Страница 20 из 103
Коньков усмехнулся:
— Еще неделю назад он из кожи лез, доказывая мне, что Чубатов золотой работник, что до него весь район щепки завалящей не видел.
— Во, во! — радостно подхватил Никита Александрович. — Я ему так и сказал: ты же сам упрашивал меня подкинуть премию этому Чубатову, когда твою прокуратуру тесом обшили! А он мне — не путай, говорит, эмоции с финансовой отчетностью. Ты, говорит, на эту отчетность сквозь пальцы смотрел. Все на такелаж списывал. Но, во-первых, не я списывал, а председатели колхозов. — Стародубов указал грозно, как Вий, толстым пальцем на понуро сидевшего Завьялова, потом этим пальцем ткнул себя в грудь. — Если ж я и рекомендовал, то лишь потому в первую голову, что лес обходился дешево. Понимаете?
— Никита Александрович, а тебе лично известен был этот заведенный порядок отчетности? — спросил в свою очередь Коньков.
— Что? — Стародубов с удивлением глянул на Конькова, словно спросонья, крякнул и пошел к себе за стол, сел в кресло. Раскрыл какую-то папку, бумагами пошуршал, потом ответил нехотя: — Известен. — И проворчал: — А кому он не известен?
— Значит, и начфин знал об этом заведенном порядке?
— Да конечно знал!
— Отчего же раньше не протестовал наш начфин? Да и ты тоже?
— Лично я считаю Чубатова честным человеком. Потому и не протестовал.
— Так виноват Чубатов или не виноват?
— Леонид Семенович, ты не упрощай! Что значит — виноват или нет? С точки зрения начфина, конечно, виноват — отчетность у него хромает. Но лес-то заготовлен. И лес хороший. В это я верю. И в личную честность бригадира тоже верю.
— Ну тогда спишите его расходы на заготовленный лес, и дело с концом.
— Да как же списать? Кто же спишет? Я ведь не могу приказать председателю колхоза, вон тому же Завьялову, повесить до весны семь тысяч рублей к себе на баланс. Нет у меня таких прав. Не могу! А он принять их по своей воле тоже не может. Был бы лес, тогда другой разговор. А лес-то, вон он где. На Красном перекате.
— Лес-то на перекате, да человек тут. Что с ним делать, вот вопрос!
— Вопрос, как говорится, в вашей компетенции. Тут, знаете, ваше дело…
— Не только мое, но и ваше. И вы должны все взвесить и учесть. Он для вас не посторонний…
— Конечно, все надо учитывать, — поднял голову Завьялов. — Мужик он деловой, но и беспечный. В каждом деле кроме выгоды есть необходимая мера допуска, что ли, или дозволенного. Ты за выгодой гонись, но не забывайся. В этом смысле он виноват. Но…
— Да в чем его вина конкретно? — спросил Коньков.
— Говорят, подымал топляк без наряда.
— А кто должен давать наряды на топляк, водяной, что ли?
Завьялов смущенно умолк.
— Топляк-то ничей, списанный, — говорил Коньков, накаляясь: — Другое дело, кто его утопил? Кто списал такой хороший лес? Вот бы чем заняться надо!
— Ну, я там не был и лесным делом не занимаюсь, — сказал Завьялов.
— Не был, не видал, а обвиняешь… Говоришь, виноватый Чубатов.
— Я знаю, что у него грешки по части такелажа. Трос покупал на стороне и прочее…
— Видел я твой ток, механизированный. Хороший ток! — восторгался Коньков. — А какой навес над ним! Павильон! Крыша битумом залита, подъездные пути — гудроном. Ни пылинки, ни капельки влаги… А где же ты достал битум и гудрон? На нашей базе их нет.
— Леонид Семенович! Какое это имеет отношение к лесу? — Завьялов зарделся до ушей.
— Никакого. Просто интересуюсь, где ты купил битум? Может, Никита Александрович скажет?
— Я думаю, он сам вспомнит, — отозвался тот хмуро.
— Ездил в соседнюю область… на завод, — выдавил Завьялов.
— По наряду?
— Нет, — Завьялов тоже нахмурился, глядя в пол.
— Ну чего ты устраиваешь представление? — сердито сказал Стародубов. — Что он тебе, подследственный? Не забывайся, понимаешь.
— Не нравится?
— Да, не нравится. Отчетность председателя колхоза не в твоей компетенции.
— Не надо сердиться, Никита Александрович. Я и не думаю ревизовать Завьялова да и вас тоже. Вы правы — это дело не в моей компетенции. Хотя на каждый роток не накинешь платок. Это ведь не секрет, что порядки со снабжением в нашем районе лыковые: пока сухо — держится, где чуть подмочило — рвется. Достаем где можем и как можем. А отчетность — пришей-пристебни. Концы с концами сошлись — все покрывается. Прореха появилась — стрелочник виноват. Вот и валим теперь на Чубатова.
— Что правда то правда, — сказал Завьялов закуривая. — И отчетность и снабжение — все поставлено на русский авось.
— Так вы же сами хозяева! Вы и отчитывайтесь как следует! — вспылил Стародубов.
— Да я это не про нас. А вообще насчет снабжения. И не дай бог попасть впросак.
— Именно! — подхватил Коньков. — Вот и попал Чубатов впросак. Но лес-то заготовлен. Я видел своими глазами. Хороший лес.
— Не сомневаюсь, — согласился Завьялов. — Чубатов плохой лес не пригонит.
— А если не сомневаетесь… Почему бы вам вместе со Стародубовым не снарядить комиссию? Съездили бы, посмотрели, акт составили — что за лес? Сколько его? Да и положили бы к нам в дело. Авось поможет взвесить истину.
— Это дело реальное, — отозвался Стародубов. — Я свяжусь и с другими заказчиками. Думаю, они поддержат нас. Сообразим комиссию.
Завьялов оживился, положил руку на колено Конькову и тоном заговорщика спросил:
— Слушай, капитан, а ты случаем не перепутал свои обязанности?
— Какие обязанности?
— Те самые, следователя. Вроде бы ваше дело вину установить. А остальное пусть адвокат собирает, — озорно допытывался Завьялов. — Не то ведь хлеб у людей отбираешь.
Коньков хмыкнул:
— Это я слыхал. Анекдот ходил в начале шестидесятых годов. Помнишь, когда все обязанности делили? Пришла бабка в исполком и жалуется: родимые, говорит, приструните моего старика, он молотком дерется. А ей отвечают: ты, бабка, не туда жалуешься. Мы — сельский исполком. Вот если бы он серпом тебя, тогда к нам. А на тех, которые молотком дерутся, жалуйтесь вон туда, через дорогу. Там промышленный исполком.
Никита Александрович трубно захохотал, Завьялов криво усмехнулся:
— Ну и угостил ты меня, Леонид Семеныч, угостил.
— Кушайте на здоровье!
18
Дарья пришла в этот день пораньше с работы. Ее гнало нетерпение узнать, что было там, на допросе? Какие обвинения предъявили Ивану? Что грозит ему?
Но дома его не было, на столе лежала записка:
«Ушел по вызову, в райисполком».
«Ну, слава богу! — подумала она. — Если вызвали в райисполком, значит, не сажают». И на душе у нее отлегло.
Переодевшись в шелковый цветастый халат, она прошла на кухню и принялась чистить картошку. Иван придет голодным, да и сама проголодалась или от волнения есть хочется. Замечала она за собой странную привычку — как начнет волноваться, так ест, что под руку попадет.
В холодильнике лежала добрая половина свиного окорока, закопченного в бане, по-домашнему, — еще до ссоры с Иваном Завьялов привез, вместе с помидорами. Иван любил свиное сало с картошкой, прожаренной до красноты мелко нарезанными брикетиками вроде лапши. Чтобы с хрустом!
Ах, как ей хотелось продлить это тревожное житие с ним с блаженством и страхом пополам! Каждое утро, уходя на работу, она с тайным ужасом спрашивала себя мысленно: «А вдруг это была последняя ночка? Вечером вернется, а его нет и не будет…»
В дверь кто-то постучал. Дарья вздрогнула: кого это нелегкая несет? Иван ушел с ключом.
— Кто там? — спросила она с порога кухни.
— Даш, это я… Павел. Открой!
Она открыла дверь и спросила сердито:
— Ты зачем приехал?
— Пусти меня! Поговорить надо. Дело есть. Тебя касается и его…
Она вздрогнула, помедлила и уступила:
— Ладно, проходи. — В прихожей указала Боборыкину на вешалку: — Раздевайся, раз вошел. Только имей в виду: лясы точить я с тобой не собираюсь. Выкладывай свое дело и сматывайся.