Соблазнительница

— Надеюсь, вы потанцуете со мной?

И именно в этот момент она ощутила, что танцевать с волком было бы куда безопаснее. Но улыбнулась, склонила голову и позволила ему увлечь себя на середину зала. Как это Аманда называла его? Леопардом?

И вдобавок смертельно опасным.

Когда он привлек ее к себе и понесся с ней в кружащейся толпе, ей пришлось согласиться с этой оценкой своей сестры.

Грудь у нее стеснилась, кожа горела огнем, голова кружилась, чувства обострились. От ожидания чего-то, от надежды. От чего-то такого, чего она не понимала, но от этого волнение ее только усиливалось.

Это было смешно — они и раньше танцевали вальс, множество раз, но такого с ней еще никогда не бывало. Никогда раньше его глаза, его внимание не были сосредоточены на ней. Казалось, он даже не слышит музыки, или, точнее, музыка стала частью какой-то ощутимой цельности, которая включала в себя и их, когда они поворачивались, раскачивались, соприкасались, когда он легко вел ее по просторному залу.

Никогда раньше она не была такой чуткой, никогда еще она не вальсировала вот так, ни с ним, ни с кем-либо еще. Погруженная в музыку, в каждый такт, в…

Что-то изменилось. Что-то основное — он не был тем человеком, с каким она танцевала раньше. Даже черты его лица стали тверже, более точеными, более суровыми. И было что-то в его глазах, когда они останавливались на ее лице, — она не могла определить, что именно, но подсознательно поняла достаточно и затрепетала.

Он это почувствовал, его веки опустились, длинные ресницы прикрыли темные глаза. Губы его изогнулись, рука передвинулась ей на спину, успокаивая, поглаживая.

Она напряглась.

— К чему вы клоните?

Эти слова сорвались с ее губ прежде, чем она успела подумать, — тон их был так же подозрителен, как и ее взгляд.

Люк широко раскрыл глаза, подавил желание рассмеяться, переспросить ее, а как думает она, к чему это он клонит. Вдруг скрытый смысл этих слов поразил его, и смеяться ему совсем расхотелось — но все равно ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть свою радость собственника, чтобы не дать самодовольной улыбке появиться на губах. Несмотря на все усилия, она все же, наверное, появилась, и он поспешил заглушить негодование, появившееся в ее глазах.

— Не беспокойтесь — я знаю, что делаю. Я же говорил вам сегодня — следуйте за мной.

Они закружились по залу, и он опять передвинул руку, лежащую у нее на спине, обнимая ее все крепче.

— Я вас не укушу, но не думаете же вы, будто я вот так, сразу, изменю свою программу?

Или вообще изменю, подумал он, но вслух этого не сказал. Мрачное выражение тут же исчезло из ее глаз; он ощутил, как она вновь расслабилась в его объятиях — точнее, расслабилась больше, чем до того.

— Вот как… Понятно.

Он искренне в этом сомневался. Ему и самому не было понятно. Понадобилось какое-то время, чтобы он проследил за направлением ее мысли и сообразил: она решила, что впечатление, которое, Люк это знал, он произвел на нее, было просто частью… его загадочности. Естественным результатом применения его всеми признанных талантов.

Отчасти она была права, но это не полностью объясняло ее реакцию — так же как и его.

Опыт — а у него был немалый опыт — подсказал ему, что она очень чувствительна и потрясающе отзывчива. То, как она вздрогнула, позволяло почти наверняка утверждать, что отзывчивость эта — по крайней мере пока — имеет отношение только к нему.

Отсюда его подъем — и предвкушение. Она была чувственной, нетронутой, непробужденной, и она принадлежала ему. Неудивительно, что он пришел в восторг.

Он давно уже обнаружил, что реагирует на нее куда сильнее и как-то иначе, чем на всех остальных женщин. И он никогда не пытался добиться ее!

Прежде.

С трудом он подавил желание прижать ее к себе и кинуться сию же минуту осуществлять свой план — привязать ее к себе физически, но мудрость, приобретенная за последние годы, предупреждала, что такая поспешность позволит ей угадать его план — и воспротивиться ему. Она уже и сейчас что-то заподозрила.

Однако, если двигаться постепенно, соблазнять ее обдуманно, шаг за шагом, тогда она до поры будет считать свою реакцию вполне нормальной, обычной, а к тому времени, когда осознает силу собственного желания, окажется чересчур увлеченной, чтобы вырваться на свободу, чересчур околдованной, чтобы задаваться вопросом, зачем они вступают в брак, даже когда он признается, что ему не требуется ее приданое.

Музыка стихла, они остановились. Его чувства, каждая частица его сознания сосредоточились на ней. На ней, на том, что обещали ее стройная фигурка, ее кожа, глаза, губы, дыхание.

Она — его, целиком.

Пришлось заставить себя отпустить ее, пришлось скрыть свои намерения за черной вуалью ресниц.

Пришлось весело улыбнуться, взять ее под руку и повернуться к гостям.

— Давайте пройдемся.

Похоже, она была слегка ошеломлена.

— У меня нет особого желания с кем-то общаться.

— И тем не менее. — Когда она взглянула на него, он прошептал: — Мы не можем сразу же после вполне заурядного вальса остаться наедине.

Она скривилась, а затем махнула рукой:

— Хорошо, ведите.

Он повел — против собственной воли, тем более что он видел, что это и против ее воли тоже. Но план есть план, а у него план твердый. Он нашел их общих друзей, они подошли и заговорили с ними с обычной непринужденностью. Они были в этой среде как дома.

Он удивился, обнаружив, что не принимает участия в разговоре, а с удовольствием слушает болтовню Амелии, ее смех и остроумные шутки. Язычок у нее был почти такой же острый, как у него, а ум такой же живой. Он поразился, как часто она произносила вслух то, о чем он думал.

Он поймал пару взглядов, направленных в их сторону, и улыбнулся про себя. Его спокойное, но определенное положение рядом с ней не останется незамеченным. Пройдясь с Амелией в нужный момент по залу, он обеспечил себе следующий танец с ней; увидев, что гости уже танцуют рил — народный шотландский танец, — они вышли на середину зала.

К несчастью, он не мог удерживать ее при себе постоянно. Появился надменный лорд Эндикотт и пригласил ее на следующий вальс.

Пришлось Люку терпеть, глядя, как она смеется над остротами Эндикотта. Когда же вальс закончился, эта непонятливая девица не вернулась к нему; и ему самому пришлось отправиться за ней.

Когда из толпы вынырнул Реджи Кармартен, Люк чуть не набросился на него. Он нисколько не удивился, увидев, как тот заключил в объятия Амелию, чтобы закружить в танце, — они все хорошо знали друг друга.

Зато Реджи удивился, когда Люк появился к концу танца, чтобы предложить Амелии руку.

Амелия усмехнулась и похлопала Реджи по руке.

— Не переживайте.

Реджи воззрился на нее, потом на него и в конце концов промямлил:

— Как скажете.

Хотя Люка снедало нетерпение, он выжидал. Он не отбрил Реджи, безопасного компаньона, хотя Реджи все время бросал на него взгляды исподтишка, ожидая, что он вот-вот оскалит клыки. Вместе с другими гостями они пошли ужинать, заняли один из больших столов и там обменивались веселыми шутками. Он сел рядом с Амелией, но старался не делать никаких собственнических жестов.

Они вернулись в танцевальный зал, когда оркестр заиграл очередной вальс. Люк улыбнулся и с непринужденной грацией пригласил Амелию.

Она тоже улыбнулась Люку и подала ему руку как раз в тот момент, когда быстро двигавшийся в их направлении лорд Эндикотт оказался рядом с ними.

— Прошу прощения. — Она мило улыбнулась его светлости. — Лорд Калвертон вас опередил.

Лорд Эндикотт вежливо поклонился.

— Тогда, может быть, следующий танец?

Амелия улыбнулась еще шире.

— Может быть.

Люк сжал ее пальцы. Она отвернулась от его светлости, встретилась взглядом с Люком — в нем были твердость и еще что-то такое, отчего у нее перехватило дыхание. Он кивнул Эндикотту и повел ее танцевать.

Пока они не закружились по залу, у нее не было возможности взглянуть в его лицо. По его глазам — настоящая синяя полночь, — затененным потрясающе длинными, густыми ресницами, всегда было трудно что-то понять. Но лицо его стало жестким, напряженным, однако не отчужденным, как всегда.