Заповедь

— Покороче нельзя, Дзабо? — прервал старца Батырбек.

— Мой рассказ к концу подходит, — обиделся Дзабо. — В тот же час Урузмаг, точно испытывая наше терпение, еще одну небылицу преподнес: люди, мол, радуются, говорят, народу будут раздавать землю! Тому, у кого нет... Я за твоим младшим, Дзамболат, до того дня глупостей не замечал. Что с ним случилось в армии? Еще подумал: не был ли ранен в голову? Откуда столько земли взять, чтоб всех оделить? А он и говорит: у царя и всех богатых отнимут и поровну между всеми поделят. Я, конечно, возмутился: чушь это, вранье!.. И ты, Батырбек, должен знать: первым эти крамольные мысли доставил в Хохкау младший сын Дзамболата...

— Первый он и получит пулю, — жестко произнес Батырбек.

— Подумать только, у нас на нихасе скандалы случались! — ужаснулся Дзабо. — И Кетоевы, и Гагаевы свои алчные глаза не сводили с наших полей...

— Потому я и прибыл, что услышал: на Кавказе тоже развелись коммунисты, — заявил Батырбек. — Змея мяты боялась, а она у ее норы выросла... Думали, больше не увидите меня? Здесь я родился, здесь и умру. Пусть молодежь на чужбине славу и счастье ищет. А мне домой захотелось, домой!..

— Вовремя приехал ты, Батырбек, — заметил Дзабо. — Такие люди, как ты, сейчас очень нужны Осетии!..

— Это я сразу понял. И не стал выжидать, сразу за дело взялся. Как услышал, какую здесь агитацию проводишь ты, Кирилл, — решил: отыщу тебя, отомщу за то, что настраиваешь горцев против нас!.. И вот ты передо мной: безоружный и жалкий... — Батырбек ошпарил его гневным взглядом: — И ты, и отступники, предатели Осетии, получите то, что заслужили...

Мурат смотрел на Батырбека и убеждался: он многое познал на войне. Арестовав Гагаевых, Кетоевых и Дахцыко Дзугова, повел их не куда-нибудь в горы, подальше от людских глаз, а на самое видное место — на речку, к валуну — свидетелю всех событий в ауле. Заставил их взобраться на камень и встать спиной к воде. А напротив выстроились Тотикоевы и Кайтазовы. И рядом с ними... Тембол?!

Поодаль, встревоженно галдя, причитала толпа женщин и детей. Седой Хамат в папахе из серого каракуля, в легких сапогах без каблуков, в домотканой черкеске — рукава аккуратно закатаны, чтоб обтрепанные обшлага не выдавали ее солидный возраст, — стоял в центре арестованных, своим спокойствием показывая, что он готов достойно, как подобает настоящему горцу, принять смерть. Глаза подбадривающе и вместе с тем жалостливо поглядывали на одноногого Урузмага, которому богатеи не дали времени нацепить протез, — и теперь он стоял, опираясь на костыль.

Умар, высокий, красивый, сильный, дерзко глядел на врагов. Его нательная рубашка из грубого холста была разорвана, руки и плечи в кровоподтеках, ноги босы. Иналык узловатым пальцем грозил гарцующему на коне Батырбеку: мол, такое бесчинство даром не пройдет. Женщины и дети с недоумением вслушивались в команды Батырбека, и никто не хотел сознавать, что он всерьез затевает казнь. Лишь когда Батырбек, соскочив с седла на землю, приказал заряжать винтовки, арестованные и их родные поняли, что он не шутит. Дзамболат попытался напомнить о совести и адате, но его оттеснили к толпе. Женщины подняли гвалт, зарыдали, забились в истерике... Трудно было поверить, но старший из Тотикоевых, не обращая внимания на плач и стоны, позабыв о родстве, вел дело к казни. Убедился в этом и Тембол и потупил голову, чтобы не видеть взглядов братьев.

— Эй, Дзабо, — раздался голос Иналыка. — Как же так, ведь ты же нам дочь отдал, породнились мы?..

— И очень жалею! — мгновенно ответил Кайтазов.

— Дахцыко, сегодня и наш узел разрубим, — Батырбек бросил насмешливый взгляд на Дзугова и скомандовал: — Стой, равняйсь!.. Заряжай!..

Решение пришло, как бывало в бою, мгновенно. Мурат укрыл коня за бугром, быстро оценив местность, выбрал наименее уязвимое место, с которого обзор был прекрасным, сбросил бурку, удобно улегся на нее, сорвал со спины винтовку, взвел курок и, прицелившись, выстрелил. Пуля, как и метил, вздыбила пыль у ног Батырбека...

На мгновение гул прекратился, Батырбек поднял голову, ища, откуда раздался выстрел.

— Эй, Батырбек, прикажи, чтоб все бросили оружие! — сурово закричал Мурат. — И сам бросай!..

Батырбек схватился было за пистолет, но вторая пуля чуть не задела носок сапога...

— У меня вы все как на ладони! — предупредил Мурат. — Перестреляю, как Дахцыко ваших псов!..

Агуз всем телом круто повернулся, вскинул винтовку, выстрелил раз, второй, третий...

— Не смей, Агуз! — рассердился Мурат.

Но Агуз, бросившись на землю, перекатываясь с места на место, продолжал стрелять поверх толпы по бугру. Батырбек, воспользовавшись суматохой, вскинул пистолет и тоже раз за разом нажимал спуск...

Мурат выстрелил, и Агуз, пригвожденный к земле, замер... Следующая пуля предназначалась Батырбеку, но попала в Дзабо, который нервно и озабоченно крутился вокруг Тотикоева.

Батырбек лихорадочно бросил пистолет на землю...

— Эй, и все остальные, бросай оружие! — крикнул Мурат.

Братья Батырбека Ирбек и Дохе поспешно опустили винтовки на землю.

— Тембол, развяжи руки отцу, братьям и Кетоевым, — жестко приказал Мурат.

Тембол послушно направился к стоящим на камне. Нежданный спаситель горцев поднялся, держа винтовку наготове, и в толпе раздались возгласы:

— Мурат! Да это же Мурат Гагаев!

— Возратился твой сын, Дзамболат!..

Мурат спустился к валуну. Отец, братья, аульчане бросились обнимать его...

— Спасибо, — поблагодарил сына Дзамболата Хамат. — Промедли ты минуту, Батырбек сделал бы свое черное дело...

Батырбек насмешливо посмотрел на Хамата:

— Ты, Хамат, не раз обращался ко мне с просьбами. Я говорил: «На» — и твоя рука не оказывалась пустой. Не так ли, Хамат? — Он обратился к Кириллу: — А что положишь в руку людей ты? Ну установишь в ауле новую власть, а что дашь народу? Что у тебя есть-то?

— Протянет руку горец — почувствует в ней мою, — спокойно ответил Кирилл. — Положить сейчас в руку горцев ничего не могу, в этом ты прав, Батырбек. А посоветовать могу! Стройте новую жизнь сообща! Школы стройте, больницы!

— Все обещаешь, — рассердился Махарбек. — Школы, больницы, счастье! А когда у горцев от скарлатины за одну ночь пятеро детей умирало, почему никто не пришел на помощь? Где были врачи, которых много там, в долине? Где?!

— Да какой врач приедет? — развел руками Дзамболат. — Бабка Назират — вот наш врач. У нее половина больных сами выздоравливают, а половину она в гроб насильно вгоняет!

— Будет у вас врач! Будет! Свой! — воскликнул Кирилл. — Правы они, Дзамболат, правы. Нельзя терять время. Пора новую жизнь строить. Чего ждать? — он вытащил из кармана бумагу и стал писать.

— Что он делает? — недоумевал Касполат.

— Будет, будет врач, — заявил Кирилл и, подняв бумагу, пояснил: — Письмо в Петроград пишу. Оно поможет. Будет у вас свой врач, из Хохкау.

— О ком говоришь, Кирилл? — поинтересовался Иналык.

— Есть на примете. Лечит травами...

Кирилл показал на тропинку, ведущую от самого леса к речке: — Мать вот этого малыша!

Ошарашенный выстрелами, с горы вниз несмело спускался мальчуган. Когда же толпа разом глянула в его сторону, он растерянно остановился. Ноги в горских чувяках из сыромятной кожи замерли. Взгляд из-под сползшей на лоб не по размеру большой шапки был любопытным и в то же время тревожным. Сколько людей — и все смотрят на него. В толпе стали переговариваться:

— Чей это?

— Из нижнего аула, что ли?

— Не помню такого...

Малыш поежился. Было в нем столько отчаяния, что его хватило бы на десятерых взрослых. Щемящая тоска охватила Дахцыко, смутная догадка пронзила его болью... Он торопливо спросил малыша:

— Чей ты, лаппу?

И тогда из-за выступа шагнула — решительно, гордо и с вызовом — Зарема и пошла вниз по тропинке. На ее плечи был накинут платок, прикрывая руку, в которой она осторожно несла что-то... Так врывается молния в предгрозовую ночную темноту — внезапно, страхом отозвавшись в душе.