Быть или казаться?

К врачу пришел человек, чтобы он врачевал его телесную рану, а он нанес ему рану душевную.

И я подумал, как, увы, часто наносятся раны словом.

Вы набираете номер телефона. Вам отвечают:

— Слушаю.

Вы говорите:

— Попросите, пожалуйста, Алексея Петровича.

Вы ошиблись и попали в другую квартиру. Как должен звучать нормальный ответ в таком случае? «Вы ошиблись номером». Так отвечают вежливые люди. Очень вежливые: «Вы, к сожалению, ошиблись номером». Но нередко вы слышите: «Здесь таких нет!» Так и тянет спросить: «А какие есть?» и грубое продолжение: «Глядеть надо, когда набираешь!» Пустяк, конечно, но настроение испортить вполне может.

Мы решили купить телевизор. Много лет обходились без этого непременного предмета современного быта. Я был несколько растерян. По-видимому, наивные вопросы человека, который последний раз имел дело с покупкой телевизора лет двадцать назад, привели молодого продавца в раздражение. Он отвечал с ироническим превосходством. Может быть, его досаду вызвало то, что я покупаю не дорогой цветной телевизор, а маленький черно-белый.

Телевизор был выбран. Но на улице лил проливной дождь.

— Можно оставить телевизор здесь на 15–20 минут? — спросил я. — Сейчас подъеду на такси…

— Платите деньги и уходите хоть на все четыре стороны! — ответил продавец.

Почему? За что? Разве не проще было ответить одним словом: «Пожалуйста!» Или, если по правилам телевизор на короткое время оставить нельзя, сказать: «К сожалению, это не разрешается».

Раны от слова вызываются не только грубостью, а часто необдуманным обращением со словом. Журналист описывает внешность героини очерка девушки-строителя: «Милое лицо все в веснушках, острые, неровные зубы!» И веснушки и неровные зубы — подробности облика запоминающиеся. Они могут быть милыми, но не в таком описании. Вряд ли этот очерк принесет радость его героине.

Я особенно остро пожалел ее, потому что однажды в жизни сам пострадал сходным образом. В детстве я был полным и таким остался.

Взрослым переношу это легко, а когда был школьником, меня дразнили, я страдал ужасно. Понадобилось немало выдержки и умения постоять за себя, чтобы дразнить перестали. И вот нас, группу школьников, пригласил в редакцию большой газеты известный писатель. Поили чаем и угощали пирожными. Писатель беседовал с нами о школе. Готовился написать очерк. Отвечал на его вопросы и я. Очерк появился. Я развернул газету и похолодел: он, указав имя, фамилию и школу, назвал меня в очерке «языкатым толстяком Сережей!». Много ли радости в том, что он похвалил мои ответы? На всю страну прославил меня — языкатым толстяком! Сказано было метко, сколько я ни отбивался, ничего не помогало, надолго прилипло ко мне это новое прозвище. Ответ был один: «В газете так напечатали! Значит, так оно и есть».

Прошло много лет. Мы встретились с этим писателем в доме отдыха. Разговорились, и я спросил его:

— А вы знаете, какое горе вы мне когда‑то причинили?

Он страшно удивился.

Я рассказал ему эту историю. Он сказал:

— Забыл. Извините меня!

Взрослый, я его извинил, мальчишкой же ненавидел. Дети особенно чувствительны к слову, особенно ранимы. Родители, педагоги, журналисты, пишущие о детях, врачи, не забывайте об этом.

В одной семье произошел такой случай. Дочка, школьница пятого класса, которая незадолго до того перенесла тяжелое долгое заболевание, вернулась однажды домой бледная и сказала:

— В эту школу я больше не пойду.

Ничего объяснять она не стала. Видно было только — потрясена безмерно.

— Лучше умереть, чем в эту школу.

Родители решили перевести девочку в соседнюю школу. И только спустя годы она рассказала, в чем было дело. На медицинском осмотре в присутствии подруг школьный врач сочувственно воскликнула:

— С таким сердцем жить нельзя!

Подруги засыпали девочку вопросами. Она молча оделась и молча вышла из школы. Вышла, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Никому ничего не сказала, чтобы никого из близких не огорчать. Она верила старшим и думала, что живет последние недели.

Эту рану словом нанесли не злость, не грубость, а глупость, невежество.

Девушка-ткачиха с детства сильно заикалась и очень страдала от этого. Жизнь ее складывалась несладко. Она описала свою историю в повести, где изобразила себя под другим именем. У нее была наивная мечта: напечатают повесть, люди прочитают, узнают ее в героине и поймут, как были к ней несправедливы. И жизнь ее изменится. Послала она повесть в литературную консультацию. Сотрудник, прочитавший рукопись, видно, спешил, а может, плохо знал свое дело. Только он не заметил, что в сопроводительном письме было сказано: повесть автобиографическая. И написал автору: вы вывели в качестве главного героя жалкого, слабого, никому не интересного человека.

Ему казалось, он пишет рецензию на повесть, а написал он отзыв о жизни девушки, которая и без того считала себя никому не нужной. Его жестокий — не по злой воле, а по невнимательности и душевной тупости — ответ надолго уложил девушку в больницу. И когда мы с товарищами по редакции взялись вытаскивать ее из пропасти отчаяния, это оказалось нелегко!

Осторожно со словом! Оно может тяжко ранить!

А ведь есть простые способы избежать этого, даже если мы вынуждены говорить людям неприятное.

Есть люди, которым чувство такта, в том числе такта в выборе слов, дается от природы или вырабатывается воспитанием. Есть такие, которым оно от природы не дано и в них не воспитано, но по роду работы необходимо. Словесному такту следует учить всех, кто связан с другими людьми. И за пренебрежение им — наказывать. Случайно мне попалась книжечка для таксистов. Там приводились давно выработанные и проверенные практикой формулы обращения к пассажиру — краткие, деловитые, вежливые…

Только что изучил я это полезное пособие, как пришлось мне остановить такси, чтобы подвезти наших друзей, приехавших из ГДР, на небольшое для нас, но изрядное для них расстояние.

Мы сели в машину, и я сказал:

— Здравствуйте. Будьте любезны… и назвал адрес. Молодой водитель улыбнулся очаровательной белозубой улыбкой и ответил:

— А я вам дам три пятака, езжайте на троллейбусе. И вам дешевле и мне сподручней!

— Что он сказал? — осведомились мои гости.

— Выразил удовольствие, что видит в своей машине гостей из ГДР, — ответил я и перевел свой ответ водителю. Очаровательная улыбка сползла с его лица.

— Нам повезло, — продолжал я, — у нас не только очень красивый водитель, но и очень приветливый!

Он довез нас до места и действительно был очень мил. На том небольшом расстоянии, которое нам все‑таки удалось проехать на такси. А вот что было потом с теми, кто сел в эту машину после нас, не знаю. Очень хочется думать, что урок из нашей встречи извлек не только я. Впрочем, говорят, что я — неисправимый оптимист.

По территории большой выставки ходят открытые автопоезда — приятнейшая поездка. Водитель негромко, но четко объявляет остановки, дает пояснения, предупреждает:

— Пожалуйста, будьте осторожны, когда входите и выходите.

Следующий день. Та же выставка. Такой же автопоезд. Но вагончик трясет, как по ухабам. В вагончиках грязно, неряшливо одетый водитель все время делает замечания пассажирам резким, раздраженным голосом. Динамики усиливают и голос, и злобность интонации. Переглянувшись с пожилым приезжим, мы поспешили выйти.

— Ай, нехорошо! — сказал он. — Аи, некрасиво. Не хочу ехать по такой выставке, чтобы мне все время выговор делали.

Я тоже не хотел. Люди почему‑то не любят, когда им ни за что ни про что делают выговоры. Или учат жить.

«Не видишь, что ли!»; «Сколько раз повторять!»; «Русского языка не понимаешь!»; «Чего стали» или «Чего сели»; «А вам (а тебе) чего надо!»; «Больно умные все стали!»; «Больно ученые стали!»; «Ну-ну, нечего»; «Ишь, какой нежный»; «И так хорошо будет»; «Двадцать раз вам повторять!»