Меншиков

— Тэ–эк… Тэ–эк и будет!.. Напрасно, господа, дорожитесь!

Петр привел в исполнение свой давнишний план: на шведский берег был высажен смешанный корпус из драгун и казаков.

Муж королевы, герцог гессен–кассельский, выступил было против этого десантного корпуса, но безуспешно, — драгуны и казаки действовали налетами. Особенно казаки. Они молниеносно появлялись то там, то здесь, внезапно исчезали, с тем чтобы так же неожиданно появиться вновь, в другом месте, где их меньше всего ожидали. Шведы начали трепетать при одном слове «казак».

Остерман по–прежнему стоял на своем: складывая губы в слабую улыбку, стараясь и в таком деле казаться любезным, он предлагал оставить за Россией Ингрию, Эстляндию и Лифляндию, в вознаграждение же обещал до двух миллионов рублей. Шведы, желая выиграть время, надеясь на английскую помощь, давали уклончивые ответы.

Английский король изъявлял желание установить мир, но «если все старания, по причине царского отказа, останутся бесплодными, — заявлял он, — Англия оставляет за собой право, по силе договора со Швецией, принять меры, не совсем приятные для царя».

Георг успел примирить с Швецией прусского короля, гарантировав ему обладание Штеттином; по ходатайству и настояниям Георга Дания также подписала мирный договор с Швецией. Английский флот продолжал плавать в Балтике…

Но все это не испугало Петра.

Готовить новую высадку! — распорядился он. «Дабы неприятелю отдыха не дать и почаял бы, что конец кампании, для того миром бы не умедлил».

Генералу Ласси был отдан приказ — опустошить берега Ботнического залива. Пять тысяч солдат и полтысячи казаков дано было генералу для выполнения этой задачи.

События оправдали столь решительную политику Петра. Продолжительность войны, постоянные неудачи, опустошение берегов, наконец, разгром флота — все это вызвало в Швеции всеобщее недовольство правительством.

Королева вынуждена была отказаться от престола в пользу своего супруга, принца Фридриха, который поспешил обнаружить миролюбивую политику: прислал в Петербург, будто к дружественному двору, посла с извещением о вступлении своем на престол.

Обе стороны желали мира, нуждались в нем, и мирные переговоры возобновились в Ништадте, маленьком финском городке около Або. С русской стороны их по–прежнему вели Брюс и Остерман. Петр требовал уступить ему Ингрию, Эстляндию, Карелию с крепостями Кексгольмом, Выборгом, а также Лифляндию.

Шведские уполномоченные не желали пойти на все уступки, а Петр не мог отказаться ни от одного из своих требований, не нарушая этим существеннейших интересов России. Петербург нельзя было оставить неприкрытым со стороны Финляндии, так же как и невозможно было оставить шведские крепости на Ладожском озере.

О каком безопасном плавании по Финскому заливу можно было думать, если по обоим его берегам остались бы шведские крепости и порты с военными кораблями? Даже в мирное время ни одна поломанная бурей мачта на русском корабле не могла быть исправлена, ни одна пробоина заделана иначе, как в шведском порту, с «соответствующего дозволения»!..

Уже одно то, что северный берег Финского залива и Аландские острова оставались в руках у шведов, грозило в будущем большими осложнениями для России. А в Лифляндии важна была Рига, запирающая устье Двины. Приобретение этого порта, особенно разбогатевшего во время войны, превращало Двину в один из важнейших торговых путей, не говоря уже о том, что она представляла надежную границу с Польско–Литовским государством.

Чтобы побудить шведов к уступкам, снова были посланы боевые корабли. Были высажены десанты. На виду у английского флота князь Михаил Голицын разбил шведскую эскадру возле острова Гренгам.

«Правда, не малая виктория может почесться, — писал об этом сражении Петр Меншикову на Украину, — потому что при очах господ англичан, которые ровно шведов обороняли, как их земли, так и флот».

После этого шведы стали уступчивее, дело умиротворения заметно ускорилось. Но вместе с тем приближалась и осень. Петра стала беспокоить мысль: а не о продлении ли времени только хлопочут шведы? Не водят ли они за нос пустыми разговорами?

Действительно, делая до сих пор уступки за уступками, шведские уполномоченные вдруг обнаружили решительное сопротивление уступить Выборг. Получив об этом уведомление, Петр встревожился, написал Остерману и Брюсу, чтобы они предприняли все, что могли, для удержания Выборга, но, «искренне желая окончить войну», разрешил, «чтоб из‑за этого не разрывали переговоров и уступили бы в случае последней крайности»… «Впрочем, — приписал, — я еду к вам сам».

Послав курьера с письмом, Петр отправил вслед за ним Ягужинского, поручив ему подробно объяснить свою волю Остерману и Брюсу, помочь им в ведении переговоров.

Тем временем Остерман объявил шведским уполномоченным, что получил от государя повеление рвать переговоры и выехать из Ништадта, если шведы не уступят Выборг и не подпишут мирный договор в двадцать четыре часа.

Шведские уполномоченные не решились на это, и…

30 августа 1721 года мирный договор был подписан.

Обер–прокурор сената граф Павел Иванович Ягужинский приехал в Ништадт слишком поздно…

Петр был на пути к Выборгу, когда покрытый пылью курьер привез ему подлинный только что подписанный акт.

«Сего моменту, — писал Петр на радостях командору Синявину, — получили мы ведомость, что всемилостивый Господь Бог двадцатиоднолетнюю войну пожелаемым благополучным миром окончил, который заключен в прошлом месяце в 30 день. И тако, прошедши троевременную школу[64], так кровавую и жестокую и весьма опасную, ныне… такой мир получили, с чем вас поздравляем».

Наскоро распорядившись о прекращении военных действий, Петр сел в маленькое суденышко и без всякой свиты поспешил в Петербург. В это серое, спокойное сентябрьское утро на Троицкой набережной было пустынно. Сырой ветер в бесцельном удальстве крутил желтый лист на дороге. Пахло водорослями, увядающей зеленью; серо–свинцовые волны мерно плескались о берег, лизали сваи. Сады за серыми хоромами, пестрыми домами, белыми мазанками пожелтели, поредели; ярко алели черепичные крыши.

В одном месте, против «Австерии», крепили берег. От копров гулко по воде доносились хлесткие, лихие запевки:

Свету в Питере видали,

Со свиньями корм едали!

К запевалам в меру и в лад приставали и, сливаясь, сходясь, зычно вторили им голоса:

Вот и ахай, казнись, дядя,

На себя теперя глядя!

Подхватывали, выделялись заливистые подголоски и выносные:

И–эх–х, давай, тяни, ворочай.

Был крестьянин, стал рабочий!

Мерно ухали бабы.

И никто бы не обратил внимания на стройную маленькую бригантину, которая быстро скользила к берегу под снежно–белыми парусами, качаясь и кланяясь на крутой серо–белёсой волне. Но в виду пристани Петр приказал: беспрестанно палить из всех трех пушек, трубачу стать на нос — трубить «сбор».

Что это значит?

На берегу зашевелились, забегали. Моряки рассмотрели вымпел на мачте:

— Государь!

Дали знать кому следует. Повалил народ. Появились кареты. Кто‑то выкрикнул:

— Мир?!

И… значение выстрелов стало мигом понятным.

— Ура–а-а! — прокатилось по пристани.

Полетели вверх шапки. Загремели, словно откликнувшись, пушки с крепостных бастионов. Из «Австерии» торопливо выкатывали бочки с пивом, вином…

— Здравствуйте, православные! — стоя на помосте, раскланивался на все четыре стороны Петр. — Толикая долговременная война закончилась, — зычно выкрикивал он своим сиповатым, простуженным басом, — и нам со Швецией дарован вечный, счастливый мир! — Зачерпнул ковш вина. — За благоденствие России и русского народа!.. Ура!

— Ур–ра–а!! — густо загремело на площади, раскатилось по прилегающим улицам, переулкам, снова вернулось к помосту и вновь раскатилось.

С крепости ударили из всех пушек. Выстроенные к этому времени на площади полки дали три залпа из ружей. Люди обнимали друг друга.

64

То есть школу, в которой он слишком долго просидел. «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно, — писал Петр позднее Василию Лукичу Долгорукому, — но наша школа троекратное время было (21 год), однако ж, слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».