Незримый фронт

— Немного.

— Почему немного?

— Не помню уже.

— Мать знала, что вы с седьмого класса начали курить и ходить по ресторанам?

— Знала… Она считала меня взрослым.

— А говорила она когда-нибудь вам, что взрослые люди обязаны трудиться.

— Об этом мы с ней не разговаривали.

— А о чем же вы с ней говорили:

— Как о чем? Обо всем, — о кинокартинах, о знакомых…

— Задумывались вы когда-нибудь о своем будущем? Как вы думали жить на свете? На какие средства? На подачки отца?

— Нет, я собирался поступить на работу.

— Куда? На киностудию?

— Нет, это случайно. Мне там не понравилось.

— А в геологической экспедиции вам понравилось?

— Нет, это тоже не по мне.

— А что же вам по душе?

— Не знаю… Я еще не определился.

— Это в двадцать лет! В ваши годы люди горы ворочают, всенародную славу завоевывают, а вы не определились… Вы читали что-нибудь, книги, газеты?

— Странно, — читал, конечно…

— Что?

— Разное… Не помню сейчас, но читал.

— Ни черта вы не читали. Жили, как клоп за обоями. Потому вы так легко и определились в убийцы… Вы хотите увидеться с матерью?

Кастальский молчал. Зубов кивнул Соколову.

Спустя минуту, на пороге кабинета появилась высокая раскрашенная женщина. Только одно мгновенье она стояла, гордо выпрямившись, как театральная королева. Она увидела Кастальского и с истерическим воплем бросилась к нему.

— Владя! Сынок! Этого не может быть.

— Элеонора Викентьевна, — громко и сурово сказал Зубов, — прошу вас сесть и держать себя в руках. Иначе мне придется прервать свидание.

Облившись слезами, она сразу стала жалкой старой женщиной. Голова ее тряслась. Промокший кружевной платок размазал по лицу краски и оно стало страшным.

— Ваш сын участвовал в убийстве Екатерины Петровны Бондаревой. Его будут судить. Может быть вы пожелаете что-нибудь сказать ему?

Кастальская потянулась к сыну и умоляющим голосом повторяла все тоже:

— Этого не может быть. Владя, скажи! Сынок мой!

Кастальский молчал.

Женщина закрыла лицо руками и уронила голову на стол.

По знаку Зубова Соколов вывел Кастальского из кабинета.

Прошло несколько длинных минут. Зубов подписывал бумаги. Элеонора Викентьевна всхлипывала.

— Я хочу задать вам несколько вопросов, — сказал Зубов. — Вы последние десять лет нигде не работали. Это так?

— Я очень больна.

— Возможно. Но у вас оставалось достаточно времени, чтобы воспитывать своего сына?

— Боже мой! Я посвятила ему всю свою жизнь. Я для него никогда ничего не жалела.

— Знаю. Вы его вкусно кормили, красиво одевали, учили, как сидеть за столом и подавать пальто дамам. Что вы еще для него сделали? Покупали игрушки, когда он был маленьким, и снабжали деньгами, когда он стал большим?

Кастальская качала головой из стороны в сторону и бормотала:

— Боже мой! Боже мой!

— Вы не можете вспомнить. Я вам помогу. Он был в третьем классе и однажды прибежал домой радостный, сияющий. Он доложил вам, что его приняли в пионеры. Как вы его встретили? Что вы ему сказали? «Тебе, Владик, красный галстук не к лицу. Сними». Вы забыли, а в школе этот факт помнят до сих пор.

Два года спустя, к вам пришли школьники-старшеклассники. Они хотели предупредить вас, что ваш сын растет лодырем и хулиганом. Вы не захотели с ними разговаривать и выгнали их.

К вам приходила классная воспитательница. Вы приняли ее в коридоре и жестоко обидели. Не помните?.. Вы никогда не интересовались, с кем дружит ваш сын, кто его приятели, как они учатся. Вас интересовало только, как они одеты.

Напомню вам еще одни эпизод. Его не забыли ваши соседи. Это было два года назад. Сын потребовал у вас денег на очередную попойку. На этот раз вы почему-то отказали ему. И он поднял на вас руку. Он хотел вас ударить. Как вы отнеслись к этому? Вы застыдились перед посторонними людьми, обратили все в шутку и сунули ему двадцать пять рублей.

…Зубов встал, отошел к окну, хотел привычным жестом расстегнуть пуговицу кителя, но опустил руку. Он должен был высказать все, что накипело в больном сердце.

— И самое тяжкое ваше преступление в том, что вы не только не приучили сына к труду, но помогали ему уклоняться от труда, воспитали в нем отвращение к труду. Этим вы нарушили основной закон нашей жизни. Вы родили человека, а вырастили преступника.

Круглые сироты, потерявшие отцов и матерей, более счастливы, чем дети таких родителей, как вы и ваш бывший муж. И мне очень жаль, что я не могу посадить вас на скамью подсудимых рядом с вашим сыном… Вы свободны, можете идти.

Зубов не смотрел вслед уходившей женщине. Когда за ней захлопнулась дверь, он снял трубку телефона и позвонил домой.

— Что слышно, старая?

Жена уловила усталость в его голосе и заговорила с напускной строгостью:

— Ну чего звонишь, молодой? Обещал ведь сегодня пораньше приехать.

— Сейчас еду. Что там Екатерина Ивановна поделывает?

— Тебя дожидается.

— Подсади-ка ее к телефону.

Послышалась какая-то возня: двухлетнюю внучку полковника пристраивали к аппарату. Зубов так ясно представил себе, как маленькую пухленькую ручонку приучают держать тяжелую трубку, что весь сморщился от сдержанного смеха.

Слышно стало, как Екатерина Ивановна сосредоточенно сопит в микрофон, а два женских голоса шопотом подсказывают: «Скажи: деда, приезжай».

— Здравствуй, Катюша! — окликнул Зубов.

Сопенье на мгновенье затихло и возобновилось с новой силой.

— Не хочешь разговаривать? Обиделась? Скажи бабе, что дед выехал.

Зубов положил и вновь поднял трубку. Он вызвал гараж.

— Машину на площадь!