Близнецы Фаренгейт

— Хорошие собачки! — закричали без всякой в этом уверенности близнецы и сделали по шагу вперед, к фаланге оскаленных клыков и капающей слюны, но сразу же отшагнули назад.

И однако ж, как раз когда дети готовы уже были признаться себе, что утратили власть над собаками, напряжение разрядилось самым неожиданным образом. Один из псов, стоявший чуть в стороне от прочих, уловил тень движения там, где ничему двигаться не полагалось, и, ликующе взвыв, бросился туда, чтобы разобраться, в чем дело. И все остальные собаки, забыв о лае и расширив ноздри, повернули к нему головы.

Небольшая дыра в фюзеляже вертолета, по железному кожуху которого еще струился дымок, по-видимому, стала приютом для суетливой животной жизни — для семьи полевок, которые теперь страдальчески повизгивали. Первая же из них, едва соскочив на снег, немедля оказалась в собачей пасти. Миг спустя, собаки, все как одна, рванулись вперед, и перед близнецами предстала картина, состоявшая из бессмысленно метавшихся туда-сюда грызунов, толкотни собачьих задов и виляющих хвостов. Яростное поначалу рычанье собак стихло, как только им стало ясно, что пропитания тут хватит на всех.

— Нам повезло, — сказал Марко’каин, пока собаки пировали, вгрызаясь в словно по волшебству доставшуюся им добычу. — Но слишком часто такое случаться не может.

— Мы тоже должны поесть, — вздохнула Таинто’лилит, теперь, когда кризис миновал, вдруг ослабевшая и начавшая дрожать.

Марко’каин подошел к саням, вытащил из них большой короб с провизией, отщелкнул его запор и заглянул внутрь.

— Хо! Ничего себе, — воскликнул он. — В коробе, который укладывал отец, пусто.

— Пусто! — вскричала его сестра. — Но, когда мы уезжали, он же был полон! Может, это собаки все слопали тайком от нас? Или оттуда все выпало при езде?

— Нет… — задумчиво произнес Марко’каин, стараясь отогнать спорившие одна с другой мысли. — Я бы не сказал, что в нем совсем пусто. Тут какая-то… — он порылся в коробе, — какая-то мятая бумага и большая книга… «Основы антропологии».

Некоторое время близнецы Фаренгейт простояли, вглядываясь в раскрытый короб, согревая руки под мышками, вслушиваясь в громыхание волн по одну сторону от себя и в хруст разгрызаемых костей по другую.

— Ты не думаешь, что отец мог желать нам смерти? — спросила Таинто’лилит.

— Но зачем ему нас убивать? — отозвался Марко’каин.

Оба, напрягая все силы ума, попытались представить себе причину такого поступка, вырваться за пределы детских своих представлений.

— Он мог решить, что теперь, когда мать умерла, ему будет слишком трудно заботиться о нас, — предположила Таинто’лилит.

— Да мы же сами о себе заботились, разве не так? — запротестовал Марко’каин. — А он нас обычно и вовсе не замечал.

— Так, может, в этом и дело! — провозгласила Таинто’лилит. — Он нас почти не замечал и потому, наверное, думает, будто мы еще дети, будто нас надо поить молочком и ласкать.

— Ну, ладно… — нахмурился Марко’каин. — Мы должны хоть что-нибудь съесть, и поскорее, иначе нам крышка.

Не без опаски, близнецы Фаренгейт попробовали помидорно-красное месиво, заполнявшее консервные банки. Как это ни удивительно, месиво помидорным и оказалось. Орудуя ложками, они отправляли в рот комок за комком и алый сок стекал по их подбородкам.

— Теперь мы сможем продержаться на ногах, — бодро, насколько у нее получилось, сказала Таинто’лилит.

— Нам нужно получить послание от вселенной, — резко ответил Марко’каин. — И чем быстрее, тем лучше.

Проглотив столько холодной, смахивавшей на сопли овощной массы, сколько им удалось вместить, близнецы присели лицом к морю на сани, в которых покоилась мать. На горизонте разрастался жемчужный свет. Скоро лето.

В обстоятельствах обычных это внушило бы близнецам Фаренгейт чувства восторженные, праздничные, однако сейчас у них имелись другие темы для размышлений. Таинто’лилит и Марко’каин, стараясь не позволить сонливости, ноющим животам и тревожному ощущению незавершенности своей миссии помешать ходу их мыслей, с великой серьезностью обсуждали еще оставшиеся у них шансы на выживание — не просто в ближайшее время, но и в случае, если дома их больше не ждут.

Разговор начался достаточно мирно: они составили точную опись своих припасов, пересчитали по головам собак, однако, когда речь пошла о вещах менее осязаемых — вроде истинных мотивов отца или возможности полагаться на сверхъестественную помощь, — на близнецов стало накатывать раздражение. Снова и снова они поневоле приходили к одному и тому же выводу: надеяться, кроме самих себя, им не на кого.

— Нам обоим необходимо точно понять, в чем наша сила и в чем слабость, — сказал Марко’каин.

— Но мы же совсем одинаковые!

— Не считая того, что в штанах.

Таинто’лилит сокрушенно вздохнула. Насколько она могла судить, и мышонки, и пиписьки были равно бесполезными перед лицом недружелюбия вселенной.

— Мы одинаковые, — заявила она, пробивая каблуками сапог снежную коросту, вдавливая их в жесткую темную землю. — Одинаковые, одинаковые и одинаковые!

Марко’каин, которого сила сестринских убеждений отчасти лишила присутствия духа, с трудом сглотнул, решив оставить свое несогласие с ней при себе. Он смотрел за косматые буруны, словно упрашивая море поделиться с ним своими соображениями, однако, на деле, утешая себя, подбадривая свои столь пренебрежительно третируемые гениталии. И Таинто’лилит, разумеется, мгновенно учуяла овладевшую им отчужденность.

— Да и вообще, почему нам не быть одинаковыми? — требовательно осведомилась она.

Марко’каин не отрывал глаз от моря, гордясь своей способностью видеть картину более широкую.

— Если бы между нами и вправду никакой разницы не было, это означало бы, что ни один из нас не может знать ничего, неведомого другому, — заявил он.

— А это опасно? — спросила сестра.

— Может оказаться опасным.

Пауза.

— Не представляю, как.

— Да и я тоже, — серьезно признался Марко’каин. — И это опасности только на руку.

— По-моему, ты просто глупости говоришь, — укорила его Таинто’лилит. — Как в тот раз, когда пугал меня перед сном, в кровати, уверяя, что медведь может влезть в окно и сожрать нас.

— Так медведи все время и приходили к нашему дому, — возразил в свое оправдание Марко’каин. — Ты же видела по утрам их следы.

— Следы не убивают, — фыркнула, обхватывая себя руками Таинто’лилит. — Столько лет, столько медведей, а от чего умерла наша мать?

Вопрос этот, невинный маленький клуб выпущенного риторического пара, повис в воздухе, оказавшись куда более темным, чем ожидалось.

— Мы не знаем, от чего она умерла, — произнес, наконец, Марко’каин.

— Не знаем, — подтвердила Таинто’лилит.

— Это может убить и нас.

— Ну, не думаю.

— Почему ты так уверена?

— Я прекрасно себя чувствую. Ты нет?

— Я голоден, устал и замерз.

— Я тоже, но ведь это поправимо.

— Надеюсь, — похоже, никакой уверенности в этом Марко’каин не испытывал, несмотря даже на то, что по океану заскользил, приближаясь к ним, первый луч солнца. Что-то такое грызло его — подозрение. — Возможно, это отец убил ее. Он сказал, будто мать съела что-то неподходящее. Возможно, и мы с тобой только что проглотили то же самое. Смертельный яд.

— Какую чушь ты несешь! — рассердилась Таинто’лилит и ткнула пальцем в пустые жестянки, лежавшие у их ног. — Это всего-навсего помидоры с нашего склада. А мать съела, наверное, что-то чужое. У гухийнуи.

— И все-таки…

Море, волна за волной, обращалось из серого в серебристое. Птицы уже ошалевали от радости. Длинные черные тени потянулись, разворачиваясь, как языки, от прибрежных скал, от саней, от пустого короба и жестянок. Даже стебли травы, проколовшей снег, который влажнел теперь на глазах, даже они бросали удлиненные дротики теней.

— И зачем было отцу убивать ее? — спросила Таинто’лилит.

— Они же все время ругались, — напомнил ей Марко’каин и замахал руками, показывая — как.