Страница 43 из 60
— А тебе идет, — сказал Морфей. Приятно было увидеть хоть что-то темное.
— Я решила, что нам стоит обменяться одежками. У меня есть отличная розовая комбинашка, не хочешь примерить?
— Ха-ха-ха, — промычал он и сразу задумался: может, по-венгерски, «ха-ха-ха» должно звучать как-то иначе?
Такой умной подруги, как Ильдико, у него еще не было. Она не принадлежала к фанаткам группы, — собственно, «Трупорубка» ей не так чтобы и нравилась. Ильдико был по вкусу, скорее, стиль «эмбиент» — холодные электронные шумы, наполнявшие ее комнату словно бы дуновениями освежителя воздуха. Громовая эпопея «Трупорубки», повествующая о выдранных заживо внутренностях, о погибающих под пытками душах, кишащих червями телах и пронзаемом гвоздями Христе, мало, говорила она, способствует успеху ее потуг сосредоточиться на университетских учебниках. Зато ей нравился ударник «Трупорубки». Очень нравился.
— У меня что-то непонятное с головой, — сказал Морфей.
— Болит? — подсказала Ильдико и вылезла из постели. Подол слишком большой для нее футболки привольно облегал ее ягодицы. «ГОТОВЬСЯ!» — настаивал слоган, красовавшийся под расписанием турне.
— Ага, болит, — хмуро признал он.
— Э-э… головная боль, что ли? — спросила она, отодвигая теплые, точно тосты, бедра подальше от древней чугунной трубы отопления.
— У меня не бывает головной боли, — сказал Морфей, и сморщился, — Ильдико подошла к окну и в глаза ему ударил ореол яростного солнечного света, обливший по контуру ее силуэт.
— Ну, похоже, теперь случилась.
— Может быть, это… как ее… — он не знал, как по-венгерски «опухоль мозга». — Может быть, я скоро умру.
Ильдико, собираясь надеть лифчик, стянула с себя и бросила ему футболку.
— Попробуй принять аспирин, — посоветовала она.
— Ты же знаешь, я ни в какие наркотики не верю, — ворчливо напомнил ей Морф, закрывая лицо большими освещенными солнцем ладонями.
Голова у Морфея и вправду никогда не болела. Даже в те времена, когда он был мэйболским подростком и звался просто Никки Уилки, у него нигде ничего ни разу не болело, если не считать волдырей на ладонях, появившихся после того, как он поступил в группу «Умопомрачительные уроды» (впоследствии назвавшуюся «У. У.», затем «Поцелуем Иуды» и, наконец, «Трупорубкой»). «Боль есть иллюзия, — всегда говорил он. — Сила духа, друг мой!».
Правдой было и то, что Морфей не верил ни в какие наркотики. Не многие фанаты группы знали об этом, однако «Трупорубка» состояла из ребят на удивление правильных — группа давно уже избавилась, подыскав им замену, от тех своих членов, чьи дурные привычки делали их неспособными помногу раз повторять замысловатые тактовые ритмы ее музыки или выдерживать надрывные темпы концертов. Когда «Трупорубка» еще мыкала горе в Шотландии, гитарист Нэйл (Цербер) временами позволял себе закладывать за воротник, а басист (Янус), случалось, баловался в свободные вечера «Экстази», однако теперь все они стали старше, обосновались в Будапеште и чисты были, что твой Клифф Ричард.
— Странно все обернулось, — нередко говорил Церб. — Из Эршира в Венгрию. Дома нас знать никто не хотел, играли мы в забегаловке, а тут стадионы собираем.
Морфей, когда Церб затевал разговоры подобного рода, обычно старался под каким-нибудь предлогом смыться. В свои двадцать два он был еще недостаточно стар для слезливых воспоминаний. Да и насчет стадионов Церб был не так чтобы точен: на стадионах они появлялись лишь для заполнения пауз в выступлениях групп познаменитее — вроде «Пантеры» или «Металлики». Собственно, и восточно-европейское турне сводилось к тому же, разве что футболки «Трупорубки» продавались на сей раз подороже: ей и еще кой-кому предстояло разогревать публику на концертах поседелого боевого коня «хэви-метала», группы «Слэйер». Ожидалось, что тысячи и тысячи восточно-европейских подростков повыползают из своих щелей, чтобы увидеть «Слэйеров», и если повезет, они и «Трупорубке» тоже похлопают, а кто-то из них, глядишь, да и купит ее компакт-диск или футболку («Только ручная стирка!»).
— Может, у тебя шея затекла, Морф, — высказала предположение Ильдико. — Просто заснул в неудобной позе, вот и все.
— Ага, с тобой рядом заснешь в удобной, — он поморщился, помассировал на пробу виски.
— Да будет тебе хандрить-то, — сказала Ильдико, теперь уже полностью одетая, обретшая обычную свою деловитость. — Сейчас я тебе кофе принесу.
— Только не ту португальскую дрянь из желто-синих пачек.
— Что ты, что ты, кофе у меня голландский, лучше некуда. «Адский эспрессо», — она смотрела на Морфея сверху вниз, сохраняя серьезную мину, пока до него не доперло, что это шутка.
— Ха-ха-ха, — сказал он.
Немного позже Ильдико уговорила его пойти прогуляться по свежему воздуху. Кислород плюс физическая разминка могут исправить «нелады», как она деликатно выразилась, с его головой. Они натянули анораки, перчатки, польские сапоги на меху и вышли из ее квартиры на улицу. Морфей нацепил темные очки — обычно он эту манеру мейнстримного рока не жаловал, однако сегодня залитый солнцем снег отличался какой-то неистовой яркостью.
— Волшебный денек, Ильдико! — окликнула их Гайналка, цветочница.
— Еще бы! — отозвалась Ильдико.
— Вот и в Шотландии люди только об одном и говорят, — пробормотал Морфей, стараясь не отрывать глаз от тротуара, на котором ноги пешеходов размесили снег в относительно терпимую сероватую грязь. — О погоде.
— Насколько я понимаю, это такая особенность, присущая людям вообще, — сказала Ильдико, увлекая его под брезентовые навесы уличного рынка.
Торговцы сегодня высыпали на улицу в полном составе. Лотки, как и всегда, были завалены мобильными телефонами, вышедшими из моды итальянскими кожаными куртками, поддельным спортивным снаряжением «Гэп» и «Адидас», уворованными голливудскими видео-фильмами, желтыми с синим пакетиками португальского кофе, календарями с портретами Бритни Спирс и дешевыми сладостями — предлагались, впрочем, и товары более традиционные: домашнее клубничное варенье, обезглавленные жирные курицы, альбомы с марками коммунистической эры, стопы краденной бумаги для принтеров, гигантские, покрытые плесенью салями.
— Не хочешь «Баунти»? — спросила Ильдико, окидывая взглядом доски на козлах, покрытые грудами шоколадок, которые доставлялись сюда из Америки через Арабские Эмираты.
— У меня… какое-то чудное ощущение в желудке, — ответил Морфей.
— Иными словами, ты чувствуешь себя больным? — сказала Ильдико, покупая себе «Марс».
— Я никогда не болею, — упрямо заявил Морфей и, сдвинув очки повыше, под капюшон куртки, начал рыться в пиратских компактах. Среди них обнаружился сборник «Слэйеров», озаглавленный «Величайшие хиты Слэйера» и совсем недавний альбом «Крэдл оф Филс» (с ума можно сойти).
— Ты же не хотел себя здесь найти, правда? — сказала, заметив его разочарование, Ильдико. — За нелегальные копии вам все равно ничего не платят.
— Нам и за легальные ни шиша не платят, — проворчал он. — Пираты, по крайности, тратят собственные денежки.
Ильдико сунула нераспечатанную шоколадку в карман куртки, застегнула на нем молнию.
— Надо сначала что-нибудь сытное съесть, — сказала она. — Пойдем в кафе «Калвин», «халаcле» похлебаем.
— Я не голоден.
— Тебе следует подзаправится к вечеру.
Впервые упомянула Ильдико о сегодняшнем выступлении: первом из двадцати двух, начале самого престижного — жми по газам! — из всех турне «Трупорубки».
— Времени еще куча, куча, — отозвался Морфей, чей взгляд привлек лоснистый журнал, который, судя по обложке, вполне мог писать о «трэш-метале». Оказалось — порнуха для мазохистов.
— Хочешь моего супа, Морф? — спросила Ильдико, размешивая в «халасле» сметану.
— Слишком рано для рыбных блюд, — ответил он. Освещение в кафе «Калвин» было приятное, приглушенное, а вот сметана, завивавшаяся в темном супе вокруг ложки Ильдико, вызывала у Морфа легкое головокружение.
— Час дня уже, — напомнила она. Концерт в замке начинался в семь тридцать, «Трупорубка» выступала вслед за «Ферфиаком» (отечественными имитаторами) в восемь пятнадцать. Морфей, все еще не оторвавший глаз от кружащей в супе сметаны, вдруг словно наяву увидел идеальное световое шоу своей группы — проблески красного стробоскопа и летящие, кружа, точно дервиши, арканы белого света.