Страница 9 из 100
— О Лео!
Теперь все будет иначе. Мама больше не будет обращаться с ним, как с ребенком. Он будет грести, когда они поедут на отмели, ходить один днем к волнорезу, где рыбаки чинят сети, его перестанут рано укладывать спать, он будет держать коробку с ракушками у себя в комнате, чтобы они были под рукой, когда он проснется. И даже отец, когда приедет, спросит:
— Ну, как ты проводишь время, старина?
Расставшись с Брайаном у ворот, он стал взбираться по лестнице со своей тяжелой ношей. Несмотря ha слабость в коленях, он чувствовал себя силачом.
Но мама не лежала на диване. В пышной розовой нижней юбке она сидела перед зеркалом в спальне и пудрила нос. Услышав его шаги, она быстро оглянулась, а затем снова перевела напряженный, озабоченный взгляд на зеркало, не видя в нем ничего, кроме своего отражения.
— О Лео, почему вы с Брайаном так задержались? Уже скоро шесть.
Она, видно, не замечала рыбы. Его душило возмущение.
— Смотри!
Она отложила пуховку и стряхнула с пальцев пудру. Затем подняла руки к затылку и обернулась. Наконец ее глаза остановились на рыбе, на его напряженном лице.
— Что это такое? Недурная треска. Интересно, не испортится она до завтра? Ах Лео, дорогой, что с твоей новой рубашкой! Зачем ты прижимал рыбу к себе, вся рубашка теперь в крови и чешуе. Посмотри, на кухне ли Джесси, и отдай ей рыбу… Да беги переоденься. Мы обедаем в отеле с Брайаном.
Ока распахнула дверцу шкафа и стала задумчиво разглядывать платья, которые висели там, как сброшенные змеиные кожи. Во всей ее позе чувствовалась крайняя нерешительность.
Мальчик побежал на кухню и бросил рыбу ка стол. Затем он уныло побрел на заднее крыльцо и спустился во двор. Побродив немного по двору, он втиснулся в щель между гаражом и забором.
Следом за ним туда юркнул котенок, почуявший запах рыбы, и стал тереться о его ноги.
— Пусть идет одна, я не пойду, — бормотал он. — Останусь здесь. Буду сидеть дотемна.
В глубине души у него поднимались чувства, доселе неведомые ему. Непокорность, возмущение вспыхивали в нем, словно молнии в грозовом небе. Почему мама смотрела на него так, будто ничего не видела, кроме запачканной рубашкй. Он даже не смог сказать ей, что сам поймал рыбу, которую она назвала треской. А теперь он ей никогда не скажет.
Он сам не заметил, как очутился на кухне, перед рыбой, лежащей на столе. Теперь она казалась ему меньше, чем раньше, гораздо меньше… какой‑то жалкой, глаза ее потускнели, чешуя высохла и утратила блеск. Он поднял рыбу за хвост. Она была жесткая, негибкая, твердая, как деревяшка.
— Лео! — раздался мамин голос из спальни. — Куда ты делся, милый?
В глазах у него потемнело. Схватив рыбу, он снова бросился на черную лестницу, выскочил за ворота и побежал по зеленой лужайке к волнорезу. Начался прилив, вода захлестывала отмели, пенясь у берегов устья и подмывая их. Он постоял немного, плотно сжав губы, глядя на бушующий поток, окаймленный всплывшими водорослями, потом размахнулся и швырнул в него рыбу. Она шлепнулась в воду, сначала скрылась, а потом всплыла и стала болтаться на боку, устремив на него выпученный глаз.
— В чем дело, сынок? — крикнул рыбак, чинивший сети. — Испортилась?
— Испортилась, — еле выговорил он.
В горле у него стоял комок. Внутренне он весь сжался. С сухими глазами и каменным лицом он смотрел, как волна подхватила рыбу и унесла ее в море.
КОРОТЫШКА, ТОВАРИЩ ПОВАРА (Перевод В. Артемова)
Монотонное громыханье балансира и скрежет бура ни на минуту не утихали. Повар, круглоголовый крепыш с багровой жизнерадостной физиономией, стоял в дверях, поджидая гудка с вечерней смены. Кажется, пора бы. В кухне на Грубосколоченном столе приготовлен ужин: кофе, толстые куски пшеничной лепешки, миска компота из сушеных абрикосов. Повар нарезает для трубки табак и думает — когда же наконец они явятся и отпустят его на боковую.
Лагерь расположен на самом высоком в округе холме, и террикон вздымается вверх прямо из черных зарослей акации, четко вырисовываясь на фоне осыпанного звездами неба. Изредка на вырубку выходят лесные звери, с любопытством разглядывают бушующее в топке пламя и, с треском ломая сучья, уходят в чащу, наполняя звуками ночную тишину.
Почти весь вечер повар подсчитывал, хватит ли ему муки до прихода обоза. С непривычки он устал. К тому же у него из головы не выходило, что прошли уже шестьсот метров, а большой воды все нет. Между прочим, обыкновенная, ничем не разбавленная вода прежде вряд ли привлекла бы его внимание.
Облезлая дворняжка, спавшая в углу освещенной двумя сальными свечами кухни, зарычала и поднялась со своего места. О том, что поблизости чужой, можно было догадаться только по этому признаку — машины заглушали все прочие звуки. Повар застыл в выжидающей позе, забыв про горящую спичку, от которой только что прикурил трубку. Из зарослей акации появился всадник, подъехал к дому и соскочил с лошади. Отблеск свечей на секунду скользнул по его лицу.
— Коротышка! Ты? — удивился повар.
— А кто же еще? — отозвался незнакомец.
Он снял седло и, не говоря ни слова, стал стреноживать лошадь. Повар сунул руки в карманы и изо всех сил запыхтел трубкой.
— Как ты разыскал меня? — спросил он наконец.
— Последние две недели все время расспрашивал про поваров. На тракте встретил бурильщиков. От них узнал про ваш лагерь. Как звать тебя, никтс не знал, ко остальное вроде сходилось.
Незнакомец вошел в кухню и уселся ка лавку у стола. Это был невзрачный жилистый человечек, на его землистого цвета морщинистом лице торчали чахлые кустики волос, а Еыцветшие глазки бегали по сторонам. По сравнению с толстым, добродушным поваром он выглядел просто наглядным пособием для изучающих хроническое несварение желудка.
— Есть хочешь? — прервал затянувшееся молчание повар.
— Так себе, — ответил Коротышка, без особенного вожделения посмотрев на миску с компотом. — Как услышал про ваш лагерь, решил времени на жратву не терять… Сразу почувствовал, что малый, о котором они говорили, это ты… Как тут насчет работы?
— Не очень, — сказал повар. — И вообще тут все скоро кончится. Ищут воду и вот — вот попадут на нее.
Темы для разговора, кажется, иссякли. Дворняга поднялась и со всех сторон весьма неодобрительно обнюхала Ко ротышку. Только теперь раздался гудок. Из‑под навесов, разбросанных по склону холма, вылезли пять — шесть человек и, подтягивая штаны, направились к кухне. Повар точно преобразился. Его толстые руки и ноги мелькали с быстротой молнии. Он сновал по кухне с кофейником и жестяными кружками, разливая кофе для возвращающейся смены.
Люди входили молча, с трудом преодолевая забиравший их сон. Им было не до Коротышки. Харли, десятник, о чем-то напряженно думал и даже не обменялся с поваром обычной шуткой. Однако, когда все стали разбредаться по своим местам, толстый повар вышел из кухни вместе с десятником.
— Тут один тип работу ищет, — сказал он. — Может, у нас что‑нибудь найдется?
— Что ты, шеф! — ответил Харли. — Я и так не знаю, что мне с этими‑то сопляками делать. Утром новый погонщик поехал с волами и вдребезги разнес о дерево цистерну.
— Малый умеет держать топор, — не сдавался повар. — Он вполне справится с дровами для локомобиля.
— Не нравится он мне что‑то, — ответил Харли. — Черт меня побери, если у него от работы когда‑нибудь ломило спину.
Повар помрачнел.
— Я не хотел навязываться, — сказал он, — но он мой старый товарищ. Я думал…
Что он думал — значения не имело, так как отношение десятника сразу изменилось. Желания повара, любимца всего лагеря, почитались священными.
— Говоришь, он тебе товарищ? — пробурчал десятник. — Что ж, это меняет дело. Забудь, что я говорил. Пусть сегодня переспит у тебя, а завтра поставлю его на работу.