Тайная любовь

Высоко держа голову, Алатея с безмятежным выражением лица проследовала к своему месту и опустилась в одно из кресел. Сирина села рядом с ней.

Мэри и Элис, счастливые, с широко распахнутыми глазами, заняли кресла первого ряда рядом с Сириной, а Эшер и Карстерс разместились во втором ряду позади них.

— Как я понимаю, — вполголоса спросила Алатея у Габриэля, с опаской оглянувшись на Сирину и убедившись, что та занята разговором, — у тебя нет никаких сведений о капитане.

— Нет, — согласился он, слегка помрачнев. — Но перестань волноваться. Так или иначе мы справимся.

Алатея вздохнула, стараясь не выдать своего беспокойства.

— Я сделала заранее все, что можно: расплатилась по всем счетам за бал — с поставщиками провизии, модистками, белошвейками, даже с музыкантами. Все они, должно быть, решили, что я рехнулась, раз требую представить счета немедленно.

— Да, это могло показаться странным. Вероятно, Морвелланы — единственная семья в Лондоне, закончившая сезон с оплаченными счетами.

— Я решила, что так будет лучше. Прежде всего надо заплатить порядочным людям, честным кредиторам, а не Кроули.

Пальцы Габриэля сомкнулись на ее запястье. Она с трудом обуздала себя, чтобы не выдать своих чувств, когда его губы прижались к ее руке.

— Расслабься. Забудь об этой проклятой компании, забудь о Кроули хотя бы на сегодняшний вечер. — Кивком он указал на сцену: занавес уже поднимался под нарастающий гул аплодисментов. — Сегодня я привел тебя сюда развлекаться, и единственное, чего хочу, чтобы ты получила удовольствие.

Алатея повернулась лицом к сцене как раз в тот момент, когда люстры в зале погасли.

Постановка оперы была изумительной, певцы выше всяких похвал, а оркестр показался ей просто непревзойденным.

Алатея давно влюбилась в музыкальные постановки в Лондоне, еще с первого своего посещения столицы. Жалкие потуги провинциальных театров не шли ни в какое сравнение.

Благодаря дополнительным введенным в это гала-представление сценам и ариям спектакль оказался длинным, и число антрактов было сокращено до одного. Когда занавес с легким шелестом опустился, а люстры вновь засияли, Алатея удовлетворенно вздохнула и, обернувшись, посмотрела на Габриэля, а потом повернулась к Сирине.

Та раскрыла веер и принялась им обмахиваться.

— Я предпочитаю остаться и отдохнуть здесь, а вы можете прогуляться, но не опоздайте к началу следующего акта.

Габриэль с Алатеей вышли из ложи в фойе, где уже фланировала публика, демонстрируя свои туалеты и драгоценности. Им не оставалось ничего другого, кроме как следовать примеру остальных.

— Скажи мне, известные нам господа уже сделали предложение твоим сестрам?

— Они попросили у отца разрешения нанести в среду визит и поговорить с ним. — Алатея улыбнулась. — Судя по всему, молодые люди очень серьезно готовятся к этому разговору и хотят получить согласие и благословение. Думаю, им это удастся — оба они милые, каждый в своем роде.

В этот момент лакей в полном облачении дворцового стражника появился перед ними, держа поднос с напитками. Они взяли каждый по бокалу, и тут же их окликнула графиня Ливен. К тому времени когда они оказались рядом с ней, вынеся по дороге череду косых взглядов и целый град колких замечаний, звонок оповестил их о начале следующего акта.

Несколькими минутами позже они заняли места в своей ложе, и занавес поднялся. В зале воцарилась тишина. Габриэль повернул свое кресло так, чтобы видеть лицо Алатеи, слабо освещенное светом рампы. Исполнители держали всю аудиторию в напряжении, но для него существовала только она одна.

Вторая часть представления превзошла все ожидания, на которые позволяла рассчитывать первая. К концу спектакля публика вскочила со своих мест и аплодировала стоя. Цветы дождем летели на сцену. Солисты едва успевали кланяться.

Наконец занавес упал в последний раз. Габриэль видел, с каким восторгом Алатея смотрела на сцену; потом она повернулась к нему с улыбкой на губах, словно мгновенно избавившись от всех тревог и опасений.

Это было его вознаграждением.

— Тебе не стоит притворяться, будто ты обращал внимание на сцену.

— Вот еще одно из преимуществ того, что ми знаем друг друга хорошо, — не надо притворяться!

Она внимательно вглядывалась в его лицо.

— Все это тебе недешево обошлось…

— Но ведь ты любишь музыку.

Оказывается, это было так просто. Алатея потянулась за шалью. Поколебавшись, она повернулась к нему спиной, чтобы он мог лучше укутать ее. Расправляя тонкий шелк, Габриэль погладил ее обнаженные плечи и, склонившись к ней, пробормотал:

— Моя награда в том, что ты получила удовольствие.

Когда он подвел ее к экипажу, тому самому, в который совсем недавно помогал сесть графине, она на миг сжала его руку. Габриэль закрыл за ней дверцу и отступил. Фолуэлл взял в руки вожжи.

Алатея откинулась на подушки. Благословенная темнота давала ей возможность не скрывать своих чувств. Сидевшая рядом с ней Элис оживленно болтала с Тони Карстерсом, устроившись напротив. Она предоставила им обсуждать спектакль, в то время как у нее была возможность обдумывать другой спектакль, которого не видел никто, кроме нее, и который занимал ее гораздо больше. Правда, теперь она начинала думать, что это вовсе не являлось спектаклем.

Пора было взглянуть прямо в лицо своим страхам и чувствам, вызванным ими. И то и другое чрезвычайно волновало ее. Алатея попыталась обратиться к первому, притворяясь, что второго вовсе не существовало. Дальше так не могло продолжаться.

И пока они ехали домой, она время от времени с отсутствующим видом отвечала на вопросы Сирины и сестер, а потом, попрощавшись с Эшером и Карстерсом в холле, поднялась по лестнице. Отдавшись заботам Нелли, Алатея продолжала думать о своем, анализируя каждую встречу, пытаясь мысленно проникнуть под маску, которой Габриэль всегда прикрывался от нее. Наконец, оставшись в своей комнате одна, она набросила шаль поверх ночной рубашки и села на пуф у окна.

Морвеллан-Хаусу уже исполнилось пятьдесят лет, причем он строился на фундаменте более старого дома. Этим поместьем Морвелланы владели с незапамятных времен, возможно, много столетий. Сколько времени им еще осталось жить здесь? Неизвестно. Их судьба была в руках Божьих. Но своей собственной жизнью она по-прежнему могла распоряжаться сама. Глядя на старые деревья в дальней части сада, куда выходило ее окно, Алатея подавила глубокий вздох. Склонившись к широкому каменному подоконнику, она оперлась подбородком на руку.

Когда ее угораздило влюбиться в него? Неужели еще в детстве, когда ей было одиннадцать лет? Возможно, он это почувствовал, и отсюда его раздражение? Или это случилось позже? У нее не было ответов на эти вопросы. В какой-то момент это случилось, вот и все. По правде говоря, она не сделала особого открытия — просто в те далекие времена ее любовь еще не расцвела и существовала в состоянии бутона, только что появившегося после затяжной зимы. Теперь ей предстояло узнать всю силу этой любви, силу, становившуюся все более непреодолимой.

Ее терзало беспокойство за семью и судьбу своей любви; решать обе проблемы надо было срочно и одновременно. Алатея знала, что безотносительно к тому, какой результат даст рассмотрение дела в суде, Габриэль всегда поможет ей, защитит ее и для него будет не важно, окончится ли этот процесс победой или поражением. Если он окончится победой, Габриэль сделает все, чтобы заставить ее капитулировать, если же суд окончится поражением, то он просто предъявит свои права на нее и не будет слушать ничьих доводов.

Единственным преимуществом ее возраста было то, что она хорошо знала себя. Любовь к нему захватила ее целиком, привязала крепко-накрепко, опутала с головы до ног — ведь она ничего не умела делать наполовину.

Но она боялась боли, которую он мог причинить ей. Разочарование, несчастье, одиночество, угроза зависимости от него, унижение и растоптанная любовь — полностью исключить этого тоже было нельзя.