Подмена

— Наверное, потому, что для группового проекта нужна группа, нет?

— Ты мне врешь?

Эмма долго молчала, потом быстро, как будто оправдываясь, заговорила:

— Однажды я заметила, как Джанис случайно задела лабораторный стол из нержавейки. Она отскочила, а потом быстро огляделась по сторонам, не заметил ли кто. Вот я и подумала, что может, она… как ты. И спросила, не хочет ли она поработать в паре со мной.

— Ты взяла у них одну вещь, — сказал я, прижимая ладони к полу.

— Чтобы помочь тебе, — прошептала Эмма. — Только чтобы помочь.

— Это не бесплатно, Эмма. Им кое-что нужно взамен.

— Значит, заплатим! — заявила она с такой уверенностью, что я зажмурился. — Отдадим все, что они хотят!

— А если это окажется не так просто? Если они потребуют чего-нибудь странного, или невозможного, или… плохого?

Мы оба долго молчали. Есть вопросы настолько большие и сложные, что о них даже говорить не получается.

— Они совершают кровавые жертвоприношения, — сказал я. — Как в книжках. Я понимаю, это звучит невероятно, как выдумка. Но это правда.

Эмма ответила не сразу. Когда она заговорила, ее голос прозвучал как-то неестественно спокойно.

— Возможно, в этом нет ничего удивительного. Многие народы и цивилизации в своей истории прошли через период принесения человеческих жертвоприношений.

— Это удивительно, потому что это безумие! Опомнись, мы живем не в каменном веке! У нас как-то не принято приносить живых людей в жертву богам!

Эмма рассмеялась истерическим задыхающимся смешком, больше походившим на рыдание.

— Еще как принято! Мы миримся с тем, что время от времени у кого-то умирают дети. А еще, что кто-то теряет работу. Кто-то сталкивается с ростом безработицы, банкротством высокотехнологичных предприятий, прогорают молочные хозяйства — все это случается с кем-то, только не с нами. С нами никогда такого не произойдет, потому что, если ты кормишь землю, она кормит тебя в ответ. Мы живем в сытости, процветании и благоденствии, у нас нет ни бедствий, ни болезней, у нас вообще ничего плохого не происходит!

— Только каждые семь лет кто-то убивает одного из наших детей!

— Да пойми же ты: это совсем не обязательно плохо!

— То есть, убийство маленьких детей это хорошо?

На какую-то долю секунды Эмма совсем затихла, как будто затаила дыхание. Потом сказала, очень тихо и спокойно:

— Я думаю, все не так просто, как кажется. В истории не всегда приносили в жертву детей. Скажем, некоторые германские племена верили, что добровольное принесение себя в жертву — это разновидность магии. То есть, в результате происходит нечто вроде трансформации. В одном из старинных друидских текстов «Книги Беверли» говорится о том, что добровольно вошедший в пещеру на съедение божеству, выйдет оттуда величайшим поэтом всех времен и народов. Ты понимаешь? Они уходили во тьму и возвращались перерожденными!

Я зажмурился так крепко, что искры поплыли перед глазами.

— Как съеденный может стать поэтом?

— Не надо понимать это буквально! Ты прекрасно знаешь, что это метафора! — Эмма перекатилась набок, ее голос немного отдалился, как будто она разговаривала со стеной. — Пойми, все ритуалы плодородия основываются на обмене. Плата — это способ доказать серьезность своих намерений, готовность пожертвовать чем-то, чтобы заслужить благословение.

Я кивнул, хотя все было куда сложнее, чем просто торговля. Плата, о которой говорила Эмма, не исчерпывалась утолением аппетитов Госпожи и привычкой отводить глаза, когда очередной ребенок пропадал из колыбельки. Я явился в этот мир из другого. Я должен был жить гнусной жизнью в мире туннелей, затхлой черной воды и мертвых девиц под началом маленькой принцессы. Мое место было там. Но вместо этого я стал чужаком в чужом доме, где всегда было слишком много света. Пожалуй, это тоже была плата.

— С тобой было тяжело, — сказала Эмма после долгого молчания. — Всегда. Ты только представь, каково было мне, когда все кругом было для тебя или опасно или ядовито, а я ничего не могла с этим поделать? И еще все нужно было держать в тайне! Все постоянно спрашивали, почему мы с тобой так непохожи друг на друга. Все хотели знать, почему именно ты такой симпатичный, как будто я виновата, что мой брат красивее меня! — Теперь ее голос зазвучал тоньше и тише обычного. — Просто считается, что девочки должны быть хорошенькими…

— Ты хорошенькая, — сказал я, чувствуя, что если смогу как следует это сказать, то так оно и будет.

Сверху Эмма тихонько рассмеялась, словно я сказал, что когда вырасту, то буду гриль-тостером или жирафом. Тогда я встал и включил ее настольную лампу.

Эмма сощурилась, моргая от света.

— Что? Что случилось?

Я сел на краешек ее постели, пытаясь представить, что видят другие люди.

— Прекрати, — сказала Эмма. — Что ты делаешь?

— Смотрю на тебя.

Лицо у Эммы было нежное, более широкое и плоское, чем у меня, тусклые прямые волосы едва доставали ей до плеч. Вообще-то волосы у нее были каштановые, но сейчас, из-за пижамы в ромашку, казались немного светлее. Эмма сидела, судорожно сжимая в руках одеяло. Ее розовые щеки слегка лоснились.

Вокруг нас, от пола до потолка, громоздились книжные полки. Больше всего, конечно, здесь было книг по химии, физике и садоводству, но с ними соседствовали тома по истории и мифологии, сборники фольклора и сказки народов мира. Моя сестра читала научные журналы и заказывала книги по Интернету. Она собирала литературную критику и эссе. Ее комната была частной библиотекой ответов на все вопросы, а также памятником многолетним попыткам помочь мне, понять меня и спасти. И это тоже было частью того, что делало Эмму красивой.

Эмма смотрела куда-то поверх моей головы.

— Они подменяют наших здоровых младенцев своими больными детьми, — сказала она.

Я кивнул.

Эмма обхватила себя руками, по-прежнему не глядя на меня.

— Иногда, если новая мать сумеет полюбить подменыша и как следует о нем позаботиться, больные могут выздороветь. Они перестают быть уродцами и вырастают сильными, здоровыми и абсолютно нормальными. А иногда, если мать всем сердцем полюбит подменыша, он становится красивым.

Об этом я тоже знал, но Эмма говорила таким несчастным голосом, как будто хотела донести до меня что-то еще. При этом она все время смотрела мимо меня.

Может, в глубине души она думала, что если бы наша мама любила ее чуть больше, то она выглядела бы, как девушка с журнальной обложки, а не как Эмма, которую я знал всю свою жизнь. Мне захотелось напомнить ей, что, говоря обо мне, люди крайне редко употребляют слова сильный, здоровый и, тем более, нормальный.

В любом случае, все эти байки упускали из виду один существенный момент. Матери никогда не любили голодных страшных тварей, подменивших их родных детей. Конечно, их нельзя в этом винить. Они просто не могли заставить себя полюбить нечто столь чудовищное. Но, возможно, на такую любовь способны были сестры — в тех исключительно редких случаях, когда сестры обладали сказочным бескорыстием и были не слишком маленькими в момент подмены.

На протяжении всей моей жизни Эмма была рядом. Она подстригала мне волосы алюминиевыми садовыми ножницами, чтобы избавить меня от похода в городскую парикмахерскую с металлическими столешницами и инструментами из нержавейки. Она готовила мне завтраки, следила, чтобы я обедал, играл с друзьями и делал уроки. Заботилась, чтобы со мной ничего не случилось.

Я хотел обнять ее и сказать, что все намного лучше, чем она думает. Что мне просто странно, как она этого не замечает.

— Эмма… — В горле вдруг образовался тугой комок, пришлось сглотнуть и начать сначала. — Эмма, это не мама сделала меня таким. Это не она позволила мне прожить так долго… Это ты.

Глава двенадцатая

ПОСВЯЩЕНИЕ

Следующим днем было воскресенье. Когда я проснулся, по оконному стеклу мерным потоком стекал дождь. Чувствуя себя полностью выспавшимся, я лежал в постели, смотрел на дождь и ждал, когда включится будильник. При свете дня все казалось серым и чахлым. Прошлая ночь уже не казалась ни особенно тревожной, ни особенно реальной.