Заповедь

Поезд приближался к городу. В вагоне появился пограничник, следом второй, а потом и офицер. Они попросили всех войти в свои купе и приготовить паспорта. Худенький солдатик развернул документ, посмотрел на фотографию и протянул командиру. Тот поднес бумагу к глазам, придирчиво уставился на печать, перебросил взгляд на меня, сердито спросил:

— Почему снимок давний?

Пограничник укоризненно покачал головой:

— Здесь вы совсем молоды, — и показал фотографию солдатику: — Похож?..

***

Проснулся я от резких толчков. Страшный удар потряс дом. Я лихорадочно натягивал брюки, когда очередной взрыв опрокинул меня на спину, и я увидел, как стена дома исчезла, рухнула вниз, и открылся город, объятый пожарами, по улицам бежали люди.

— В бомбоубежище! Скорее!

Где-то близко упала бомба. Толпа бросилась бежать прочь. И я побежал... Горели и рушились здания, кричали люди, ухали взрывы... А я бросался из стороны в сторону. Страх парализовал волю, происходящее казалось нереальным. Казалось, это сон и надо только проснуться, чтоб кошмар исчез.

Из-за машины вынырнула женщина и вцепилась в меня.

Мы плутали по лесу. Чуть не напоролись на отряд гитлеровцев, расположившийся на опушке леса. В дороге жевали дикие яблоки, щавель, какие-то корешки...

На третий день мы наткнулись на дома в глубине леса. Вокруг были огороды. А на следующее утро я был разбужен окликом и увидел перед собой веселые озорные глаза солдата в грязной, покрытой какими-то серыми пятнами зеленой рубашке.

Солдат представился: — Юра... — Ухватившись за мою руку, он дернул меня: — Подымайся... — Оглянувшись, заворчал: — Опять исчезли.

— Ты о ком? — спросил я.

— Да примкнула к нам одна парочка, — пояснил солдат. — Так и норовят в сторону нырнуть... Лобызаются до одури...

По лесу разнесся девичий смех, веселый, беззаботный. Мне после всех мытарств и не верилось, что люди еще могут так смеяться.

— Нам бы выбраться из окружения, — вздохнул Юра...

Она еще не глянула на меня. Но я-то ее видел! И бросился было к ней, но из-за дерева показался Борис Кетоев... И я притормозил, застыл на месте. Взгляд Лены скользнул по Юре и уставился на меня. Смех мгновенно затих...

— Сейчас придем в отряд, накормим вас, — и, удивленный наступившей тишиной, Юра оглянулся: — Чего это вы?.. Знакомьтесь: это Алан...

— И ты тут? — неприязненно выдавил из себя Борис.

Я почувствовал, что он подозревает, не ради Лены ли я оказался здесь, и я поспешно сказал:

— Приехал навестить Руслана, а тут война...

— Вот и мы так, — все еще враждебно глядел на меня Борис.

— А где другие? — спросил я, по-прежнему не глядя на Лену.

— Сами хотели бы знать, — резко ответил он.

И тут подала голос Лена:

— Я поехала к Сармату, он уговорил нас переночевать на заставе... А в четыре утра бомбы и снаряды забухали... Братишка вывел нас в лес, на тропинку, и сказал, чтоб мы по ней скорее уходили... Сам же опять побежал на заставу... А она уже горела... — Лена заплакала: — Что там с ним?..

Понятно, что произошло с Леной... Словно подслушав мои мысли, она промолвила:

— Борис напросился проводить меня до заставы Сармата...

Теперь появилась полная ясность... Значит, Борис в этой поездке находится ради Лены... И она, выходит, не возражала... Я совладал — так мне казалось — со своими чувствами и деловито спросил Юру:

— Далеко до отряда?..

Окруженцев было пятнадцать — небритых, голодных, измученных пограничников — все, что осталось от заставы, да Борис и Лена, которые примкнули к ним, когда они отступали с боем через поселок. Старшим после гибели начальника заставы стал Крючков.

... Фашисты, на которых мы наткнулись в тот же день, не давали ни минуты покоя маленькому отряду и преследовали его неделю. Из пятнадцати пограничников в живых осталось всего пятеро, да и то благодаря смекалке и отчаянной храбрости Крючкова, сумевшего направить гитлеровцев по ложному следу. Пройдя без привала километров двадцать, отряд оторвался от преследователей.

Три месяца спустя мы наткнулись на партизанский отряд. Его командир, бывший работник райкома партии, напрямик заявил Крючкову:

— Фронт далеко. Не выйти тебе к своим. Вливайся в наш отряд и бери командование на себя...

Я стал взрывником. Отряд находился вблизи оживленных трасс, и дел было много. Помогло мне меньше думать о Лене и еще одно неожиданное приключение.

... Я вспоминаю ту снежную, морозную ночь, когда группе взрывников, чтоб не замерзнуть, ничего не оставалось, как рискнуть и свернуть в деревушку, постучаться в окно крайней избушки, напроситься на ночлег. Испуганная хозяйка хотела зажечь керосиновую лампу, но Волков вовремя выбил у нее из рук вспыхнувшую спичку. В темноте мы улеглись прямо на пол, вокруг потрескивавшей горящими поленьями печки.

— Алан, ты дежуришь, — приказал Волков. — Через два часа сменю.

Я сел у окна, подышал на заиндевевшее стекло, сделал в узорах глазок и, положив автомат на колени, замер. Веки предательски смыкались. Тараща глаза, я упрямо боролся с дремотой и усталостью. Подошла хозяйка, прикоснулась к плечу, приблизила лицо, пахнуло мятой и еще чем-то знакомым-знакомым.

— Попейте чайку, — услышал я мягкий девичий голосок, и в ладони у меня оказалась горячая чашка. — Сахара нет, так я вам вареньице положила.

Потом она еще раз приблизилась и поставила на подоконник горшок, шепнув:

— Попробуйте суп грибной с ушками.

Я, не сдержавшись, обнял ее рукой и почувствовал сквозь ткань сарафана, как вздрогнула она, взяла меня за руку и потянула за собой... Ее тело соскучилось по мужской ласке. И я, забыв осторожность, окунулся в ее объятия...

— Спи, я покараулю, — шепнула она, когда я выбирался из глубокой перины. — Чуть что — толкну тебя.

Она разбудила всех, когда стало светать. Я увидел ее лицо и обрадовался: хозяйка была молода и красива...

По пути в лагерь я сунул руку в карман полушубка и вытащил сверток — кусок сала.

С тех пор всякий раз, когда путь взрывника шел поблизости от деревушки, я отпрашивался и делал крюк, чтобы навестить Зосю. Вот уже который месяц только здесь, в этой избушке, я чувствую, что живу. Только здесь я верю, что буду жить и дальше.

Однажды в отряд влилось пополнение из остатков попавшего в окружение полка. Вечером в землянку ввалился высокий солдат и весело рявкнул:

— Ну-ка, где здесь мой земляк?

И при тусклом свете коптилки было заметно, какие широкие у него плечи, а талия узкая, как у девицы на выданье. Солдат воскликнул:

— Ха! Как не узнать нос и брови кавказца?! Это ты и есть Алан Гагаев, отчаянный рубаха-парень и гроза фашистов?! Горжусь тобой, земляк! — он крепко обнял меня, по обычаю осетин трижды прижался щекой к щеке и изо всех сил хлопнул ладонью по спине. — И не гадал, что в белорусских лесах встречу осетин... А впрочем, куда нас только не заносит! — Представился: — Рубиев. Но легче запомнить мое имя: Казбек!..

***

Кто-то осторожно открывает ставни. Моя рука тянется к изголовью кровати, нащупывает ствол автомата, прохлада которого придает уверенность. Я приподнимаю голову с пуховой подушки. Бледный свет сумерек смутно вырывает из темноты тонкую шею и до неправдоподобия широкие плечи женщины. Облегченно вздохнув и опустив голову, я утопаю в перинах. С нежностью поглядываю на женщину. Она тянется вверх, стараясь достать шпингалет. Лицо обдало прохладой ворвавшегося в растворенное окно лесного воздуха. Зося несколько раз глубоко вдохнула его и выглянула в окно.

— Зося, — позвал я — голос прозвучал хрипло...

Она не слышала меня, всматриваясь в лес. Там, в чаще, меня ждут Волков и Нырко. Но у меня еще есть время. Я бесшумно подошел к окну, положил Зосе руки на плечи, резко повернул ее и крепко обнял.

— Теперь я не скоро приду, — сказал я с сожалением. — Когда еще в ваших краях окажемся... Мне пора, — заспешил я.

Зося порывисто повернулась ко мне.