Страница 8 из 16
— Нет! — вскричал Иван. — Не можно такое! Нельзя вам, князья рязанские, всем класть головы в битве!..
— Отступать мы не будем!.. Уразумел наказ? Тогда — с богом!..
Затих топот коней сотника Ивана и его товарищей, а ночь продолжалась, длинная-длинная ночь.
Догорали костры.
Ворочались во сне рязанцы.
Утром началась кровавая сеча. Великой печалью вошла память о ней в «Повести о разорении Рязани Батыем»:
«…И была сечь зла и ужасна. Много сильных полков Батыевых пало. И увидел царь Батый, что сила рязанская бьется крепко и мужественно, и испугался. Но против гнева божия кто постоит! Батыевы же силы велики были и непреоборимы: один рязанец бился с тысячью, а два — с тьмою. И увидел князь великий убиение брата своего, князя Давыда Ингваревича, и воскликнул в горести души своей: „О братия моя милая! Князь Давыд, брат наш, наперед чашу испил, а мы ли сей чаши не изопьем!“ И пересели с коня на конь и начали биться упорно. Через многие сильные полки Батыевы проезжали насквозь, храбро и мужественно биясь, так что всем полкам татарским подивиться крепости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки татарские. Убит был благоверный великий князь Юрий Ингваревич, брат его Давыд Ингваревич Муромский, брат его Глеб Ингваревич Коломенский, брат их Всеволод Пронский и многие князья местные и воеводы крепкие и воинство: удальцы рязанские. Все равно умерли и единую чашу смертную испили. Ни один из них не повернул назад, но все вместе полегли мертвые…»
Пламя Рязани
В самый день рождества дружина Евпатия Коловрата и триста черниговских воинов, коих вел в Рязань воевода Климук, в сопровождении обоза, везущего ратное снаряжение, вступили в пределы Рязанского княжества лесным чащобам, мечутся, не зная, что делать: то ли в города подаваться, под защиту их стен и княжьего войска, то ли положиться на себя и защищать живот свой и близких на: родной земле, и если пролить кровь — так уж там, где пот проливал. Или бежать куда?..
Просили совета у Коловрата, а он мучился, глядючи на смятение, не зная, что там, впереди, куда он сам стремится. Хотел было бросить обоз, но потом рассудил, что князь Юрий ждет не только людей: в бранном деле и припасы крайне надобны. И торопил Евпатий своих воинов да черниговцев, все меньше давал им времени на привалы.
…В одной избе ночевали Коловрат и Федот Малой, доделистый[7] отрок, коего брал. Евпатий в Чернигов, приблизил к себе. Коловрату было уже сорок годов, десять лет женат он был на Чернаве, а деток им бог не дал. Вот и принял он Малого как сына, под старшую свою руку.
Хоть и тяжел был дневной переход, а когда легли, не сразу заснул растревоженный Евпатий.
— Не спишь, отец-воевода? — спросил Федот.
— Я-то сплю, — ответил Коловрат, — а ты чего?
— Про матушку вспомнил, про Рязань нашу, про девнину…
— Ого! — удивился Евпатий. — У тебя и девнина есть? Ты не говорил мне.
— Невеста… Должон был свадьбу играть, да вот в Чернигов ушли.
Помолчали, думая каждый о своем. Потом Коловрат приказал:
— Спи, Малой. Завтра подниму ране, набирайся силенок…
И сам задремал…
— Коловрат! — услышал воевода голос — Беда, Коловрат!
Он с трудом распялил глаза и увидел склонившееся над ним лицо Климука.
— Стража приняла ратника из Рязани, — сказал Климук. — Едва ушел он от Бату-хана, изранен весь. Нету больше Рязани, Коловрат.
— Врешь!
Евпатий ухватил Климука за плечо.
— Пошто врать-то, Евпатий, — сказал Климук, отстраняясь. — Иди сам спрашивай. Ратник в соседней избе.
…С двух сторон, полуденной и восходной, наступала орда на Рязань. За спинами защитников города был высокий обрывистый берег Оки, и здесь было покойно, воевода Клыч держал там лишь малую стражу на случай.
Когда под стенами Рязани появились первые конные разъезды врага, а до того пришли уже вести и о сражении на Рясском поле, и о гибели Пронска, великая княгиня Агриппина собрала Большой, совет.
— Наш сын, — медленно сказала она, — великий князь Юрий Ингваревич сложил свою голову… Не стало и братьев его, осиротела Рязань… Я — старая женщина, не мне мечом владеть. Князь Юрий наказывал защиту города доверить воеводе Клычу. Пусть будет по сему. Веди совет, воевода…
На совете голоса разделились. Кто предлагал оставить город и всем бежать в Мещерский лес, лед на Оке, пожалуй, окреп, выдержит пеших. Другие осторожно говорили о почетной сдаче города на милость победителя. Ведь войска больше нет, на соседей рассчитывать не приходится, а тут, глядишь, какое ни на есть имущество можно спасти и животы сохранить.
Старый Клыч молчал. Он хорошо понимал, что Рязань обречена, помощи и вправду ждать неоткуда, и сейчас мучительно пытался найти выход, чтоб и людей спасти и сохранить честь Рязани.
— Дозволь мне слово сказать, — попросил сотник Иван, ставший помощником Клыча, и воевода согласно кивнул.
— Верно, подмоги ждать неоткуда, — начал Иван. — Бежать по льду Оки в неведомость, в леса — верная смерть, хотя и не сразу голод покосит. Сдать город без боя — позорно, хотя, глядишь, кого-то Бату-хан и помилует. Но те, кто и останется в живых, — будут рабами. И весь люд ослабнет духом, будет плодить подобных себе. Зачем же такому народу жить на земле? Нет, надо биться с врагом, живота не жалея! Другого не вижу. Драться!
Он обвел глазами собравшихся.
— Драться! — выкрикнул молодой сотник справа от Ивана.
— Драться! — повторил вслед за ним седобородый воин, стоявший рядом с сотником.
— Драться! Драться! — послышалось со всех сторон, и Клыч поднял руку.
Все затихли.
— Будем драться, — просто и буднично сказал воевода.
…Медвежье Ухо и Федот Корень сражались у левой, ежели считать от ворот, башни, бок о бок с сотником Иваном. Когда тому случалось перейти на другую часть стены, ратники неизменно следовали за ним, не упуская случая рубить тех, кто упрямо лез и лез на рязанские стены.
Поначалу Иван сердился, что Медвежье Ухо и Корень всюду следуют за ним, сотнику невдомек было, что этих двоих приставил к нему еще в день разлуки Евпатий Коловрат и просил поберечь боевого друга…
Уже в первый день осады Рязани войском Бату-хана княгиня Агриппина вызвала к себе. Уже первые деревни, встреченные ратниками в пути, оказались взбудораженными слухами, самыми противоречивыми, но печальными по сути своей.
Дружинники проходили деревню за деревней и видели, как поселяне прячут скот и добро по Владия Красняту и деда Верилу. Возложила она рукодельцу обязанность позаботиться об узорочье рязанском, найти место, где б можно было захоронить княжье добро, бармы и драгоценные вещи, чтоб если не детям, то внукам досталось богатство, в коем не только была ценность сама по себе, но и красота неповторимая, свидетельство рязанского умельства.
— А тебе, Верилушка, сам знаешь, о чем следует позаботиться, — сказала великая княгиня. — Старые книги сохрани, в них наша память, предков тоже. Побереги их, Верила, да зайди ко владыке. Подумайте, как спасти дорогие иконы, дабы не осквернили их нечестивцы.
Повстречавшись у княгини, Краснята и Верила не увидели больше друг друга. По-разному сложились их судьбы. Молодому Владию жить оставалось совсем немного, и конец ему был уготован страшный. А деду Вериле суждено было зреть жестокое разорение Руси и даже встретиться с Бату-ханом. Но все это еще предстояло. А пока Владий Краснята думал о том, как захоронить узорочья, Верила же готовился спасти книги и святыни рязанские.
Было у Владия заветное место — безлюдное, дикое — на пустыре между Серебрянкиным выгоном и Кожемякиной слободой. Рос там кряжистый дуб, окруженный кустами, а под корнями дуба была нора, ее из-за кустов и не сыскать никому.
Там и спрятал Краснята рязанские богатства. Убрав следы работы своей, Владий миновал Серебрянкин выгон и Кузнецким рядом стал пробираться к Успенскому собору, чтоб сообщить великой княгине место захоронения клада.
7
Толковый, сообразительный, дельный (мещерск.)