Поединок. Выпуск 10

— Когда? — невозмутимо осведомился вальяжный Аполлинарий.

— Сейчас.

— Двадцать минут имеете? — Аполлинарий обращался только к Семенычу. Сашу он просто не замечал.

— Сашок, двадцать минут потерпишь? — заботливо спросил Семеныч.

— Потерплю. Только сотенными. Чтобы в карман влезли.

— Не рублями же, — презрительно кивнул Аполлинарий Макарович и направился за кулисы. Одновременно откинувшись в креслах, Саша и Семеныч молча смотрели друг на друга. Внезапно лицо Семеныча исказилось, и он застенчиво признался:

— Живот прихватило.

— Без шуток, дядя, — предупредил Саша.

— Да какие шутки? Обделаюсь сейчас! — с неподдельной искренностью завопил Семеныч.

— Пошли, — скомандовал Саша, и они поднялись. В туалете Семеныч ринулся к кабине. Саша придержал дверцу.

— Не запирайся.

— Бога побойся, Сашок! Прикрой хоть слегка!

— Ты меня за фрайера не держи. Если в кабинке после тебя знак какой найду, все тридцать потребую, а в наказание пером пощекочу. Не до смерти. — Саша полуприкрыл дверцу, постоял с отсутствующим видом. Через некоторое время спросил, глядя в потолок: — Все?

— Все, — ответил Семеныч, зашумел водой и вышел, подтягивая брюки.

— Подожди здесь, — распорядился Саша, прошел в кабину и внимательно изучил стены, ящик для туалетной бумаги. Даже бачок осмотрел. Вышел, подмигнул Семенычу, предложил: — Ручки помыть не мешало бы.

Вымыли руки, вернулись в зал и опять откинулись в креслах, изучая друг друга. Наконец подошел Аполлинарий Макарович и, по-прежнему игнорируя Сашу, почтительно положил перед Семенычем увесистый пакет.

— Прошу вас, Михаил Семенович.

— Благодарю, — Семеныч кивнул Аполлинарию Макаровичу, и тот достойно удалился. — Давай перо.

Саша небрежно швырнул на стол нож и притянул к себе пакет.

— Все? — спросил Семеныч. — Ну, тогда я пойду?

Саша с трудом загнал пачку в задний карман бриджей и ответил благодушно:

— Ты же водки предлагал выпить. Вот теперь в самый раз.

Из ресторана они вышли в обнимку. Размягченный водкой, Семеныч признался:

— Вот ограбил ты меня, Сашок, а все равно я тебя люблю. Нравишься ты мне, потому что хорошо ограбил, весело.

— Я все хорошо делаю, — согласился Саша, отпустил Семенычевы плечи, шагнул на проезжую часть улицы Горького и поднял руку: от Охотного ряда шел грузовик. Могучий «додж» затормозил рядом. Саша открыл дверцу, рассмотрел у водителя погоны: — До Сокола подкинешь, сержант?

— Садитесь.

Саша взобрался в высокую кабину и перед тем, как захлопнуть дверцу, обратился к одинокому Семенычу:

— До свидания, старичок!

У Шебашевского он сошел. Темень стояла в переулке. Саша держался ближе к заборам безмолвных домиков и уверенно шагал знакомой с детства дорогой.

Сзади негромко зашумел автомобильный мотор. Саша обернулся. От Ленинградского шоссе, мирно светя кошачьими зрачками прорезей в затемненных фарах, небыстро догоняла его полуторка. Саша остановился, чтобы проводить взглядом машину, но полуторка вдруг дико взревела и, резко выворачиваясь, ринулась прямо на него.

Она промахнулась на несколько сантиметров: дыша бензинным перегаром, нос машины скользнул по Сашиному бедру и с треском сокрушил забор.

Выигрывая время, Саша кинулся в обратную от автомобильного разворота сторону — картофельным полем к Инвалидному рынку. Полуторка ненавистно взвыла, развернулась и помчалась за ним.

Саша успел добежать до рядов. Петляя между ними, он стремился к кирпичным палаткам, которых не сокрушить. Полуторка разломала один ряд, отодвинула другой, пошла на третий, мучительно ноя.

Саша стоял, прижавшись к глухой кирпичной стене. Мотор полуторки заглох. Подождав несколько секунд, Саша осторожно двинулся, скрываясь в тени палаточных крепостей.

Полуторка безжизненно стояла среди раскрошенных рядов. Быстрыми неуловимыми перебежками Саша приблизился к ней и замер. Тишина была всюду, тишина. Резким движением Саша распахнул дверцу. В кабине, упав головой на рулевое колесо, сидел человек. Саша осторожно тряхнул его за плечо, и он откинулся на сиденье. С ножом в горле лежал перед Сашей мертвый Пуха-Артур.

— Я же предупреждал тебя, Артур, — грустно сказал Саша и нажал на клаксон. Машина пронзительно заплакала.

Саша спрыгнул на землю и, услышав трель далекого сторожевого свистка, зашагал к Кочновскому переулку.

— Да заходи ты, заходи! — говорил Сергей. Он стоял на крыльце старого неказистого домика, по ночной прохладе зябко перебирая босыми ногами. Был он в белой рубашке и подштанниках.

— Руки бы помыть, — сказал Саша и двинулся в свет. Сергей вошел за ним в крохотную переднюю, увидел Сашину окровавленную правую руку и спросил спокойно:

— Ты кого-то убил?

— Меня чуть не убили, — ответил Саша, заметив в углу подвесной рукомойник и таз под ним, потянулся туда и торопливо забренчал металлическим соском.

— Но ты убил того, кто хотел тебя убить?

— Нет! — злобно заорал Саша и потише: — Полотенце где?

— Ну, и слава богу! — успокоился Сергей и, сняв с гвоздика висевшее перед Сашиным носом полотенце, протянул ему.

Саша вытер руки, попросил:

— Водки дай.

— От тебя и так несет.

— Водки дай!

Поняв, что спорить бесполезно, Сергей толкнул дверь в комнату.

Невеселый, но по-своему богатый посадский уют: буфет с темно-зелеными в пупырках стеклянными дверцами, громадный диван с надсаженной полочкой и зеркальцем, комод красного дерева, явно приобретенный по случаю, и массивный дубовый стол под зеленым в оборках абажуром.

Стоя у стола, их ждала сожительница Сергея Клава, одетая уже, прибранная.

— Готовь на стол, — приказал ей Сергей. И Саше: — Садись, рассказывай.

Сам стал неспешно одеваться. Саша рассказывал:

— В Шебашевском меня хотели машиной задавить. Сантиметров на пять промахнулись. Потом, как за зайцем, по всему Инвалидному рынку гонялись. Только там меня хрен догонишь. Когда они это поняли, машину бросили. А в машине паренька с ножом в горле. Шофера.

— Дела, — констатировал уже одевшийся Сергей, следя, как Клава ставила на стол миску с капустой, стаканы, хлеб, бутылку водки.

— Да ты того паренька знать должен. Пухой кличут.

— Как же. Холуй Семеныча, — Сергей в догадке вскинул голову. — Семеныч?

— Вряд ли. Я его у «Астории» обрубил, а сам на попутке добрался.

— Ну, а если его машина поблизости ждала?

— Все может быть, — согласился Саша. Помолчали.

раздался вдруг сверху неверный, колеблющийся голос. Пели в мансарде, куда прямо из комнаты вела крутая лестница.

Песня звучала, как волчий вой, вой смертельно раненного волка. И лихость в ней предсмертная была, и отчаяние, и надежда неизвестно на что, и забытье.

Саша, вскочив, отпрянул к стене, требовательно спросил:

— Кто там?

Сергей захохотал, засмеялась и Клава.

— Клавдия, иди успокой его. — Клава стала подниматься наверх, а Сергей объяснил: — Батя ее там. Приехал сегодня с Болшева, ну и выпил лишнего. Заснул вроде, а теперь, видишь, проснулся.

— Всего-то я бояться стал, — Саша жалко улыбнулся и вернулся к столу.

— Руки тебе оторвать за тот мешок с рисом! — жестко сказал Сергей. Саша промолчал: говорить было нечего. Спустилась Клава.

— Он водки просит.

— Прямо как ты, Саша, — Сергей вилкой выдернул из непочатой бутылки залитую сургучом картонную пробку, налил стакан, протянул Клаве. — Отнеси.

— А мне пить что-то расхотелось, — признался Саша. Клава пошла наверх.

Сергей проводил ее взглядом.

— Ты, верно, крупную шайку тронул, Сашок. Как ни охраняют пути, все равно чуть ли не каждую ночь грабеж. Умело орудуют, нахально. На днях вагон американской тушенки, говорят, распотрошили. А ты понимаешь, что такое по сегодняшней жизни вагон тушенки? Надо полагать, и мешок твой с рисом оттуда. В милицию обратиться надо.