Подмена

Росуэлл усадил меня на пассажирское сидение, открыл окно и закрыл дверь.

Потом сел за руль, завел двигатель и покосился на меня.

— В чем дело? — Росуэлл произнес это громко и резко, будто сердился.

Я знал, что нужно быть острожным, чтобы не выдать свою тайну, но у меня не осталось сил. Моя грудь сотрясалась в чудовищных спазмах, я едва мог дышать.

— Я ее поцеловал.

— И впал в анафилактический шок?

Я закрыл глаза и подставил лицо дождю, сыпавшемуся в открытое окно.

— У нее язык проколот.

Росуэлл ничего не сказал. Он дал задний ход и выехал с парковки, потом вырулил на ухабистую грунтовку, ведущую на главную дорогу.

Я скорчился на пассажирском сидении, привалился головой к двери, и всеми силами сдерживался, чтобы не наблевать в машине.

Сквозь боль и тошноту я вспомнил голос Лютера. Его произнесенный шепотом приговор вновь и вновь звучал у меня в голове: «Ты умираешь».

До этого гиблого поцелуя все было почти нормально, да только быстро закончилось. Потому что ничего нормально не было. По крайней мере, для таких, как я.

На шоссе Росуэлл снова стал задавать вопросы, только более нервозно. Он говорил слишком быстро, я не поспевал за его потоком мыслей.

— Боже, скажи, что сделать? Если надо остановиться, только скажи. Может, купить воды? Или позвонить Эмме, сказать ей, что я везу тебя домой и ты похож на покойника?

— Отвези меня к тупику на Орчард.

Росуэлл шумно вздохнул, потом с железным спокойствием произнес:

— Слушай, ты заговариваешься. Повтори еще раз, потому что, кажется, ты просишь о чем-то совершенно безумном.

— Отвези меня в конец Орчард-стрит. Мне нужно на шлаковый отвал.

Глава двадцатая

ЖУТКИЙ МИРОК

Росуэлл остановил машину над оврагом и открыл дверь со своей стороны. В свете фар я увидел его лицо, изрезанное тенями, суровое, почти чужое.

Я ждал, что он будет спорить, но Росуэлл вытащил меня из машины и повел по тропинке к мосту. Я тупо отметил про себя, что он хороший друг, если, конечно, в одиночку тащить безжизненное тело через мост означает быть хорошим другом.

Когда мы добрались до дна оврага, я испытал дикое облегчение. Но при этом мне стало гораздо, гораздо хуже. Я рухнул на колени в грязь, прижался лбом к мокрому склону и стал шепотом звать Карлину, Джанис, кого угодно. Когда в гравии появилась дверь, я повалился на нее всем телом и рухнул внутрь.

Путь вниз я помню смутно и обрывочно, в виде серии разрозненных кадров, сменявшихся каждую секунду. Когда я очутился в подземном вестибюле Дома Хаоса, меня охватило безнадежное чувство, что я больше никогда не вырвусь из этого жуткого мирка. Из моего мирка. Потому что больше мне некуда было идти.

Морриган сидела на полу под стойкой и гоняла по плитам маленький жестяной паровозик. Когда я ввалился в зал, она подняла на меня глаза, и по ее лицу я сразу понял, что дело плохо.

Морриган вскочила, отшвырнула ногой паровоз и бросилась ко мне через всю комнату.

Она схватила меня за руку и дернула с такой силой, что я едва не упал.

— Ой, что случилось? Кто с тобой это сделал?

Я замотал головой, не в силах объяснить ей, что сам виноват в случившемся.

Морриган отпустила меня и помчалась к столу. Выдвинув ящик, она выхватила оттуда тяжелый латунный колокольчик, подняла его над головой и бешено затрясла, крича:

— Джанис!

Продолжая звенеть колокольчиком, Морриган помчалась к одной из дверей, а мне казалось, что я сейчас вырублюсь от этого звона.

— Джанис! Принеси Насущную сыворотку и иглу!

Потом Джанис очутилась рядом, схватила меня за руку, закатала рукав куртки.

— Тихо, не дергайся!

Я замер и постарался сосредоточиться.

Джанис держала в руке шприц, у которого на конце вместо стальной иглы блестел латунный наконечник, на вид слишком тупой, чтобы им можно было проткнуть кожу. С каким-то отстраненным любопытством я понял, что Джанис, тем не менее, собирается сделать мне инъекцию.

В голове у меня стучал молот, поэтому никак не получалось собраться с мыслями настолько, чтобы испугаться.

Мне пришлось привалиться к стойке, чтобы не упасть.

Джанис взяла шприц, уперлась наконечником в сгиб моего локтя и надавила на поршень. По руке прокатилась раскаленная боль. Темно-коричневая сыворотка полилась из шприца в мою кровь, обжигая огнем.

Я зажмурился и запрокинул голову, выжидая, когда боль достигнет пика и отступит.

Когда Джанис вытащила иглу, меня снова начала бить дрожь. Следом пришли ощущение слабости в коленках и головокружение, все это было неприятно, но, по крайней мере, знакомо. Я мешком осел на пол.

Джанис убрала шприц, а через секунду я уже мог сфокусировать взгляд.

Она стояла надо мной в своих панталончиках и длинном вышитом купальном халате. Волосы Джанис торчали в разные стороны, будто она только что вылезла из постели.

— Я не хотел тебя будить… — пробормотал я, прислоняясь к столу. — Спасибо за дозу. Мне уже лучше.

Она присела на корточки, взяла мое лицо в ладони и пристально заглянула в глаза, будто проверяя зрачки. Потом грубо раскрыла мне рот и покачала головой.

— Ты что, решил себя убить? Что за дрянь ты брал в рот? — Джанис повернулась к Морриган, все это время неподвижно стоявшей у стола с колокольчиком в руках. — Ему нужно лечь. Отведи его в какое-нибудь тихое место.

Я впервые слышал, чтобы кто-нибудь в Доме Хаоса позволял себе разговаривать с Морриган, как со служанкой или как с маленьким ребенком, но маленькая хозяйка послушно кивнула и взяла меня за руку. Ее ладошка была такой горячей, что я едва ее не вырвал.

Морриган вывела меня через одну из узких дверей и повела по темному коридору.

Вскоре мы очутились в комнате с высоким потолком, и я сразу понял, что была спальня самой Морриган. Пол был застелен цветастым зеленым ковром, в углу стоял четырехэтажный кукольный домик, а большую часть комнаты занимала огромная кровать под балдахином.

— Вот, — сказала Морриган, откидывая одеяло. — Ложись!

Весь дрожа, я рухнул на кровать прямо в мокрой куртке и грязных ботинках и перевернулся на бок.

Морриган наклонилась надо мной.

— Ты когда-нибудь поймешь, что у тебя есть пределы? Да, ты можешь жить в их мире, можешь даже выжить, но ты никогда не будешь одним из них! Для этого у нас нет ни сывороток, ни тоников. Послушай, сколько бы ты над собой не издевался, все бесполезно. Ты не сможешь жить жизнью, какой живут они.

Я не стал говорить ей об абсурдности термина «они». Этими «они» были все жители Джентри, равно как и все обитатели Дома Хаоса. И только я не принадлежал ни к тем, ни к другим. Заблудший странник, всюду чужой.

— Я не хочу жизнью, как они, — прошептал я дрожащим и срывающимся голосом. — Я хочу своей!

— Замечательно, но для этого тебе нужен тоник, а еще ты должен внимательнее относиться к своему здоровью. До сих пор ты себя совсем не берег, но теперь ты здесь, в безопасности, и мы очень хотим о тебе позаботиться.

Она вынула носовой платочек и обмакнула его в лужу рядом с кроватью.

Мокрым платочком Морриган вытерла мне лицо, стерла черные полоски от кошачьих усов Элис.

Закончив, она наклонилась и прошептала мне на ухо:

— Я испугалась, что это с тобой сделала моя сестрица. Увидев тебя в дверях, я подумала, что она послала Кромсателя, и тот тебя искалечил.

Я покачал головой, давая понять, что ее сестрица тут совершенно не при чем. И никто меня не калечил.

— Я любила свою сестрицу, — призналась Морриган, промокая мне веки платочком.

Вода была холодной, пахла прудовой тиной и палой листвой, но очень приятно охлаждала лицо. У меня даже закралась мысль, что, может, это действительно мой дом, хотя мне совершенно не хотелось жить в этом странном и жутком месте.

Ручки Морриган были маленькими и заботливыми.

— Я ужасно ее любила, но настал момент, когда даже я не смогла быть с ней заодно. Как ты думаешь, это лицемерие — любить кого-то, но при этом критиковать его поступки?