Страница 71 из 83
— Она, — кивнул удрученно Пестов, — по телефону позвонила, да еще и дверь боковую открыла, вот ведь фурия!
— А ваш Анатолий смеялся надо мной. Что он теперь говорит?
— Ничего, к сожалению, не говорит, его первым убили. Но мы замучили тебя, отдыхай, сейчас врач придет. Пойдем, Леночка, не плачь!
Мы прожили в этом доме еще два долгих томительных дня, я чувствовала себя достаточно хорошо, но мне здесь было тошно. Илья как мог скрашивал мою жизнь, но ему и самому было не по себе, он думал о том, что делается на фирме во время его долгого отсутствия. Я пробовала обсудить с ним дела фирмы и роль Германа в них, но он решительно отказался говорить об этом. О моих делах он тоже не расспрашивал, хотя я видела, что загадка происшедшего со мной не давала ему покоя.
Вечером мы включили телевизор. Я смотрела новости и вдруг увидела на экране фотографию Михаила Ефремовича. Дикторша с печалью во взоре перечисляла заслуги невинно убиенного. Получалось, что всем от покойного было одно добро, всем он помогал. Я понимала, что она всего лишь читает чужой текст, но смотрела на нее с неудовольствием. Но потом в мою голову закралась мысль, что, спроси всех сидящих в этой комнате о Пестове, все скажут только хорошее, а у него ведь тоже рыльце в пушку, и наверняка есть люди, которых он обидел. Закончив перечисление заслуг покойного, красотка исчезла с экрана. Вместо нее появился бойкий молодой человек на фоне какого-то двора и, захлебываясь от непонятного восторга, стал рассказывать, как, по словам очевидцев, было дело. Камера показала крупным планом пятно на асфальте, надо полагать, именно на этом месте лежало тело. Сейчас по этому месту расхаживала ворона, наклоняя голову и косясь на людей, мне даже показалось, что она позирует перед камерой. Потом показали очевидцев, их было трое, и все говорили разное, сходились лишь в одном — киллером была женщина невысокого роста. Еще выступил какой-то милицейский чин, напустил туману и вдруг неожиданно заключил: имеются некоторые основания считать, Что убийство не заказное, а бытовое, на почве ревности. Я выключила телевизор и, повернувшись, вопросила всех и никого:
— Вот это да! Как он смог такое сделать?
— Кто? — спросила Леночка.
— Что именно? — спросил Илья.
Вопрос Леночки был наивен, его я проигнорировала, а Илье ответила:
— Чтобы это выглядело как бытовуха.
Говоря об убийстве, я совсем упустила из виду, что, кроме меня, никто из сидящих здесь не имеет понятия, чьи люди напали на нас несколько дней назад.
Пестов появился к ужину и объявил, что завтра мы все возвращаемся в город. Потом он подошел к Наташе и попросил пожить некоторое время у них. Наташа заколебалась, но потом наклонила голову в знак согласия.
Мы вернулись утром на нескольких машинах, по дороге я просила Илью быть как можно более осмотрительным. Он уже не волновался обо мне, не звал к себе пожить, как и я не звала его, мы даже не договорились о встрече, просто сказали, что будем звонить друг другу. Беда нас сблизила, а жизнь тихо, но неуклонно разводила в разные стороны.
В день возвращения были похороны Сергея Львовича, с ними по каким-то причинам пришлось задержаться. Я не пошла туда, не пошла и Наташа: врач настоятельно советовал ей посидеть какое-то время дома; мне показалось, что она была даже рада совету врача. На работу я в этот день не пошла, надо было навести порядок в квартире. После уборки, усталая, но довольная, я заварила себе свежего чая. Ко мне зашла Наташа, сказала, что ей не по себе и лучше бы ей было поехать на похороны.
— Ты пришла в самый раз, я заварила свежего жасминового чая. Попьем чайку, поболтаем.
Я намеренно не стала обсуждать тему похорон, и правильно сделала: минут через пять Наташа оживилась, бледное лицо ее слегка порозовело. Разговаривали мы обо всяких пустяках, я внимательно наблюдала за ней, и во мне зародилось подозрение, что не так уж хорошо ей жилось с мужем, несмотря на всю его любовь к ней, заботу и нежность. Недаром говорится, что все должно быть в меру, даже забота и ласка, если они в избытке, не приносят ничего хорошего. И не были ли все многочисленные Наташины болезни, включая ее повышенную нервную возбудимость, своеобразным бегством от действительности? Оставшись внезапно одна, да еще беременная, она не выглядела ни испуганной, ни потерянной, она просто притихла, не смеялась, жалела Сережу, но так, как пожалела бы ушедшего из жизни знакомого или дядюшку. Я не удивилась, когда через три дня узнала, что она хочет вернуться к себе. Дело было уже к ночи, я зашла к Пестовым, самого еще не было, а Нина Федоровна выглядела растерянной: только что Наташа заявила ей о своем решении кротко, но настойчиво. Я сначала хотела отговорить Наташу, но посмотрела на нее и отчего-то передумала, даже наоборот, предложила ее отвезти, на что она с радостью согласилась. Вещей у нее было мало, я погрузила их в машину, и мы поехали. По дороге заехали за продуктами. Вещи в квартиру я понесла сама. Квартира оказалась пятикомнатная, обставленная с чрезмерной роскошью. Несмотря на обилие вещей и ковров, нигде не было ни пылинки. Наташа как-то неуверенно оглянулась, словно находилась не у себя дома, а в незнакомом месте.
Наконец она разделась и вдруг сказала мне:
— Я продам половину вещей, кое-что заменю, и здесь можно будет жить. Ты раздевайся, выпьем по чашке чаю. — Это была уже другая Наташа, не изнеженная куколка-жена любящего, но и неусыпно надзирающего мужа, а просто молодая женщина, хозяйка своего времени и своей судьбы.
В кухне была та же стерильная чистота, я невольно воскликнула:
— Какая старательная у тебя домработница!
— Очень! — подтвердила она. — Бедняга, наверное, обидится, когда я ее уволю.
— Ты хочешь уволить ее? Почему? Нечем платить?
— Да нет, деньги у меня есть. Алексей Степанович проверил все Сережины дела и твердо гарантировал, что солидный процент с доходов будет поступать на мой счет. Просто я не могу больше видеть эту женщину.
— Невесело тебе, должно быть, здесь жилось.
— Жить в общем-то было можно, многие женщины просто мечтают о такой жизни. Да и я как-то приспособилась, привыкла, самое поганое, что привыкла. Меня словно и не было, была привычка. Теперь я буду жить как сумею, но это будет моя жизнь, а главное, что в ней появится ребенок. Знаешь, мне иногда снится, что я на самом деле не беременна, и просыпаюсь в ужасе. До сих пор не могу поверить в свое счастье.
— Родишь и поверишь. — Я бросила взгляд на Наташин животик, еще совсем плоский, и вдруг спросила: — Это ведь ребенок не от Сережи?
Наташа отчаянно, до слез покраснела, но посмотрела мне в глаза и честно ответила:
— Нет, не от него.
— Могу я пожелать тебе счастья? — спросила я осторожно.
Она засмеялась, и все ее смущение исчезло.
— Можешь, конечно. Только я не знаю, в чем именно оно будет заключаться, и не уверена, что у моего ребенка будет отец.
— Он женат?
— Нет, не женат и не собирается жениться, а я не собираюсь его упрашивать.
Дни полетели за днями, наполненные работой. Иногда я заходила в гости к Пестовым. Решила зайти сегодня. Был у меня один вопрос, который я хотела выяснить у Нины Федоровны, прекрасно при этом сознавая, что обращаться к ней нехорошо, получалось, что я выведываю про Пестова у его жены, но что мне оставалось? Начала я издалека, пожаловалась, что хочу узнать об одном знакомом Алексея Степановича, но никак не могу поймать его для разговора, не знает ли она, чем муж так занят, что его не бывает дома.
— Это ты о Борисе, что ли, хочешь узнать?
— О Борисе тоже, он вроде бы поправляется? Но и еще об одном типе, вы его не знаете.
— Борис уже получше себя чувствует. Хорошо, что ты мне напомнила, он звонил, просил уговорить тебя приехать к нему послезавтра после шести. Норы не будет. Уговаривать тебя не буду, решай сама. Поедешь? Ну вот и хорошо, адрес больницы вон на том столике лежит, возьми. А чем занят Алексей, я точно не знаю, не больно-то он делится со мной, но, насколько я поняла, фирму какую-то хочет купить. Сначала ему вроде отказали, потому что фирма государственная, но ты же знаешь, если ему что в голову вошло, то уж ничем не выбьешь. Куда-то он ездил, мошной своей тряс, небось много денег растряс, но дело сдвинулось, отдают ему эту фирму. Но только ты, Ася, молчи, что я тебе об этом рассказала, не любит он, когда в его дела нос суют.