начал считаться с освободителем своей столицы, польским королем, кто при встрече кому из них прежде должен поклониться!..

— Н–да–а… — промычал Данилыч. — Неумно!

— А сейчас, — продолжал Лефорт, — они, я в этом уверен, ломают свои умные головы над тем, как вас принять: какую комнату наметить для этого, сколько шагов сделать навстречу нашим послам и все прочее в таком духе.

— Ну и леший с ними! — махнул рукой Алексашка. — Петр Алексеевич все равно им свой «политес» наведет.

Оба засмеялись.

Данилыч погладил пальцем за ухом, прищурил глаз и с лукавой улыбкой добавил:

— Сгребет так этого «капитолийского кесаря»… по–русски… когда с ним здороваться–целоваться начнет. Какие шаги там считать!..

При зрелом обсуждении русскому посольству была приготовлена встреча умеренная, по оценке Лефорта: не очень пышная и не мизерная. Но, как и следовало ожидать, Петр не обратил на церемониал никакого внимания. Ему нужно было дело, дело прежде всего, и потому, избегая дальнейших проволочек, он послал просить императора о безотлагательном личном свидании.

Беспримерный случай для венского двора!

С большими потугами воображения был отработан соответствующий случаю церемониал: назначено приличное помещение, определены необходимые движения императора — число шагов, повороты, поклоны, рукопожатия…

Но пылкий Петр расстроил все эти тонкие комбинации. Быстро подойдя к Леопольду, он обнял его, расцеловал, крепко пожал обе руки…

В общем… все спуталось.

— Хорошо, мин херр, — шептал Данилыч Петру; когда они возвращались обратно. — Как говорится, нашего пономаря не перепономаривать стать! Получилось как надо — по–русски!..

Из дворца шли через сад с большим прудом.

— Какая легонькая скорлупка! — заметил Данилыч, указывая на изящную белую лодочку, полувытащенную на берег.

Петр не утерпел, почти бегом направился к берегу, одним махом столкнул лодку в воду, легко вскочил в нее, отплыл…

— Хороша! — крикнул с середины пруда, помахивая веслом. — Легка! Но вертлява, Данилыч! Рыскает сильно!..

У придворных от удивления приоткрылись рты, округлились глаза, полезли вверх, под пышнейшие локоны париков, тонко наведенные брови. Уголками ртов шипели:

— По–о-рази–ительно!.. Не–ве–роя–ятно!..

Пожимали плечами:

— Неужели то царь?

На торжественной аудиенции русских послов (Петр находился в свите Лефорта) император Леопольд справился, по обычаю, о здоровье российского государя; послы отвечали, а у кресла Лефорта стояли два саженного роста гвардейца в Преображенских, ловко затянутых шарфами кафтанах.

— Мои два валета, — говорил Лефорт, наклоняясь к Возницыну. — Крестовый, — показывал незаметно концом ножа на Петра, — и червонный, — кивал на Данилыча. — Брюнет и блондин!.. Хороши?..

Внимательно, поверх очков, уставившись на красавцев, Возницын устало шептал:

— И зачем это все?

Петр дергал его за рукав, отрывисто звякал шпорой, наклоняясь, как мог тихо бурчал:

— Помолчи, Прокофий… так надо!..

Лефорту подносили коллекционные вина, он пробовал их, находил превосходными. Благодарил императора… Просил его позволения дать отведать эти изумительные напитки — своему доброму другу, стоявшему около кресла.

В знак согласия Леопольд кивал своим пышнейшим парадным париком, пытался растягивать в улыбку вывороченные, толстые губы, пристально вглядывался в Петра выпученными, рачьими глазами, потирал тонкий свисающий нос.

А за длиннейшим столом мерно колыхались ряды рогатых пудреных париков, и лица — бритые, распухшие и мятые, несвежего, желтого жира, лица стариков с пухлыми, склеротическими носами и подкрашенные, в мушках, упитанные лица молодых щеголей — ровно ничего не выражали, кроме приторно–сладкой учтивости.

Петр хотел при содействии Вены утвердиться на Черном море, овладеть Керчью; Леопольд же готовился к войне с Францией и торопился обезопасить свои тылы — восточные границы империи.

Соглашения о продолжении войны с турками поэтому не последовало. Зато были во множестве балы, гулянья с фейерверком, маскарады…

— Вы не находите, — обращался Франц Яковлевич к Петру, — что у здешнего министра двора какая‑то тупая физиономия?

— А у Леопольда что? Острая? — вмешался Данилыч.

Как же заразительно рассмеялся Лефорт!..

Не очень довольный Веной, Петр не захотел в ней задерживаться и готовился уже к отъезду в Венецию, но важные известия из России сразу изменили порядок пути. Было получено весьма тревожное донесение Ромодановского о новом бунте стрельцов.

Петр немедля помчался в Москву. Даже в Кракове, где для него был приготовлен торжественный обед, он не остановился — летел на перекладных день и ночь.

Однако им вскоре были получены более утешительные известия. Ромодановский донес, что бунт усмирен. Петр поехал тише. В Величке он побывал на знаменитых соляных копях, около города Бохни осмотрел расположенную там лагерем польскую армию. А в местечке Рава его встретил сам король польский и курфюрст саксонский Август Сильный, как величали этого обольстителя придворных красавиц, вечно пьяного, беспечного силача, беспрестанно игравшего волнистыми завитыми струями своего исполинского парика[6].

Три дня, проведенные Петром в Раве, представляли собой ряд тайных конференций, шумных пиров, военных игр и маневров. Стараясь поближе сойтись с королем, Петр состязался с ним в стрельбе из ружей и пушек, мерился силой. Они тянулись на палках, свертывали в трубки металлические тарелки, разгибали подковы…

Участвуя в тайных конференциях, военных играх, маневрах, пирах и даже снисходя к вкусам Августа, обмениваясь с ним шпагами, пистолетами, Петр всеми мерами старался сделать шаг, хоть один, первый шаг, к образованию союза России и Польши для неизбежной борьбы против Швеции, запирающей выход в Балтийское море. Петр понимал, что война со Швецией, сильнейшей европейской державой, потребует большого дипломатического искусства, серьезной военной подготовки, колоссальнейших средств. Но утешало одно: и Польша и Дания тоже не могут ведь отказаться от потерянных ими земель — Польша от Лифляндии, Дания от Шонии[7]. Они могут и должны быть союзниками России в борьбе против Швеции! В этом нужно было крепко убедить «брудора Августа». И Петр достиг этого.

Уезжая за границу, Петр желал «подготовить в Европе все способы к войне с турками и татарами». Из этого ничего не вышло. Зато при последнем свидании он и Август «обязались друг другу крепкими словами о дружбе без письменного обязательства».

И то хорошо! Первый шаг к основам союза был сделан.

— Не было ни гроша — и вдруг алтын! — говорил Петр перед своим отъездом из Равы, обращаясь к Лефорту. — Доброе начало поддела откачало, у нас так считают, герр генерал–адмирал. — Наклонил голову, погладил затылок. — А теперь пора до двора.

17

Еще в Голландии, узнав о побеге стрельцов с литовской границы, Петр досадовал, что не было об этом строгого розыска, а перед своим отъездом из Вены в Москву он писал Ромодановскому: «Будем к вам так, как вы не чаете… Я допрошу построже вашего… Только крепостию можно угасить сей огонь…»

И Москва действительно увидела «крепость» [10].

26 августа по Москве разнеслась весть, что накануне приехал царь, во дворце не был, вечер провел у Лефорта, ночевать уехал в Преображенское.

5

В сущности, Австрии как единого государства тогда не существовало. Монархия австрийских Габсбургов — «Священная Римская империя» (по средневековой идее ее император, или «римский цезарь», как его величали, являлся светским главой всего западного христианства) состояла из нескольких отдельных владений с разноплеменным населением и различным внутренним устройством. Главными владениями австрийских Габсбургов в начале XVIII века были: королевство Чешское (с Силезией) и Венгерское эрцгерцогство Австрийское, герцогство Каринтия и графство Тироль.

6

К объяснению прозвища, с которым вошел в историю король польский, курфюрст саксонский Август Сильный, надо добавить едва ли не главное — что этот великий обольститель и мот был отцом семидесяти детей.

7

Шония, или Скония, — южная часть Скандинавского полуострова.