Страница 23 из 106
— Связь с другими группами?
— Есть. Вопрос о совместных действиях мы пока, правда, не поднимали.
— Когда вы предполагаете производить эти «совместные действия»?
— Все будет зависеть от положения на фронте, от успеха работы в полках Московского гарнизона. Эта работа идет форсированно…
Федоров закурил.
— А какова ваша численность, вооружение, средства, цели?
Боярский словно и не слышал вопроса. Сидел, уставившись взглядом в снег под ногами.
Пауза длилась и длилась. Федоров, однако, не торопил князя, веселыми торжествующими глазами смотрел на сгорбленного врага.
— Это хорошо, Боярский, что вы молчите и не стараетесь наводить тень на плетень. Сколько у вас осталось на сегодня? Два, три, пять человек?.. Да подождите вы, уважаемый! — прикрикнул он вдруг на Протасенко, который вскочил с лавки и, зло ощерясь, сунулся за револьвером. — Да не горячитесь вы, Боярский, я не из чека, я просто видел сводку событий для членов Совнаркома. Можете гордиться: о ликвидации вашей петроградской группы говорится сразу же после известий с фронтов. Вас, Боярский, уже ищут! Вот почему я пошел на рискованное свидание с вами под столь усиленным конвоем!
Боярский, не поднимая головы, спросил:
— Если вы знали обо всем этом, зачем же пошли?
— Нам нужны люди. Тем более такие опытные, как вы. Опять же, судя по разговорам вашего прапорщика Денбновецкого («Дымбицкого», — машинально поправил Боярский), ваша группа имела солидный капитал. Жаль было бы потерять его. Третье: мы не собираемся засиживаться в Москве, а вы знаете Петроград. Вы — тот человек, который может в краткие сроки восстановить порушенное. Согласитесь, что у меня было достаточно много резонов пренебречь осторожностью и выйти на встречу.
— Кто вы? — спросил Боярский и с откровенной неприязнью взглянул в глаза Федорову: — Кто вы?
Федоров удивленно вскинулся. Затем повторил вопрос — с искренней задумчивостью человека, который этим вопросом раньше не задавался.
— Кто я?.. Человек. Который никогда в своей борьбе… — Федоров с усилием подбирал слова, — не руководствовался соображениями личной выгоды… властолюбием… Это я о себе, пожалуй, знаю точно. Если я достиг сейчас достаточной высоты, то в этом моей заботы не было. Кто я? — он развел руками. — Пока я — человек счастливый. У меня есть враги. У меня есть друзья, вместе с которыми, с оружием в руках, мы, верю, победим врагов России. У меня, стало быть, есть и вера…..
Боярский смотрел на него, не скрывая взгляда. Смотрел устало, с равнодушной недоверчивостью.
«Ты мне не доверяешь, — подумал Федоров, — не вполне доверяешь, но у тебя, у голубчика, выхода–то нет!»
— Хорошо, — с усилием проговорил Боярский. — Мы соглашаемся передать в ваше распоряжение оставшиеся средства. Вы со своей стороны гарантируете нам: членство в штабе — это раз; самостоятельность петроградцев после реставрации нашей группы — это два; хорошие документы, явки в Москве, ваши знаменитые бланки Совнаркома, оружие — это три.
Федоров вдруг засмеялся:
— Веселенькая жизнь была бы у москвичей, если бы мы успели войти с вами в альянс там, в Питере! Вы, Николай Петрович, крутехонький, оказывается, человек! — И тут же сменил тон: — Относительно чл–енства в штабе — вопрос, который не могу решить своей властью. Все остальное — приемлемо. Я от имени штаба приглашаю вас завтра на заседание для окончательной выработки нашего согласия. В пять часов. На этой вот скамейке. Пароль ваш: «Сколько времени?» Вам ответят. Советую продумать кратенький перечень действительных дел, с которых вы можете начать в Питере.
Он поднялся, весело и молодо подрожал от озноба:
— Вам не кажется, что деловые переговоры только выигрывают, если их проводить на морозе. Тридцать шесть минут, гляньте, — а мы договорились уже обо всем! До завтра!
Тотчас же невдалеке, за решеткой сквера, возник старик со свертком в руках — будто из–под земли вырос — и побрел вслед за Федоровым. За спиной сидящих, в том же направлении прогрохотала тележка с дровами.
Какой–то нагловатого вида мастеровой прошел мимо петроградцев, насвистывая «Соловей, соловей, пташечка».
— Не нравится мне этот Федоров! — с досадой сказал Боярский. — Чудится в нем что–то очень и очень чужое!
Протасенко кратко и зло хохотнул:
— Это в вас говорит князь, волей судеб упавший в грязь!
21. ВЯЧЕСЛАВ ДОНАТОВИЧ ШМЕЛЬКОВ
«Никогда не видел его таким пустым, нет, опустелым, скучным, — подумал Шмаков. — Что–то неладное творится с Вячеславом Донатовичем. Может, устал? Может, голодуха подкосила? Может, захворал? Никогда не видел его таким!..»
А Шмельков действительно за последние дни изменился. Вдруг стал горбиться, пришаркивать даже ногами. Жалкая, вполне стариковская растерянность засквозила вдруг чуть ли не в каждом жесте, чуть ли не в каждом слове его. Посреди разговора, заметили, стал «пропадать»: устремляется взглядом в стенку, в окно, а во взгляде этом — тягучая, как мычание, немая тоска.
…Он говорил себе: разумеется, нет никаких сомнений, что Лиза ни малейшего касательства к драгоценностям не имеет. Во всем повинен Илья, ее муж. Он когда–то вращался в тех же кругах, что и Боярский.
Боярский или его люди знали, конечно, кого–то из родных Лизы. Кто мог помешать им воспользоваться этим адресом? «Вы меня не помните? Как Илья Петрович поживает? Как Сережа? Вы, кстати, не смогли бы приютить на время мои вещи? А то приехал, знаете ли, а квартира заселена какими–то прачками… Как только устроюсь, сразу же заберу».
(Что говорить, Боярский избрал методу хранения оригинальную, простую и надежную: какой воспитанный человек позволит себе сунуться в чужие вещи?..)
Лиза конечно же ни при чем. Она ни о чем не догадывается, как не догадывались те пятнадцать (из восемнадцати), среди которых Боярский распределял на хранение награбленное. Но разве незнание не спасет ее от допросов в чека? Может быть, даже от ареста? О господи…
…И он представлял себе Лизу — среди марафетчиц, тоскливо думал: «Я, я буду тому виной!..»
Но и не только это было причиной его бессонниц. До стонов, до коверканий в душе мучило его еще одно, главное обстоятельство. Если Лиза окажется вдруг в чека, она неминуемо узнает, что он работает в чека, и тогда его случайный визит к ней будет выглядеть совсем по–иному! И он в ее глазах неминуемо будет выглядеть по–иному! Этакий старикашка, явившийся к ней на квартиру и разыгравший сцену нежности с единственной целью выведать нечто — вот как он будет выглядеть в ее глазах!
Безвыходным казалось положение.
…Он не заметил, как подошел к дому.
Под аркой ворот его поджидал человек: драный зипунчик, треух, сползший на глаза, руки в рукавах, сизый от холода нос.
Пошел рядом и сразу же торопливо заговорил:
— Из Москвы приехали трое — один, точно, Краковяк — будут брать железнодорожные склады. Митька Рогатый склеил дело на Вознесенском, там ювелир бывший, в пай берет Родимчика и Марусю. Про Шурку Родионова, как вы просили, ничего сказать не могу — как в воду канул. Еще поимейте в виду, хлопцы теперь гуляют у Хлыста, ну, вы знаете где…
Шмельков слушал со странным выражением боли и брезгливости на лице. Стараясь не глядеть на спутника своего, нашарил сколько было в карманах бумажек, сунул:
— На–ка, братец. Я как–нибудь потом… позову.
— Премного благодарен, ваше благородие… — театрально громко прошептал зипунчик и, сделав плавный круг, повернул от подъезда, в который входил Шмельков.
Его зазнобило от омерзения, когда он встал на пороге и снова увидел свою комнатенку.
Сальные пятна на обоях, несвежесть дико всклокоченной постели, сиротский свет сквозь пыльные окна, ржавый подтек в углу, от потолка до полу, и — въедливый сырой холод!
«Надо что–то сделать, иначе…» — невнятно подумал он. Присел перед печкой, отворил дверцу — дров не было. Есть книги! Да! Вот именно: надо разжечь огонь, иначе…
Хватал без разбору книги с полки, драл, морщась от усилий, страницы. Пусть будет огонь, иначе…