Страница 24 из 103
— Я как чуяла… С четвертого урока сбежала. Мне завуч шепнул: Савельев, говорит, чернее тучи. Ваш законник в печенке у него сидит. Стоит ли ссориться, говорит, хорошим людям из-за какого-то заезжего гастролера? Я и помотала к тебе. Думаю, упрошу: надо помириться. Ты же упрямый как осел. Торкнулась к тебе в кабинет — дверь заперта. Я к дежурному, к Реброву: Володь, говорю, где мой? А его, говорит, того… Отстранили. Дак что, в самом деле?
— В самом деле, — ответил, не глядя на Елену.
— У начальника-то был?
— Был.
— И что он?
— Да что… Не лезь, говорит, на рожон.
— А я тебе что говорила? — подхватила Елена, всплеснув руками. — Дак ведь ты уперся как бык. Все тебе надо правду доказать. Кому доказывать, начальнику, прокурору? А то они глупее тебя? Они что, не знают эту правду? Не знают, как лес добывали, как порядок нарушали? Дак они сами этот порядок устанавливали. Пускай сами в этом и разбираются. Твое-то какое собачье дело? Ты же следователь. Вот и гоняйся за преступниками. А этих людей не трогай. Они тебе не подвластны.
— Не трогай, не подвластны… — Коньков покрутил головой и грустно усмехнулся. — Ну, чего ты расшумелась, голова — два уха! Мое дело установить — отчего так получается, что человек по натуре честный против своей воли становится нарушителем. В чем причина, когда добросовестные люди оказываются виноватыми? Понимаешь? Истинную причину вины вскрыть надо. Вот моя задача! Вскрыть причины, дабы изменить условия, от которых и дело страдает, и люди оказываются без вины виноватыми. А причина эта в бесхозяйственности, в безответственности, да еще в лицемерии. Запутали всякую отчетность. Знают, но делают вид, будто они ни при чем.
— Зато тебе больше всех надо, — с какой-то злой обидой сказала Елена.
— Да пойми ты, если я этого не сделаю, не скажу, мне будет стыдно людям в глаза смотреть.
— Смотри-ка, застыдился, бедный. За людей переживает… Вон у людей и дома свои, и автомашины. А ты все на казенной квартире живешь. За сорок лет один мотоцикл нажил.
— Мотоцикл-то с коляской! Все ж таки у тебя есть свой выезд. Правее меня сидишь, как начальник, — он ткнул ее шутливо в бок и захохотал.
— Да ну тебя! — она приняла эту шутку, озорно блеснули ее темные быстрые глаза, и радость вспыхнула в них за мужицкую стойкость крутой и неуступчивой натуры своего благоверного, и помимо воли растянулись губы ее в игривую улыбку, но только на одно мгновение… Затем ее небольшое по-детски округлое личико затуманилось, и озабоченно опали книзу уголки губ. — Доездились! Что ж, опять в ассенизаторы пойдешь? В мусорщики?
— А что мусор? По двести восемьдесят рублей в месяц заколачивал! Мотоцикл купил.
— Эх, Леня!.. Ни самолюбия у тебя, ни гордости.
— По-твоему, самолюбие в том, чтобы идти на сделку с совестью?
— Да иди ты со своей совестью!.. Носишься с ней как с писаной торбой. Чего теперь делать будем?
— Живы будем — не помрем. Найду работенку. У нас безработицы не бывает.
— Поесть собрать?
— Нет. Молочка, пожалуй, выпью. Пойду в сарай, постругаю, да дров поколю… А ты сиди дома, от телефона ни шагу.
— А что тебе телефон?
— Звонить будут, от самого. Я ему все бумаги отнес и написал кое-что.
— Думаешь, примет? — усмехнулась недоверчиво.
— Примет, — уверенно сказал Коньков. — Он человек неглупый, поймет. А я ведь на районном пороге не остановлюсь. Он меня знает.
До самой темноты провозился Коньков в своем сарайчике, то дрова колол, то протирал мотоцикл, то гнал стружку — новые доски шлифовал для кухонной перегородки и все думал, как он войдет к секретарю, как поведет свою речь, издалека, по-умному, обложит Савельева, как медведя в берлоге, и такие доводы приходили на ум и все так складно получалось, что он совсем успокоился и не заметил, как вечер подошел.
Елена пришла к нему в глубоких сумерках; он сидел на чурбаке, понуро свесив голову.
— Ты хоть бы свет включил. Темно.
— А! — отозвался тревожно. — Звонка не было?
— Нет. Ужинать пора.
— Хорошо. Я сейчас приду, — а сам ни с места.
Елена прижалась к нему грудью, запустила пальцы в мягкие волнистые волосы.
— Переживаешь! — потеребила губами кончики его ушей. — Наверное, не примет тебя.
— Ничего… Завтра поеду в область.
— Эх ты, Аника-воин! Пойдем, хоть накормлю тебя. Не то отощаешь. Гляди — штаны спадут, — она озорно оттянула резинку его лыжных брюк: — Еще опозоришься перед начальством.
— Хорошо, Ленок. Ступай! Я сейчас приду.
Она поднялась на заднее крыльцо, растворила дверь и вдруг крикнула с порога:
— Лё-оня! Телефон звонит!
Он бросился, как тигр из засады, одним махом заскочил на верхнюю ступеньку крыльца, опередил ее на пороге и первым схватил трубку.
— Ты чем занимаешься? — панибратски звучал в трубке знакомый басок первого секретаря.
— То есть как? В каком смысле? — насторожился Коньков.
— А в самом прямом. Ты свободен?
— Так точно!
— Тогда давай ко мне. Мы тебя ждем тут.
— Я в один момент. Через десять минут буду.
— Смотри за порог не зацепись, — насмешливо заметил секретарь. — Ждем! — и положил трубку.
— Ну, что я тебе говорил? Крой тебя горой! — ликовал Коньков, потрясая поднятой рукой. — Нам нет преград на суше и на море…
— Рано веселишься… Смотри не прослезись. Как возьмут тебя в оборот…
— Меня?! Да я их за Можай загоню.
— Ну да… Заяц трепаться не любит. Поешь сперва, не то натощак-то голос еще сядет, — сказала, глядя, как он, не успев толком подпоясаться, уже китель натягивал.
— Ты что, не слыхала? Я же сказал: через десять минут буду у них.
— Господи! Не смеши хоть людей. Ты что ж, и побежишь, как пионер, через весь город?
— А мотоцикл на что?
— В райком на мотоцикле?
— Только так.
— Дуракам закон не писан. Смешно.
— Смеяться будем потом.
В кабинете первого секретаря за столом уже сидели Стародубов и Савельев. Сам Всеволод Николаевич, поскрипывая протезом левой ноги, тяжелой развалистой походкой вышел из-за стола навстречу Конькову.
Это был сумрачный брюнет могучего сложения с густой седеющей щеткой коротко стриженных волос, в черном дорогом костюме и в белоснежной рубашке с откладным воротником.
— А вот и виновник торжества! Прошу к столу! — приглашал он Конькова, бережно ведя под локоток. — Ну, капитан, здорово разрисовал ты наши порядки по части лесозаготовок. Всем досталось, а мне больше всех, — Всеволод Николаевич сел на свое место и хитро подмигнул Конькову. — Только вот какая оказия: твой оппонент, прокурор Савельев, говорит, что спорить не о чем. Дело, которое он отобрал у тебя, освещается не с той стороны. Юридическое начало перепутал с хозяйственным.
— Давайте разберемся, кто что перепутал? — Коньков вынул из кармана коробку спичек, погремел ей, поочередно глядя на каждого собеседника. — Вот вам коробка спичек. Чтобы спичка зажглась, ее нужно провести с нажимом по коробке. Тогда вспыхнет огонь, — он вынул спичку, зажег ее и приподнял кверху. — От этого огня может сгореть и дом, и целый поселок. Причина зла — вот она — спичка. Ведь можно и так на вопрос ответить. А как же руки, которые пустили ее в дело? Они что же, значит, ни при чем?
— Да что ты нам здесь побасенки рассказываешь? — не выдержал Савельев, перебивая его.
— А то и рассказываю, что этими руками были мы с вами, — живо обернулся к нему Коньков и с выдержкой поглядел на него, потом на Стародубова. — Что скажешь, Никита Александрович? Не посылал ты Чубатова за лесом? Не знал, как он его заготавливает? Какими методами? С луны вам приходил этот лес? Вы его только по колхозам распределяли. А вы, товарищ прокурор, тоже не знали, каким образом добывают лес?
— Ты не путай божий дар с яичницей, — зло сказал Савельев. — Одно дело — промысел, а другое — метод, которым он осуществляется.
— Ну конечно, методы были скрыты за семью замками. Волшебник Чубатов проводил сеанс черной магии. Алле-хоп — и бумажные ведомости превращались в кубометры чистого леса.