Меншиков

Одобрительным гулом, возгласами: «Истинно, истинно!» — встретили речь Толстого гвардейские офицеры.

Никто из приверженцев великого князя Петра Алексеевича не осмеливался спросить: «А зачем, собственно, собрались и так густо столпились здесь вот, в правом углу дворцовой залы, все эти преображенцы, семеновцы?»

И только тогда, когда под окнами дворца затрубили горны, зарокотали барабаны, Репнин решился, насупясь, спросить:

— Кто осмелился без моего ведома привести сюда гвардию? Или я уже не фельдмаршал?

— Я велел! — пробасил Бутурлин. — По воле императрицы, которой всякий подданный, не исключая и тебя, должен повиноваться!

«О–о, чер–рт! — кусал губы Дмитрий Голицын. — Так и есть! — думал, зло глядя на растерянное лицо Репнина. — Тепленькими они нас, растяп, захватили!»

Все стало ясным.

— Вовремя подошли, — незаметно кивнул Меншиков Петру Андреевичу Толстому, скосив глаза на окно. Выпрямился, заложил руки назад и твердо шагнул к Репнину: — Как, Аникита Иванович?

И Репнин, боявшийся как огня усиления враждебного ему рода Голицыных, неожиданно для всех объявил:

— Я согласен с Толстым.

Волей–неволей за ним потянулись и остальные.

— Позовите кабинет–секретаря! — приказал, как старший сенатор, Федор Матвеевич Апраксин. — Нет ли какого завещания или распоряжения покойного государя насчет преемника? — спросил он Макарова, когда тот вошел.

— Ничего нет, — ответил кабинет–секретарь.

— Тогда… — Апраксин торжественно огляделся. Все встали. — «В силу коронации императрицы и присяги, данной ей всеми чинами империи, — торжественно произнес генерал–адмирал, — сенат провозглашает ее императрицей и самодержавницей со всеми правами, какими пользовался ее покойный супруг».

Много необычного видели русские люди при жизни великого преобразователя, а теперь, когда он скончался, увидели и поистине небывалое: женщину на российском престоле.

2

30 января набальзамированное тело Петра было выставлено в малом дворцовом зале, и народ был допущен для прощания. При жизни Петр не позволял себе роскоши, но мертвого его постарались облачить со всевозможным великолепием. Он лежал в белом парчовом камзоле с манжетами и галстуком из тончайшего брабантского кружева, в жилете и штанах их скорлата[85], в новых ботфортах со шпорами, при шпаге и ордене Андрея Первозванного.

Между тем под наблюдением генералов Брюса и Бока готовился большой траурный зал, куда, по готовности, 13 февраля приближенные покойного императора и перенесли гроб с его телом.

Было назначено: «дневальными возле самого гроба из сенаторов и генералов по 12 особ, с переменою на 8 дневаньев; окрест гроба, на троне, по 4 гвардии офицера в строевых мундирах; внизу, около трона, по 12 кавалергардов в черных епанчах с флерами на шляпах, при дверях залы, на карауле — гвардии гренадеры».

Сорок суток лежало тело императора на высоком постаменте под балдахином в траурном зале, заполненном до отказа людьми, приходившими, по старинному русскому обычаю, проститься с покойным.

8 марта гроб с телом Петра был перевезен в Петропавловский собор. Для траурного шествия был построен на льду Невы мост, от Почтового двора до ворот крепости. Весь мост покрыли черным сукном, дорогу усыпали песком, ельником. Процессия разделилась на сто шестьдесят шесть номеров. Почти все взрослое население Петербурга и его окрестностей собралось у обочин дороги, по которой должна была следовать траурная процессия.

По окончании обряда отпевания на церковную кафедру поднялся архиепископ псковский Феофан Прокопович.

— Что се есть? — воскликнул он, воздевая руки к куполу храма. — До чего мы дожили, о россияне! Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем!..

И сдерживаемые рыдания прорвались… Не многие из стоявших в храме могли удержаться от слез.

— Но, о Россия! — гремел знаменитый вития. — Видя, кто и каковый тебя оставил, виждь и какову оставил тебя! Какову он Россию сделал, такова и будет: сделал добрым любимую — любима и будет; сделал врагам страшную — страшна и будет; сделал на весь мир славную — славная и быти не перестанет!

Мощные залпы траурного салюта покрывали эти слова проповедника. Стреляли «беглым» полки, стоявшие около церкви и на стенах, палили из всех крепостных пушек — густо, раскатисто, как любил император. Армия салютовала в последний раз своему создателю и великому полководцу.

Тело Петра посыпали землей, гроб закрыли, разостлали на нем императорскую мантию и так, на высоком постаменте, под балдахином, оставили его стоять посреди Петропавловского собора[86].

Отчасти для успокоения недовольных был учрежден под председательством самой императрицы Верховный Тайный Совет. Членами его были назначены: Меншиков, Голицын, Апраксин, Головкин, Толстой, Остерман и герцог голштинский. И в этом новом учреждении Меншикову принадлежало первейшее слово. Из членов Верховного Тайного Совета только князь Голицын принадлежал к старой знати, но, находясь в одиночестве, он не мог составить Александру Даниловичу серьезной «противности». Другие — генерал–адмирал граф Апраксин, канцлер граф Головкин, граф Толстой — всегда были его сторонниками, а первые два к тому же и значительно уступали ему по государственным способностям и уму.

И Андрей Иванович Остерман старался, чтобы отнюдь не попасть в разряд столь опасных людей. Правда, сильно мешало ему вести себя именно так его честолюбие. Но Андрею Ивановичу удавалось обуздывать, унимать в себе эту жажду, это стремление к почестям. И удавалось неплохо, так как рассудок пока что хорошо выручал его, неизменно напоминая, что честолюбие — опаснейший враг, способный погубить его при любых обстоятельствах.

Словом, Меншикову казалось, что единственным серьезным соперником мог явиться только муж Анны Петровны, герцог голштинский.

Герцог — член царского дома, и внешне он оттеснил Меншикова на второе место. В действительности же влияние герцога на дела, как иностранца, недавно только приехавшего в Россию, да к тому же и не понимавшего русского языка, было незначительно. «Правление императрицы, — доносили своим дворам иностранные послы, — только по имени ее правление. Настоящим правителем России является князь Меншиков, правда, правителем, принужденным быть все время настороже, бороться с тайными, а подчас и явными противодействиями врагов и в некоторых случаях даже терпеть поражения, но в общем, по отзыву всех и нашему мнению, — писали резиденты, — его влияние, особенно в делах внутренних, безгранично».

Сенат и синод потеряли значение верховных правительственных органов; на их решения можно было подавать апелляции в Верховный Тайный Совет, а там был хозяином Меншиков.

3

На Западе в придворных кругах господствовало убеждение, что в России со смертью Петра все нововведения будут незамедлительно уничтожены и что эта страна станет прежней полуазиатской, как там полагали, Московией. Правда, Петр своими победами над величайшим полководцем Европы вознес было свою страну на небывалую для нее высоту, доставил было ей почетнейшее место в ряду других государств, но разве может она удержаться на этой высоте и теперь, после смерти своего императора?.. Нет! — твердо полагали «проницательнейшие» западноевропейские дипломаты. Россия государство бедное, необразованное, едва только вкусившее от европейской культуры, государство более обширное, чем сильное, — старались пояснять эти люди. Главный источник ее силы заключался, несомненно, в гении Петра Первого. А раз этого источника не стало, то и политическое значение ее неизбежно упадет, в стране наступит апатия, распущенность, которые сменят прежнюю, напряженную до предела государственную деятельность.

— В лучшем случае, — говорили другие, — Россия потеряет прежнее уважение среди европейских держав. А вернее всего — здесь будет страшная смута, ибо переворот, совершенный Петром, не нашел искреннего сочувствия прежде всего в «принцах крови» (как величали они там, на Западе, русских князей, потомков Рюрика, Гедимина [31]).

85

Скорлат — тонкое французское сукно наивысшего качества.

86

Гроб с телом Петра стоял посреди Петропавловского собора свыше шести лет — до 21 мая 1731 года.