Соблазнительница

— Вы хотите сказать, что не собираетесь больше меня соблазнять?

Он почувствовал, как лицо его окаменело. Он впился в нее взглядом и долго думал, прежде чем кивнуть утвердительно.

Ее улыбка стала шире, она шагнула к нему еще ближе и коснулась пальцами щеки.

— Перестаньте быть таким благородным. — Голос ее звучал низко, как у сирены. — Я хочу, чтобы меня соблазнили. Вы. — Она внимательно смотрела на него, потом склонила голову набок. — И все потому, что мы знакомы слишком давно, да?

Его так и подмывало согласиться — признать это объяснение справедливым и снискать ее сочувствие.

— Это не связано с тем, как давно я вас знаю. — Он проговорил эти слова язвительно, но она не обиделась, она просто ждала, не сводя с него глаз, ее брови приподнялись слегка вопросительно.

Ее рука легла ему на грудь; она была так близко, она была почти у него в объятиях. Быстрый взгляд вокруг подтвердил, что, несмотря на то, что его внимание было сосредоточено на ней, его инстинкт ловеласа не дремлет, — они находились в конце зала, в неярко освещенной нише, куда выходил коридор. В этих обстоятельствах казалось естественным обнять ее и…

Мысли его метались, пытаясь сформулировать приемлемую для нее причину, по которой с соблазнением следует повременить, пока… пока он сам не освоится с тем, чем для него обернулось это самое соблазнение, с тем, чем оно еще обернется для него.

Она рассмеялась и устроилась у него на груди, подняв к нему лицо.

— Почему? Сколько времени вам обычно требуется, что бы увлечь леди в постель?

— Дело не в этом.

— Верно. — Она не сводила с него смеющихся глаз. — Но если мы это сделаем — кто узнает? Я не собираюсь попадать в затруднительное положение, или превращаться в глупо улыбающуюся дурочку, или делать что-то еще, чтобы все насторожились.

Он не боялся, что перемены в ней могут выдать их тайну, он боялся за себя. Его беспокоило, что он чего-то не понимает, беспокоила та примитивная жажда, которую она вызывала в нем. Эта жажда понуждала его немедленно согласиться с ее предложением. Эта жажда требовала овладеть ею, ов ладеть прямо сейчас.

Но эта жажда не походила на все, что он испытывал прежде, — она была бесконечно сильнее, неодолимее. Это была жажда, которая возбуждала его так, как ни одно желание не возбуждало раньше.

Он посмотрел ей в глаза.

— Поверьте мне, мы должны отложить ваше соблазнение по крайней мере на десять дней.

Амелия вслушалась в эти слова и еще внимательнее вслушалась в то, как они были произнесены. Жестко, безжалостно, решительно. Но все же он произнес эти слова, снизошел до обсуждения этой темы, а не просто заставил ее согласиться с его решением. А ведь именно так, она была уверена, он привык обращаться с женским полом. Объяснять свои поступки, даже так скупо, как сейчас, — что неудивительно, ведь ему никогда не приходилось этого делать, — нет, это не в его стиле. Однако он попытался. Попытался снискать ее поддержку и не настаивал на послушании.

Поэтому она продолжала улыбаться.

— Еще неделя и даже больше? — Она не могла этого представить, не верила, что так будет. После того, что было, особенно в плодовом саду Джорджианы, особенно после того последнего неожиданно разоблачающего поцелуя по дороге к вилле, она была уверена, что дела их продвигаются именно так, как ей хотелось. Как ей мечталось. Он явно смотрел на нее как на женщину — на женщину, которую он желал, — но в этом было и что-то другое.

Как будущий любящий муж он действовал превосходно — гораздо лучше, чем она ожидала на этой относительно ранней стадии. А это значило, что ей следует отнестись к его нынешним колебаниям более снисходительно.

Она обняла его за шею.

— Хорошо. Как хотите.

Подозрение, мелькнувшее в его темных глазах, заставило ее улыбнуться еще шире; она пригнула его голову вниз, притянула к себе его губы.

— Пусть все идет, как идет.

Их губы встретились в согласии; Люк почти не верил в свою удачу.

Но какая-то часть его сознания; смотрела на эту удачу с циничным скептицизмом, который не оставлял его, когда они в молчаливом согласии присоединились танцующим и закружились в первом вальсе. Он кружил ее по залу, чувствуя, что она от души наслаждается моментом, наслаждается ощущением его объятий, уносимая вдаль музыкой, — но не мог поверить в ее искренность.

В последний раз, когда он пытался ей возразить, замедлить их скольжение к близости, она вздернула нос и отправилась флиртовать с другими. К счастью, на маскараде, где для этого имелись огромные возможности, она была уже в его объятиях — и именно на маскараде ничто не помешает ему удержать ее.

Он был законченным повесой. Удерживать внимание леди, потаенно возбуждая ее чувства, — это было его второй натурой, а маскарад был прямо создан для этого. Пустить в ход эту привычку — прикасаться к ней, ласкать ее под просторным домино, воруя поцелуи в укромных местах, — это не требовало раздумий. А когда они слишком проголодались, чтобы довольствоваться тем, что можно было себе позволить в бальном зале, он не видел ничего опасного в том, чтобы найти тихий уголок, где можно было и дальше услаждать свои чувства.

Он не видел в этом ничего опасного. Привычка привела их в маленький кабинет — такое маленькое помещение, что его как бы и не было. Больше того — в двери оказался ключ, который он и повернул. По одну сторону узкого кабинета стоял письменный стол; посередине — большое кресло, перед которым лежала леопардовая шкура.

Амелия со смехом откинула капюшон. Люк опустился в кресло и стянул с себя маску.

Она уселась ему на колени, шурша шелком, пылко потянулась к его губам. Он нашел завязки ее домино и ловко развязал; тяжелый плащ скользнул вниз и лег грудой у их ног. Она тоже сняла полумаску, придвинулась к нему, положила руки ему на грудь. Губами она дразнила его, искушая.

Он пылко ответил на ее вызов. Они пришли сюда, надеясь провести вечер в обществе друг друга; больше им ничего не было нужно.

Очень скоро головы закружились у обоих, но не от шампанского леди Корк. Поцелуи становились жарче, вызывали воспоминания; она стала мягче, он соответственно тверже. Он пришел к логическому и разумному выводу, что ублажать ее поцелуями и ласками — это справедливо; не стоит отказываться от таких простых удовольствий. Как бы она ни старалась, ей не удастся его соблазнить.

Она и не соблазняла, он не заметил даже попытки с ее стороны.

Не она ведь перекатила их с кресла на леопардовую шкуру. Не она ведь устроилась под ним. Однако это произошло. Задыхаясь, с кружащейся головой, полная ожидания, она охотно помогла ему справиться с застежкой лифа, всячески поощряя его восхищаться, ласкать и пробовать ее на вкус, коль скоро он дал понять, что таково его желание.

Прежде чем он одумался, обоих охватило пламя.

Это состояние уже было ему знакомо; хотя она была новичком, страха она не испытывала. Он целовал ее все более страстно, все более откровенно, она все сильнее распаляла его.

Сначала она отчаянно впивалась пальцами в его волосы, потом расстегнула на нем рубашку и положила растопыренные ладони ему на грудь, впилась в нее ногтями, сжала его сосок крепко… еще крепче…

Откровенный призыв обрушился на него, потрясая его существо и вернув на место неповоротливые мозги. Всего лишь мгновенная вспышка сознания — вот и все, но этого было достаточно, чтобы понять, что ситуация, в которой они на этот раз оказались, была не ее виной, но его. Он ведь знал, что она принадлежит ему и он может взять ее в любое время, как только захочет.

Он и хотел. Он мог взять ее сейчас, здесь. Но в то время как он прижимался губами к ее губам, одна назойливая мысль мелькала у него в голове: а что потом? Он еще не был готов встретиться с этим лицом к лицу — с той необходимостью, которую она пробудила в нем, и с тем, что из этого может произойти. Он поддастся один раз и, быть может, обречет себя на… на что? Этого он не знал. А пока он не знает…

Он не раз бывал охвачен пламенем и знал, как с этим справиться. Он не настолько утратил волю, чтобы, поняв грозящую опасность, не избежать сетей, в которых запутался благодаря собственному желанию.