Советский Фауст

— Я хотел в партию вступить еще до Америки. Сложные времена, Троцкие всякие. Не разрешили. В Америке — нельзя, в лагере — тем более. После освобождения мне еще долго не верили, что я идеологически выдержанный. Вот я и поступил в этот университет, закончил на «отлично». Может быть, сейчас примут?..

Он возмущенно и долго рассказывал о каком-то «кавказском человеке», парторге МГУ «Танаканове-Тараканове», который под разными предлогами отвергал многочисленные рекомендации и заявления Термена в партию. Киногруппа сворачивала аппаратуру, над Москва-рекой клубились какие-то странные багровые, высокие облака. Очарованный рассказами неизвестного ему знаменитого персонажа истории, под действием этого пейзажа и подаренного ему алкоголя, подошел к Льву Сергеевичу философствующий странник, охранник лодочной станции, и не без пафоса спросил, показывая на пламенеющее небо: «А вы смогли бы так, до конца, сгореть для людей, в этом огне?»

Я ни разу, никогда не видел нашего добродушного, ясноглазого Льва Сергеевича столь разгневанным, рассвирепевшим:

— Сгореть? В огне? Сам, если хочешь — сгори! Ведь мне еще так много надо сделать, с «микроскопией времени» разобраться. Надо же, придумать такое — сгореть...

Жаль, камера была уже отключена, — они шли, по аллее, два старых человека, два персонажа тогда еще ненаписанной книги «Советский Фауст».

Последние, самые триумфальные концерты в Казани Лев Сергеевич дал в 1987 году, на Всесоюзном фестивале «Свет и музыка». Это был подлинный праздник «Gesamtkunstwerk»! 500 человек из 70 городов СССР, в 10 залах и выставочных площадках города, с утра до поздней ночи. Мероприятия фестиваля посетили десятки тысяч казанцев. Спасибо партийным органам и, особенно, комсомолу — без их помощи не обошлись бы. Времена изменились, жаль, с опозданием... Залы были, как всегда, полны, когда выступали с терменвоксом сам Лев Сергеевич, либо его дочь Наташа (рис. 22).

...Повествование наше приближается к завершению. Подходила к концу советская власть и, увы, как оказалось, и жизнь нашего героя, которая нам всем уже давно представлялась неподвластной времени. Как, впрочем, бессмертной, вечной, незыблемой казалась и советская власть, в которой он вырос и в которую врос, которая питала его и которую он питал, — своей мыслью, своими открытиями и изобретениями.

Да, он плоть от плоти — «советский Фауст». Назвать его иначе, например, просто «русским Фаустом» — было бы неверно. И не потому, что он француз в корнях, пусть православными, российскими подданными и были ближайшие его предки. Дело не в этом. Анализируя послегетевские попытки развивать тему Фауста в России (вспомним «Сцену из Фауста», «Наброски к замыслу о Фаусте» Пушкина и повесть «Фауст» Тургенева), исследователи отмечали, что в русской интерпретации Фауста непроизвольно прорывался столь привычный для нашей литературы образ «лишнего», иными словами, ненужного, общественно бесполезного человека[71].

А Льва Сергеевича никак нельзя сравнить с Онегиным или Печориным, его никак нельзя считать «лишним человеком», — потому, что в нем постоянно нуждались, и он сам никогда ни в чем и никому не отказывал в своем постоянном стремлении приносить пользу. Возможно, в последние годы он мог чувствовать себя лишним и дома, и на службе, но это, к сожалению, общая участь большинства старых людей, — короче, это уже из сюжетов не Гете, а Достоевского...

А нам уже пора, наконец, разобраться, в какое же все-таки время жил и работал Термен. Да, поэт точно подметил: «Времена не выбирают, в них живут и умирают». А Термен жил вместе со своей страной. Что же это за страна? Ответив на данный вопрос, мы, может быть, глубже сможем понять, в чем же отличие советского Фауста от «никому не нужного», лишнего русского и, естественно, от исконно немецкого, гетевского Фауста.

Кто мы? Откуда? Зачем? — Реквием нашей революции

Итак, последнее, отнюдь не лирическое отступление, выделяемое курсивом: почему именно Россия, родина Термена, стала первым испытательным полигоном для экспериментальной проверки исторической закономерности, открытой Марксом? Вроде бы — не совсем подходящее место?..

Это мое личное мнение, мои личные выводы, — но, как мне кажется, дать верную оценку того, что же произошло с нашим отечеством, проповедовавшим лозунги «Свободы, Равенства, Братства» в обновленном, марксистском варианте и так бесславно отказавшимся от них, можно, если следовать именно самим Марксу-Энгельсу, с легкой руки которых «призрак коммунизма» пустился бродить по Европе.

На всякий случай хочу оговорить, что я, как и Термен, не разделяю того хихиканья в отношении наших «основоположников», который обуял нынче нашу интеллигенцию. Разоблачениям нет конца — читал недавно в центральной демократической газете: мол, Маркса звали, между прочим, не Карл, а Мордухай, да и кроме всего, у него в бороде водились мухи.

Стыдно перед нашими цивилизованными европейскими соседями... Помню, несколько лет назад, когда я был в ФРГ, увидел название улицы «Энгельсштрассе», в связи с чем задал местному, т.е. западному немцу удивленно вопрос: «Это что, наш Энгельс?!» Он вдруг оскорбился, обиделся: «Нет, это наш Энгельс!» Они там не выкидывают многотомные собрания сочинений своих земляков на свалку истории, а то и просто на свалку, вместе с «Историей КПСС».

Я так и не могу вспомнить, — где же я читал об этом, в трудах ли самих Маркса-Энгельса, либо в чьих-то воспоминаниях, но со времен моей «марксистской», пусть и беспартийной юности мне накрепко впечатался в намять забавный случай, произошедший с патриархом коммунистического учения. После того, как были впервые обнародованы основные положения этого учения, к К.Марксу — будто бы — пришли то ли молодые прусские офицеры, то ли местные революционеры и сказали: «Карл Иванович! Нам очень понравилась ваша идея коммунизма. В наших силах, мы готовы осуществить переворот и, взяв власть, реализовать под вашим руководством в Пруссии коммунизм». Карл Маркс захохотал и распрощался с юными радикалами: «В отдельно взятой, да притом еще в такой не шибко развитой стране, как Пруссия, любая революция, пусть и под коммунистическими лозунгами, приведет к тому, что в результате ее произойдет лишь перераспределение недостающих материальных ценностей» (за точность не ручаюсь — но смысл тот)[72].

Так или иначе, именно здесь кроется ответ на вопрос: почему в России не получилось. Но почему именно в России началось? Почему «призрак коммунизма», предназначенный бродить по Европе, материализовался именно в России, наперекор и вопреки предупреждениям Маркса о бессмысленности революции в отдельно взятой, причем объективно не подготовленной к ней, а к тому же еще в общем-то азиатской стране?

Возможно, в исходных своих позициях я не совсем оригинален: что-то близкое аукается с мыслями Л.Гумилева о вечных кочевниках, с последними рассуждениями А.Солженицына о трехсотлетних ошибках царского самодержавия («Русский вопрос к концу XX века»). И в них нет никакого оценочного момента, ничего обидного в отношении России, — лишь констатация факта (на всякий случай, у меня жена — русская, да и родной язык — тоже...).

В истории любого этноса, народа, государства есть моменты, как бы сказать помягче, стремления преодолеть ощущение тесноты путем пространственного расширения, осуществляемого под разными намерениями, чаще всего благими (хотя бы для себя). Вспомните Древнюю Грецию, Рим, Оттоманскую империю, Александра Македонского и Чингизхана, Атиллу и Наполеона... Россия во второй половине второго тысячелетия — молодое, активное государство, и об этом можно судить по динамике ее границ на глобусе. Налицо буквальный взрыв: от небольшого пятна на географической карте в XV веке — до освоения большей части евразийского континента, с выплеском в Северную Америку, с вожделенными взглядами на Босфор, Дарданеллы, на Ближний Восток, Африку — в конце XIX века. Крым, Средняя Азия, Кавказ, Манчжурия, Польша, Финляндия... Вспомните гениальные картины В.Сурикова: батальон конкистадора Ермака истребляет дивизию сибирских туземцев. А после удивляемся — куда они все делись? А чем занимается альпинист Суворов в Западной Европе? — из другой картины этого же художника... Но наступает момент насыщения. Точнее, просто сил уже не хватает. Ушли из Северной Америки, продали ни за грош Аляску. Хотя, простите за выражение, менталитет сохранился. Наступил XX век. И, «захлебнувшись» пространством, молодая Россия перебросила по инерции свою энергию на освоение исторического времени, воспользовавшись оказавшимся «под рукой» учением Маркса о неизбежности смены общественных формаций. Да, генералитет изменился, а менталитет остался тот же. Пафос ситуации зафиксирован, кстати, в послереволюционном фольклоре: «Мы покоряем пространство и время, мы молодые хозяева земли!». И, затем, — в гербе Советского Союза, как подсознательном графическом олицетворении идеи мировой революции, завершающей это покорение в полном объеме (в центре герба — весь земной шар).

71

См. об этом: Мишеев Н. Русский Фауст. — Варшава, 1906; Старосельская Н.Д. Русский Фауст. — Вопросы философии, 1983, № 9.

72

Хотел бы сделать сноску, восстановить источник, но написал как-то в Институт марксизма-ленинизма — ничего не знают, и знать не хотят.