Страница 111 из 113
А тут немного развиднело, и даже в облаках синие проруби появились. Построились мы — и домой к обеду. Однако по сторонам поглядываем, потому что погода и для фашистов летная стала.
Так и вышло. Откуда ни возьмись вываливаются на нас из облаков шесть «мессеров». Ну, думаю, будет парад. При такой пропорции у них всегда боевая храбрость появляется. И действительно, завязалась у нас воздушная карусель. Только им, верно, в тот день попугай несчастливые билетики вытянул из гитлеровской шарманки. Дело в том, что, не хвастаясь, скажу: глаз у меня чересчур верный от природы. Пулеметный глаз специального назначения. Кто мне на мушку попадет — будь весел, второй раз приглашать незачем. И прежде чем «мессеры» развернуться успели, ихний головной уже отправился вверх тормашками на вечное землеустройство. И остались мы с Ковалевым против двух, а на Володю на одного все ихнее второе звено насело. И удалось им все-таки немножко Володю от нас оторвать. Веду я бой, турусы по небу развожу, а сам все налево поглядываю. Однако вижу, Володя молодцом держится. В это время Ковалев своего противника срезал. И мой тут же в сторону отвалил — не понравилось. Решил я Володе помочь. Но глянул в его сторону — волосы шлем на мне подняли. Нет Володиного ястребка! Сбили! Один хвост дыма книзу тянется. Злоба меня взяла — прямо глотку перехватило…
…Одну минуточку! Галина! Ты что ревешь? Вот видите, сколько раз слушала, а на этом месте всегда в слезы: жаль Володю. Останови слезы и лучше завари нам чайку.
Увидел я такую картину и бросился на этих трех. И снова мой пулеметный глаз не подвел. Один из них вспыхнул, перевернулся и… ваших нет. В другое время не упустил бы я четвертого, составил бы им полную загробную компанию в преферанс. Но тут не до этого было. Ухнули мы с Ковалевым вниз, хоть посмотреть, где Володины косточки лежат. Но внизу сплошной бор — не углядишь. И дыма нет, и огня не видно. Думаю: успел мотор выключить, грохнул вхолодную. Прошли мы над бором — тихо, пусто, скучно. А горючее у нас на исходе, только домой дотянуть. Пришлось поворачивать. Идем мы с Ковалевым рядком. И вижу я, лицо у него каменное стало и пальцы в штурвал так и влипли.
Перелетели залив. Вот и аэродром наш. Сели. Люди к нам бегут. Капитан Бондарев впереди.
— Где Володя?
Я вылез из самолета, стал перед ним, а голос у меня к зубам прилип, никак вырваться не может. Наконец выжал как-то:
— Товарищ капитан! Задание выполнено, поезд уничтожен. Лейтенант Савчук из полета не вернулся!
Все молчат. И такая тишина, что услышал я, как за оградой с елки снег осыпался.
Узнали ли мы, что с Володей, вы спрашиваете? Сейчас… Все по порядку.
Имел, знаете, Володя такую чудну́ю привычку таскать с собой в полет парочку дымовых шашек. Даже приладил сбоку кабины такую для них фанерную коробочку. Мы его на зуб брали: «Ну, скажи, лешего ради, зачем ты эти шашки таскаешь?» А он смеется: «На всякий случай: если вынужденная посадка, шашку сброшу, определюсь по ветру, как садиться, чтобы машину не угробить». Стыдили мы его даже: «Негоже советскому истребителю на вынужденную посадку загадывать». А он свое: «Береженого шашка бережет». И вышло так, что выручила его именно эта глупая привычка. В разгаре драки влепил ему один из арийцев очередь зажигательных в фюзеляж, разбил пулемет. И только одна пулька угодила прямо в шашку. Мгновенно дым столбом, а Володя и сообразил. Одному с тремя без пулемета не игра, а обмануть дураков не грех.
Ввел Володя ястребок в штопор, мотнул три-четыре витка, потом в пике и стрелой вниз. А дым за ним винтом пошел. Этот дым я видел, да и немцы по нему решили, что Володе каюк, и уж больше им не занимались. А он у земли выровнялся, коробочку с горящей шашкой отодрал прочь и пошел над самым бором. Огляделся, увидел — никто не гонится, стал снова высоту набирать. Но только нас из виду потерял. Искал, искал, по всему небу мотался, пока горючее не стало кончаться, и двинулся в одиночку к заливу, чтобы домой лететь. А там по пути есть одна вредная батарея на островке. Как туда летим — она никогда не стреляет. Знает, что мы можем навалиться и чистку произвести. Зато на обратном пути обязательно лупит во все жерла. Соображает, что раз домой идем, то бензина у нас кот наплакал и ради забавы задерживаться не станем. Так и на этот раз. Как завидели Володю, так и шарахнули. Третьим снарядом прямо в Володину «птичку» вмазали. Крылышко направо, крылышко налево, хвост трубой, и лететь не на чем. Уж он и тому был рад, что сам не дифференцировался. Выпал из обломков, подождал, пока фюзеляж мимо него нырнул, раскрыл парашют и поплыл. Минуты через три сел на лед почти рядом с кусочками ястребка, которые неподалеку шмякнулись. Осмотрелся, и стало ему не по себе.
Островок километрах в двух за спиной, а до нашего берега еще километров сорок тащиться. А добираться не на чем, кроме своих двоих. Тут еще с островка по нему шрапнелью двинули. Лег он плашмя на лед и совсем заскучал. Но духа не теряет. Какой-нибудь иноземный чудак в таком положении сразу пар бы выпустил, стал бы на коленки, ручки к небу: «Ауф видерзеен, майне альте мутер, даст ист капут фюр дайне зон»[14]. Но Володя не иностранец, его комсомол выкормил. Скучает он, а про себя раздумывает. И вдруг видит — с островка на лед спускается десятеро лыжников. Значит, решили живьем брать. А у Володи оружия осталось — маузеришка 7,65. Семь патронов им, восьмой — себе. Стало ему совсем неуютно. А лыжники бегут быстро. Надо сказать, что он как сел, так от парашюта не отвязывался. Все равно ни к чему.
Парашют на льду лежит, колышется, а Володя рядышком. Повернулся он, чтоб поудобней за сугроб улечься, а в это время ветер вздул купол, и оттянуло Володю назад на несколько метров. И брякнуло его об отломанную лыжу ястребка, которая тут же валялась. Уставился он на лыжу, и тут его осенило. Вот уж правильно сказано, что русскую сметку никто не перешибет. Схватился он за лыжу, лег на нее брюхом, верхние стропы парашюта подтянул, как вожжи. Вздуло купол еще сильней, да как рванет Володю с места — только снег под лыжней хряпнул. Лыжники по нему из автоматов сыпнули, да поздно. Лед в эту зиму на заливе в одну ночь схватило, снежком присыпало, гладко, как на катке. И понес Володю ветер к родным местам пуще рысака. Только за лыжу держись и не зевай, чтоб на какой-нибудь ропачок не напороться и не рассыпаться. Но ничего такого не случилось. Несколько раз стропы спутывались и парашют ложился, но Володя вскочит, выправит — и дальше. И таким манером пролетел он поперек залива, как яхта, в час с небольшим. Смотрит — берег сам на него ползет.
А на берегу стоял в ту пору на посту краснофлотец. Глядит на залив. Бело, гладко, снежок метет, никого не видать. И вдруг обомлел. Катит прямо на него невесть что. Шар не шар, парус не парус, сзади какая-то палка волочится, а на ней снежный ком. Краснофлотец, ясно, заподозрил неладное. Навел винтовку и кричит: «Стой, стреляю!» А куда стрелять, и сам не знает. Шар, палка, снежный ком — все равно ничего не убьешь. Но только шагах в десяти шар падает на лед, снежный ком медленно встает, вроде белого медведя, но вполне человеческим голосом хрипит:
— Убери винт, годок. Лейтенанта истребительной авиации убьешь.
Видит часовой, что перед ним человек. Только снегом весь облип. Даже на глазах снег намерз. Но говорит вполне по-русски. Однако все же приказал Володе поднять руки и повел его на пост. Там все и выяснилось.
А в ту пору на аэродроме собрались летчики в красном уголке, и уголок будто уже не красный, а черный стал, — так тоскливо. О Володе всё думают. Семья наша дружная. Но тут распахивается дверь, и старший механик наш орет: «Володю привезли!..» Вскочили мы, как по тревоге. «Как так привезли? Как могли убитого летчика с чужого берега привезти?» А механик клянется: «Честное комсомольское, привезли. И вовсе не убитый. Сам идет».
Выскочили мы наружу, а Володя с грузовика слезает. Все на него навалились, и хоть из такого приключения выскочил он без повреждений, а от объятий прихворнул дня три… И стали мы снова летать нашим звеном. Такая история.
14
Прощай, моя старенькая мама, пришел конец твоему сыну.