Страница 5 из 8
Как правило, самое сильное психологическое воздействие на ребенка оказывает та жизнь, которую не прожили его родители (и все остальные предки, ибо здесь мы имеем дело со старым, как мир, феноменом первородного греха)7.
Под «первородным грехом» Юнг подразумевает пренебрежение душой, которое лежит в начале семейной истории и последствия которой сказываются на последующих поколениях. «Родители бессознательно увлекают детей, — замечает он, — именно в том направлении, где может быть достигнута компенсация всего того, что они не смогли реализовать в своей жизни»8. Детская психика очень восприимчива, но, если лишить ее способности реагировать, ей придется поглощать все, что она воспринимает. Тогда, замечает Юнг,
…дети так глубоко вовлечены в психологические отношения своих родителей, что не стоит удивляться, что первопричиной подавляющего большинства детских нервных расстройств является нарушение психологической атмосферы в родительской семье9.
Может ли ребенок, захваченный потоком внешней реальности, реагировать иначе, чем ощущая свою беспомощность в отношениях с Другим? Вспомним, что мы прослеживаем этиологию развития отношений, удалившись на десятки лет от тех первоначальных ощущений человеком самого себя и Другого. Интериоризированным образчиком этих отношений, их сердцевиной является ощущение беспомощности. Например, именно по этой причине дети, оказавшиеся жертвами насилия, став взрослыми, могут вступить в брак с насильниками и практически не допускают возможности уйти от них. Это вовсе не значит, что они любят этих насильников; все дело в том, что запрограммированная беспомощность находится значительно глубже, чем боль, причиненная насилием. Любой социальный работник может подтвердить: прежде чем жертва сможет покинуть насильника или добиться ограничений его влияния, обычно должно произойти несколько серьезных конфликтов. Сначала жертвы попытаются найти рациональные причины для объяснения совершенного над ними насилия. Такая рационализация защищает их не от насильников, а от непомерного давления первичных детско-родительских отношений; таким образом, совершенно непреднамеренно они вступают в заговор против самих себя и продолжают жить не только с насильниками, но и со своей детской беспомощностью.
Если я, в отличие от ребенка, осознал свою беспомощность в отношениях с Другим, то как мне нести себя, чтобы избавиться от этого страдания? Если я регулярно подвергался какому-то насилию: вербальному, эмоциональному, сексуальному — или же, как это чаще бывало, находился во власти настроения или каприза кого-то из родителей, то мне приходилось идентифицировать себя с Другим.
Механизм проективной идентификации хорошо просматривается в так называемом «Стокгольмском синдроме», получившем свое название от группы рядовых шведских граждан, которых похитили и некоторое время держали взаперти городские террористы. Когда людей в конце концов освободили, оказалось, что они не только помогали своим похитителям, но и переняли их политические взгляды. В качестве другого примера можно привести случай Пэтти Херст*, которая в конечном счете оказалась в рядах своих похитителей, так называемой «единой армии спасения». Жертвами похитителей оказались вовсе не дети, а взрослые, но ощущение беспомощности заставило их ради выживания принять взгляды тех, кто совершал над ними насилие. Если так поступают даже взрослые, то что мы можем ожидать от детей?
Если я, будучи ребенком, ощущаю свою беспомощность в присутствии вездесущего Другого и хочу выжить, то моя психика будет создавать стратегии моего поведения, основанные на стремлении организма к выживанию и желании справиться со страхом. Я сумею «договориться» со своей беспомощностью, сделав ее своим мировоззрением, своей реактивной стратегией или своей временной личностью.
Одна такая стратегия, вытекающая из бессознательной, но «организующей» идеи, состоит в следующем: я бессилен, поэтому должен посвятить свою жизнь тому, чтобы обрести власть над другими. В профессиональной области я могу просто казаться амбициозным, может быть, даже управляемым и почти всегда получать вознаграждение за свои результаты. Но управляемый человек никогда не живет в мире с самим собой, ибо полученный им результат — это защита от страха перед беспомощностью. В близких отношениях эта стратегия отыгрывается в стремлении управлять другим или в появлении влечения к человеку, который легко подчиняется. Такие отношения строятся на принципе власти, а вовсе не любви10, так как психо-логика бессильного человека состоит в том, чтобы обрести как можно больше власти и стараться жить так, чтобы заглушить тот глубокий страх, который он чувствовал в детстве.
Нередко наблюдается и другая, совершенно противоположная стратегия. Так как ребенок ощущает свое бессилие в присутствии Другого, который при этом является источником его благополучия, он учится быть приятным, спокойным и принимать на себя ответственность за благополучие других. Одна из таких стратегий, позволяющих справиться с тревогой, называется созависимость. Если я несу ответственность за удовлетворение потребностей Другого, то, наверное, Другой сможет удовлетворить и мои потребности. В семьях, в которых выросли многие профессиональные воспитатели, в фантазии ребенка развивалась такая высокая степень самоидентификации, что он должен был оказывать поддержку или исцелять Другого в надежде, что тогда он станет более восприимчивым. Ясно, что ребенок не может исцелить родителя, но, совершая такую попытку, он может пожертвовать своей уникальной личностью или совсем ее похоронить. То же самое относится и к взрослому: эта модель детских отношений становится образцом для последующей жизни, бессознательно вовлекая человека в решение безнадежной задачи — исцелить множество травмированных людей, которые его окружают.
Много лет тому назад Брюс Лаки подметил, что большинство профессиональных воспитателей называли себя ««ребенком-родителем», гиперответственным членом семьи, посредником, “хорошим мальчиком или девочкой”, отдушиной для всей семьи»11. Ими двигало «всеобъемлющее чувство ответственности, направляя их к интрапсихическому симбиозу с семьей»12. Спустя некоторое время Эдвард Ханна написал, что такой человек «в раннем детстве очень хорошо понимает, что ему нужно для того, чтобы поддержать родительское нарциссическое равновесие»13.
Таким образом, проблема бессилия дает о себе знать на протяжении всей жизни человека. Она может завести так далеко, что человек станет выбирать для формирования отношений слабых и травмированных людей, — если слово «выбирать» здесь уместно, так как выбор, разумеется, является бессознательным, — чтобы соответствовать модели заботливого воспитателя. Одна моя пациентка долго сидела с открытым от удивления ртом, осознав, что она второй раз «вышла замуж» за своего отца. Отец страдал серьезным душевным расстройством; он был настоящим алкоголиком. У ее первого мужа были такие же проблемы. Поэтому она с ним развелась и стала искать мужа, который пил бы только чай. Пациентка нашла такого мужчину, а спустя несколько лет поняла, что, хотя он действительно не употреблял спиртного, он при этом не мог удержаться ни на одной работе, и ей снова пришлось выполнять функции эмоциональной и материальной опоры семьи. То есть глубоко в бессознательном существует психическая структура, которая определяет наш выбор.
Еще одна модель поведения может развиться у человека, который ребенком испытывал давление или притеснение, а потому все время нуждался в свободном эмоциональном пространстве. Один пациент мог без всякого стеснения заниматься любовью со своей подругой, но каждый раз, когда они после этого обнимали друг друга, он чувствовал приступ паники. Очевидно, половой акт был для него менее интимной, а значит, и менее рискованной формой взаимодействия, чем проявление эмоциональной близости и нежности после сексуального акта. Такие люди часто выбирают партнеров, у которых также есть проблемы в установлении близких отношений, и потому они могут негласно прийти между собой к соглашению об установлении и поддержании эмоционально безопасной дистанции. Многие терапевты представляют себе эту типичную модель межличностных отношений в форме танца с периодическим сближением и избеганием, когда одному партнеру нужны близкие отношения и эмоциональная поддержка, а другой ощущает душевный комфорт, только находясь на эмоциональной дистанции. Один ищет сближения и поддержки, другой отстраняется под напором его прессинга, и при этом у каждого из них возрастает уровень треноги. Потребность человека в защищенном свободном эмоциональном пространстве основывается на его желании сделать то, что не мог сделать ребенок, то есть удержать на расстоянии навязчивого Другого и сохранить хрупкую целостность своей психики.
7
Ibid. Par. 87.
8
Marriage As a Psychological Relationship // Ibid. Par. 328.
9
Introducing to 'Wick's Analyse der Kinderseele'. The Development of Personality // CW 17. Par. 80.
*
Пэтти Херст была старшей дочерью знаменитого магната в области средств массовой информации. Ее похитили городские бандиты как для того, чтобы получить выкуп, так и для того, чтобы показать, что для них нет ничего невозможного. Со временем она стала разделять их ценности (то есть у нее возник так называемый «стокгольмский синдром»), и однажды она с ними даже ограбила банк, но после своего освобождения и курса психотерапии она вернулась к нормальной жизни. — Прим. пер.
10
«Где правит любовь, там нет стремления к власти; а где преобладает стремление к власти, там нет любви» (Two Essays // CW 7. Par. 78).
11
The Families of Origin of Social Workers. P. 21.
12
Ibid.
13
The Relationship between the False Self Compliance and the Motivation to Become a Professional Helper. P. 46.