Близнецы Фаренгейт

— Ну что ж, может быть, взглянете на мои рентгеновские снимки, — предложил старик.

— Хорошо, — отрывисто согласилась она.

Диктатор вручил ей папку с серебристо-серыми картинками. Госпожа Сампрас изучила их одну за другой, поднимая к солнечному свету, вливавшемуся в окно за его спиной. Украдкой она время от времени опускала взгляд чуть ниже, всматриваясь сквозь прозрачные пленки в лицо диктатора. Ей представлялось, что она сумела бы различить на этом лице страх.

— Что скажете? — спросил диктатор, откашлявшись.

— Вас ожидает очень скорая смерть, — ровным тоном сообщила она, еще заслонясь последним рентгеновским снимком, — если, конечно, вы не решитесь на сложную и рискованную операцию.

— Это мне известно, — вздохнул он с небольшой примесью раздражения в голосе. — Вы достаточно квалифицированы, чтобы провести ее?

— Достаточно, — ответила она, опуская пронизанный солнечным светом, изображающий проеденную раком грудь диктатора негатив и стасовывая его с другими. — Но это не те фотографии, которые я надеялась увидеть.

— Те фотографии уже в пути. Их вы увидите завтра.

— Всех четверых?

— Мужа, двух сыновей, дочери, — да, — заверил ее диктатор.

Госпожа Сампрас положила папку с рентгеновскими снимками на стол. Ее вдруг обуяло желание постоять у окна, посмотреть в него, — но не хотелось поворачиваться к диктатору спиной.

— Эта операция, — произнес, облизывая синеватые губы, старик. — Как вы полагаете, ее можно провести в нашей стране?

— В нашей стране можно все, без каких бы то ни было ограничений, — вздохнула госпожа Сампрас. — Вы сами не раз это доказывали.

— Да, конечно, но если вы сочтете желательной небольшую поездку в Соединенные Штаты…

— Небольшую поездку в Соединенные Штаты я уже совершила, спасибо, — ответила Гала.

Диктатор строго взглянул ей в глаза.

— Вам ведь понадобятся самые лучшие инструменты, вы понимаете? Только самые лучшие.

Гала взглянула себе на руки, словно надумав проверить состояние ногтей.

— Самые лучшие у меня уже есть, — заверила она диктатора. — Здесь, в нашей стране.

Взгляд диктатора она игнорировала, по-прежнему продолжая изучать свои руки — бледные, красивой формы, с несколькими воспалившимися шрамиками.

— Если все пойдет хорошо, — спросил, наконец, диктатор, — как скоро вы сможете провести операцию?

Теперь она смотрела ему в грудь.

— Сначала вам придется сбросить немного веса, если это возможно.

— Задача трудная, — усмехнулся он. — Но я готов взглянуть в лицо демону соблазнов.

Госпожа Сампрас стиснула ручку ссуженного ей саквояжа — так, что костяшки кистей побелели, точно от гнева. Отрывисто дыша, она, прежде чем ответить, сосчитала до десяти, а может, и до двенадцати.

— Какой из ваших демонов глядит вам в лицо, мне безразлично. Вам нужно избавиться от некоторого количества жира, тогда у вас будет больше шансов поправиться после операции.

Диктатор оглядел Галу, пытаясь прикинуть сквозь пальто ее вес.

— У вас, как у женщины, конечно, должна иметься излюбленная диета?

Гала сморщилась, белая, как полотно, как электрический шнур.

— Страх за тех, кого любишь, избавляет от аппетита. Если вам этот страх недоступен, попросите, чтобы вас изнасиловали.

Жуткое молчание наполнило кабинет подобно метану, со страшной скоростью пожирающему каждый кубик воздуха. Госпожа Сампрас переступила черту; она это знала, и диктатор знал это, и госпожа Сампрас знала, что он это знает, и так далее.

Глупый и безрассудный выпад ее, нарушил хрупкое, деликатное равновесие. Галу Сампрас замутило от сожалений, как если б она в мгновенной истерике отсекла жизненно важный орган, которого и касаться-то не полагалось ни в коем случае. Теперь диктатор мог, и как еще мог, отдать ее на пытку, расстрелять, а сам — умереть под ножом хирурга менее искусного, а то и просто махнуть рукой на лечение, удовольствовавшись местью.

С минуту оба перебирали в уме возможные разновидности смерти. Видение благостного будущего, в котором диктатор проживал ветхозаветные сроки, а госпожа Сампрас с семейством вкушала летний покой, покачивалось между ними, как замок, сложенный ребенком из кубиков, готовый обвалиться при одном неловком движении.

И наконец, диктатор открыл рот:

— Госпожа Сампрас. Я человек разумный. Я знаю, что страх за тех, кого любишь, это вовсе не то, что случается с ними. Положение их может быть лучше того, какого вы опасаетесь, а может быть хуже — намного хуже.

Госпожа Сампрас ответила без промедления:

— Вы правы, господин президент, не сомневаюсь. Но как бы мы ни тяготели к разумному, тревога всегда побеждает нас. Ну, во всяком случае, она побеждает меня. Иногда я так тревожусь за мужа и детей, что лишаюсь не только аппетита. — И она протянула перед собой руки, показывая, как они дрожат. — Для хирурга это очень плохо.

Диктатор взирал на нее с жалостью и недоверием.

— Вы устали, — сказал он. — Мои люди отведут вас в ваши покои. Вы отдохнете, а после мы поговорим еще раз.

С этими словами он нажал открывавшую двери кнопку. Молодой солдат нервно заглянул в кабинет и, быстро пересчитав присутствовавших по головам, убедился, что и президент, и хирург еще живы, пока что.

Диктатор не думал, что снова увидит госпожу Сампрас раньше завтрашнего дня. Несмотря на засевший в нем рак, диктатор был уверен, что он не из тех слабаков, которые способны загнуться всего за неделю — он полагал, что у него в запасе не меньше полугода. Статистика, всякие там средние показатели — этого он ничего не понимал, однако ему нередко удавалось добиваться того, что знатоки считали решительно невозможным, и потому он не сомневался, что сделает это снова.

Чтобы запастись терпением, диктатор посетил те помещения дворца, в которые стекалась информация — и обрадовался, обнаружив, что сбор ее идет полным ходом, и попросил сборщиков информации чувствовать себя непринужденно, не обинуясь его присутствием. Так прошел час и настало время приема пищи.

Совсем уж под вечер диктатор с удивлением услышал, что госпожа Сампрас готова к новой встрече с ним. По ее уверениям, она очень хорошо отдохнула, а чем раньше начнется подготовка к операции, тем лучше.

В золотом предвечернем свете госпожа Сампрас выглядела немного иначе. Она переоделась, помылась, уложила волосы. Пальто на ней не было, и выглядела она женщиной до мозга костей.

— Разумеется, вы понимаете, — сказала она, — что любая хирургическая операция сопряжена с серьезным риском.

— Разумеется, — ответил диктатор. — И для хирурга не в меньшей мере, чем для пациента.

— Я все-таки полагаю, что пациент рискует сильнее, — сказала госпожа Сампрас.

— О нет, я уверен — риск тут равный, — стоял на своем диктатор. — Смерть ведь затрагивает не одного человека, его или ее, но и супругов, детей… Она порождает… как это называется? — ударную волну.

Госпожа Сампрас устала стоять. И присела на угол письменного стола, уложив одну ногу поверх другой.

— Какая у вас группа крови? — холодно поинтересовалась она.

— Группа крови?

— Ну да, первая, вторая, третья, нулевая…

— Как сложно, — улыбнулся диктатор. — Группа у меня мужская.

— Тем не менее, мне нужно знать ее клинический тип.

Диктатор пожал плечами и развел в стороны руки, ладонями к ней. Такого рода знания — роскошь, чрезмерно изысканная для тех, кто думает лишь об одном — о здоровье нации.

Госпожа Сампрас открыла саквояж, извлекла из него разовый шприц.

— Мне придется взять у вас кровь на анализ, — сказала она.

Он попытался засучить рукав кителя, но рукав оказался слишком тесным. И потому диктатор снял китель и аккуратно повесил его на спинку кресла. После чего закатал рукав рубашки. Госпожа Сампрас заметила, что, при всей нарочитой неспешности его движений, дышит он тяжело, губы у него побледнели и полиловели, а нос покраснел.

Снова усевшись, диктатор вытянул в ее сторону, уложив на столешницу, голое предплечье. Госпожа Сампрас провела по нему холодными, сухими пальцами, проверяя упругость крапчатой кожи диктатора, потом стянула предплечье кожаным жгутом, чтобы набухла нужная вена.