Поединок. Выпуск 13

— Мы сняли с аккредитива, — объяснила Инна. — Надо же купить что-то, особенно мальчишкам. В Уренгое с детскими вещами трудно. Да и себе надо. Вот и держали дома.

— А где же дети? — спросил Лукоянов.

— Они у моей мамы, под Ворошиловградом. Еще в марте отправили. Старшему в школу осенью, хотели, чтобы подкормились зеленью. У мамы огородик небольшой, сад. Для ребят — радость, — она как-то неуверенно все это произносила, будто оправдывалась.

Сам Глеб Николаевич молча сидел на стуле. Молчала и мать его, невысокая сухощавая женщина. Она стояла в дверях и смотрела на все как-то безучастно, словно заранее догадываясь, что ни к чему хорошему вся эта суета не приведет. Только людям дополнительные хлопоты. Лукоянов даже почувствовал себя несколько уязвленным. В конце концов, искать жуликов — его профессия. И не так уж плохо он с ней справлялся до сих пор. Это еще посмотреть надо, как все получится, чего же заранее сомневаться. Он так подумал и попросил Невзоровых рассказать о своем житье-бытье в городе с самого первого дня.

— Говорить-то не о чем, — сказал Глеб Николаевич и закурил. Тут он был на своей территории и мог разрешения не спрашивать. — Ну, прилетели, взяли такси от аэропорта. Добрались, распаковались, поужинали. Пока поговорили, посидели, ночь уже. Утром я сходил в сберкассу, снял деньги с аккредитива, пошли мы с Инной по магазинам. В «Детском мире» были, игрушки купили, одежду ребятам. Игрушки у нас на Севере самый большой дефицит. Потом пообедали в кафе на Пушкинской и снова по лавкам двинули. Жена посуды накупила, кастрюль разных. Тоже в наших широтах вещь необходимая. Тащить неудобно, взяли машину. Уже около дома, на повороте с улицы, знакомых встретили. Пригласили их к себе...

— Что за знакомые?

— Слава Монахов и Тосик Вишин, из нашего двора ребята, мы в школе вместе учились. Тосик с девушкой был. Пришли, то да се, давно не виделись. Я попросил Тосика в магазин сбегать. Они с Мариной торт и шампанское принесли. Посидели, повспоминали, посмеялись. Разошлись часов в одиннадцать. В общем-то, хорошо было. Утром, как я говорил, опять в город отправились. А дальше вы уже все знаете. — Невзоров замолчал и посмотрел на Лукоянова. Старший лейтенант ничего не ответил и повернулся к матери Глеба Николаевича. Может, она что запомнила в то утро?

Но и она ничего полезного для Лукоянова не рассказала. Все как обычно. Помыла посуду, пошла за молоком, стала готовить обед. Тут примчался Глеб за деньгами.

Лукоянов подошел к окну. За ним упруго тянул вверх ветки пирамидальный тополь. Серебристые его листочки трепетали на ветру. На уровне окна ветки тополя были достаточно толстые, прочные. И все-таки далеко от стены дома стояло дерево, не допрыгнуть с него до подоконника. И следы бы наверняка остались после приземления. Их бы Невзоровы обязательно заметили. Нет следов, чисто все. Лукоянов вздохнул. И правда, мистика какая-то: двадцать минут в доме отсутствовали хозяева, и за это время бесследно пропали восемь с половиной тысяч рублей. Именно, что бесследно. Просто растаяли в майском душистом воздухе. Дмитрий посмотрел вниз. У подъезда на лавочке сидел пожилой человек в темном пиджаке, в кепке и внимательно за ним наблюдал.

— Кто это? — спросил Лукоянов. Мать Невзорова подошла к окну, выглянула.

— «Станционный смотритель», как всегда, отдыхает.

— Не понял.

— Сосед наш, с первого этажа. Першин Степан Гаврилович. Это он сам себя станционным смотрителем прозвал, как сторожем устроился на станцию юных техников. Присматриваю, говорит, за ней, вот и смотритель значит.

— И давно он это... присматривает?

— Не так, чтобы. Как на пенсию вышел, все в домино играл во дворе. Потом зима настала, холодно. Он и затосковал. Одинокий, сын с семьей на другом конце города живет, редко здесь бывает. Першин и пошел работать. Хорошо устроился, пенсия сохраняется. А спать ему все равно где, особенно как выпьет.

— Что, увлекается?

— Раньше дня не пропускал. Сейчас вроде поутих, но не окончательно. Скучно ему, вот и балует. А старик ведь уже. И человек неплохой, сыну все время помогает, даже из пенсии. Думаю, он и сторожить из-за этого пошел, что-то у сына жизнь не залаживается. То с одной работы уйдет, то с другой. А в семье ребенок.

— Першин у вас дома бывал?

— Обязательно. Он человек безотказный, если попросить. А нужда случается, то полку прибить, то торшер починить. Что я сама могу? Без мужской руки в доме тяжело. — Мать Глеба Николаевича вдруг замолчала, пристально посмотрела на оперуполномоченного. — Вы что же, на Степана думаете? Пустое это. Мы вместе лет двадцать живем. Не такой он человек вовсе. Выпить может, конечно, но чтобы чужое взять... Из головы выбросьте напраслину эту!

— Хорошо, выброшу, — вздохнул Лукоянов. — Не думаю я ни на кого, интересуюсь просто.

Он записал адреса и телефоны невзоровских гостей и пошел к выходу. В передней чуть задержался у зеркала, поправляя рубашку, и увидел на стене рядом с дверью дощечку с крючками. На них висели ключи. Маленький — от почтового ящика, два других — явно от входной двери. Один старый, тусклый, другой совсем новый, блестящий.

— Ваши?

— Один мамин, второй мой, — сказал Глеб Николаевич. — Как приезжаю, новый заказываю. А потом теряю. И до следующего раза.

— Когда вам его сделали?

— В первый же день. По дороге в сберкассу зашел в мастерскую и сделал. Долго ли?

— Это верно, недолго, — Лукоянов попрощался и вышел из квартиры.

«Станционный смотритель» по-прежнему сидел на скамейке. Он посмотрел на Лукоянова внимательно, будто ждал его. Дмитрий, собиравшийся пройти мимо, неожиданно для себя остановился и присел рядом.

— Здравствуйте, Степан Гаврилович.

— Здравствуй, сынок.

— Отдыхаете?

— Такое мое теперь занятие, — он помолчал, потом спросил: — А ты чей будешь-то?

— Ничей. Из милиции я. Говорят, у вас тут вчера днем какие-то подозрительные типы крутились. Вот интересуюсь, не те ли, кто нам нужен.

— Типы подозрительные? Это жулики, что ли?

— Ну вроде.

— Не знаю. Не видел. Я с утра во дворе был. Вон там, в тенечке, сидел, — он показал на скамейку, стоящую в глубине детской площадки между двух высоких кустов акации. Подъезд с этой скамейки просматривался отлично. — Утром только и дышу как следует, — продолжал Першин, — а к вечеру, в жару, уже трудно. Старею.

— Ни на кого не обратили внимания?

— А на кого его обращать? Бабы наши шастали по двору. Кто в булочную, кто куда. Детишки, само собой, бегали. Так я их знаю всех. Ну и посторонние проходили, конечно, только не жулики, нормальные люди. Хотя, кто их нынче поймет. Чудное время какое-то! Смотришь, идет мужик, башка уж седая, а он в штанцах синеньких с заклепками. Куртец на нем болтается с переливами, а в руках чемоданчик тоненький, словно пацан из школы сбег. А у него поди у самого такие уж пацаны по дому шастают. И не поймешь со стороны, то ли директор какой-то, то ли прощелыга. Ты вон тоже хоть и милиционер, а по виду никогда не подумаешь. Парень и парень.

— Мода нынче такая, Степан Гаврилович.

— Мода, это верно. Не знали мы такого слова и жили ничего. Работали, детей растили. Мода... На нее проклятую нынче никаких денег не напасешься. Как взбесились все. То одно им подавай, то другое, совсем наоборот. Мода... Только на нее люди и работают, силы свои тратят. А я вот тебе скажу, пустое это. На самом-то деле человеку не так много нужно. Чуть еды, чуть одежды. Я фрезеровщиком работал по пятому разряду. Получал за триста, а то и под четыреста. Всякую дрянь домой таскал: телевизор, приемник, посуда, такой костюм, эдакий. Сейчас думаю, зачем? Не нужно мне ничего, все сыну отдал. Пусть пользуется.

— Зачем же на работу пошли? Сидели бы просто в тенечке и отдыхали. Деньги понадобились?

— Понадобились. Да не мне. Мне-то они ни к чему. Разве бутылку иной раз купишь. Вот и все развлечения.

— Это уж совсем зря.

— Почему? — спокойно возразил Степан Гаврилович. — Я свою жизнь прожил. Меня не переделаешь. Вот молодежь стали от зелья отучать, это правильно. А от стариков вреда большого уже не будет, они все свое в жизни совершили. Пусть доживают, как им нравится. Это я так думаю.