Страница 57 из 89
Встретились, говоря просто, по–братски, но, перекинувшись парой–тройкой слов о себе, соскользнули к Казанцеву, в недоумении, откуда у него деньжищи. Вот и кузню завел. А спрашивается, для чего?
— Работы‑то почти нет, — рассказывал Вася Семену. — Зато стрельбой занимаемся…
— Это где? Прямо тут?
— Тут, а где же еще. Меряемся, кто метче.
— А на шум, — поинтересовался Семен, — не сбегаются?
— Бывает, и городовой заглянет. Так ему Шурка‑то поднесет, он еще и спасибо скажет…
— Н–да, дела…
Слово за слово выяснили, что и Вася кое в чем заподозрил Казанцева, запутывает он их в нехорошее что‑то. Во что именно, Вася покамест не знал, но от этого разговора и Семеновы подозрения укрепились.
Увидались они с Шуркой мельком, когда тот выезжал со двора в пролетке на рысаке. С ним сидел незнакомый господин.
— Это кто же такой важный с усами? — с любопытством спросил Семен.
Ему объяснили, что граф. Буксгевден.
Вечером Шурка прислал за Семеном, позвал к себе на квартиру.
Покуда малость ошеломленный Семен озирался по сторонам — квартира показалась роскошной, четыре комнаты с кухней, — хозяин ему говорил:
— Не удивляйся, Сенюха, что я с графом. Граф тоже максималист. И партия может предложить тебе дело…
И хотя в ответ Семен по привычке своей промычал нечленораздельное нечто, достал из стола деньги:
— В четверг с Васей–маленьким поедете в Питер, это вам на дорогу. Я тоже еду, только отдельно. Там встретимся, расскажу все подробно.
Понимал, гладкий черт, в каком Семен пиковом положении. Настороженности Семен, однако, не потерял, особенно как углядел в столе револьверы, в полуоткрытом ящике, откуда Шурка брал деньги. Револьверы и рядышком — значки с Георгием на коне.
Поверх же стола лежали газеты, головами к Семену; он, однако, названия, шевеля губами, и так разобрал: МОСКОВСКИЕ ВЕДОМОСТИ. ЧЕРНЫЙ ВОРОН. ВЕЧЕ.
Шустрый Шурка перехватил его взгляд.
— Нам случается прикидываться «черной сотней», как видишь.
Ночью в поезде, по дороге в Питер, на Семенов об этом рассказ Вася–маленький так отозвался:
— Неизвестно еще, кем он в самом‑то деле прикидывается — «черной сотней» или же красным максималистом!..
И поделился новыми своими наблюдениями за Шуркой.
— Мы проверим в Питере, верно, Семен? Если он нас морочит, я его…
Не докончив, Вася–маленький полоснул ладонью по горлу.
По уговору он должен был встречать Казанцева в Питере на вокзале, и, приехав, Шурка назначил свидание им обоим. Там, в условленном между ними месте, Семен его видел в последний раз. Конечно, тогда он еще не знал, что в последний… как и сам Шурка.
Место оказалось гостиницей, аккурат против дома Витте.
— Из окна отсюда и бросим бомбу, когда граф поедет… Толково придумано?! — Шурка не упустил случая прихвастнуть. — Вот и выполним постановление партии!
Семен с Васей не возражали, и назавтра, наутро, Шурка нм назначил новую встречу, чтобы ехать начинять бомбы.
— Ветку знаете, что идет от станции Ржевка?
— Ириновская? — уточнил Семен.
— Она самая. По ней и поедем…
Но на станцию они не пришли.
Накануне, после того как расстались, Семен проследил за Шуркой и заметил, как тот разговаривал с какими‑то темными типами. Шпики вроде, филеры? Он предложил Васе–маленькому не откладывая бежать, по части побегов был большой мастер. И обещал, что потом с товарищами раскроет Казанцева… Не тут‑то было. Вася–маленький заявил, что справится сам! Но на станцию Ржевка все‑таки опоздал… Поспешил к Казанцеву на квартиру, объяснил, что утром не нашел ни его, ни Семена и что тот, видать, просто струсил.
— И черт с ним, я один справлюсь! — успокоил Казанцева Вася.
На это ему Шурка ответил, что бомбы отвез и оставил в лесу, так что можно успеть и завтра приготовить, как надо…
Про это, а также и про дальнейшее все Семен потом прочитал в газете, когда Вася Федоров покаялся в том, что наделал. Иванов, о котором он там говорил как о подельщике о своем, никакой был, конечно, не Иванов, а Петров — он, Семен. Зачем его Вася перекрестил, не понять, когда Петровых у нас на Руси, должно, не менее, чем Ивановых… Сам, однако, из ссылки сбежав, называл себя вот именно так, Ивановым… может, Васе–маленькому говорил, а он и запомни…
13. Хорошо мозгуется в Биаррице
С тяжелым сердцем покидал на сей раз Россию Сергей Юльевич. Впрочем, он бы затруднился с ответом, если б его спросили, когда у него было на сердце легко. Ему бы радоваться, что судьба в который раз проявила благосклонность, уберегла, охранила от заранее обещанной смерти. Сверх того: готова была одарить острым чувством миновавшей угрозы, обновленным ощущением жизни. Понимал все умом, а душа подарка не принимала… Угнетенное состояние духа не оставляло его — а ведь это было так чуждо его натуре!..
Не с одним Сувориным попрощался Сергей Юльевич перед отъездом. И в конечном счете едва ли не любой разговор сам собою сводился к одному и тому же. К обсуждению слабосильного деспота. Представлялось, что он, почти по–детски резвясь, беспрерывно раскачивается на качелях. На одной стороне их — решительный Петр Аркадьевич Столыпин, на другой же — негодяй лейб–кабатчик Дубровин, которого чуть ли не лобызал.
Говорили с князем Святополк–Мирским, в свое время сменившим Плеве и принесшим, считалось, с собою весну, скоро, к несчастью, сгубленную кровью Девятого января. С той поры князь в отставке, ведет светскую жизнь, никакими политическими заботами не обременен.
Говорили о печальном, если не ужасном положении дел.
— Наши бедствия следуют из характера государя, — откровенно сетовал князь, — Как же можно ему верить, если завтра он отказывается от того, что одобряет сегодня?! Разве так спокойствие установить?!
Накануне разгона Думы, перед самым 3 июня, на Каменноостровский пожаловал барон Фредерикс. По своей ли воле посетил его министр двора или будучи послан свыше, Сергей Юльевич не знал, да и не стремился узнать. Но явился барон к нему за советом… Собственно говоря, их давно связывали приятельские отношения, так что в визите барона ничего из ряда вон не было. И все же, все же. Трудно было от того отрешиться, что перед тобой министр императорского двора…
— Сами видите, дорогой граф, что вокруг происходит ле бордель, — бывший командир конной гвардии рубил сплеча, — и, наверное, знаете, каким образом следовало бы поступить…
Как туг было не вспомнить, что в сферах после 17 октября взяла моду упорнейшая молва, будто бы Витте знает, как надо спасти Россию, но только не хочет этого делать!.. Для Сергея Юльевича такое суждение не составляло тогда секрета.
Теперь же он ответил усмешкой на лихую атаку барона:
— Вы мне льстите, мон шер… Но если всерьез, я действительно полагаю, каким образом следует поступить, тут вы правы. Но этот поступок требует громаднейшего терпения…
И он разъяснил барону, что имеет в виду.
А имел он в виду, что Думу надобно распустить, и затем распускать многократно, и снова каждый раз выбирать, обязательно по закону 17 октября, до тех пор, пока она не станет благоразумной…
Он вдруг ясно представил себе песчаный пляж в Биаррице, ту картину, которую вот–вот опять увидит после разлуки: океанские волны раз за разом перекатывают прибрежный песок и тем самым мало–помалу как бы очищают его.
— Между прочим, — сказал Сергей Юльевич, — так действовали в Японии после введения конституции.
— Но где же нам взять столько времени?! — воскликнул барон.
— В противном случае могу дать другую рекомендацию… Да боюсь, что напрасно, — махнул граф рукой. — Все равно вы исполнить ее не сумеете…
— Все‑таки скажите, Сергей Юльевич, — настоятельно попросил Фредерикс. — Божьей помощью, может быть, и сумеем…
Они сидели, откинувшись в креслах, в кабинете Сергея Юльевича, рядом со статуей покойного Александра III.
Витте обернулся к бронзовому императору и, указывая на него, патетически произнес: